Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2014
Николай ТОЛСТИКОВ. Прозаик. Родился в 1958 году в городе Кадникове
Вологодской области. После службы в армии работал в районной газете. Окончил
Литературный институт им. А. М. Горького в
НЕ В ТО РУСЛО
Попик, отец Василиск, еще не совсем старый, «полтинник с хвостом», но
фигурой — разбухшее тесто, уже на инвалидности и в церкви за «штатом». Приболела у него, а вскоре и преставилась мать, и некому
стало для великовозрастного чада готовить, стирать, всячески его обиходить.
По воскресным дням отец Василиск неизменно приходил помолиться в храм, и давние
старушонки-прихожанки начали подмечать, что батюшка-то стал все больше походить
на неряшливого бомжа. С подачи их, сердобольных, и развернулась за отцом
Василиском «охота»…
Резко выделилась Инга Ибрагимовна
— из почтенного возраста дам, что в приживалки к нему определиться попытались.
Те кандидатки и выпить-пожрать не дурочки, и
благосостояние их детей и внуков — первая забота, а сам-то батюшка уже на
заднем плане, к его просторной квартире досадное приложение.
А Инга Ибрагимовна попросту
пригласила к себе в гости.
Вот и пошли отец Василиск вместе со старым приятелем, таким же холостяком,
любителем лишний раз выпить и закусить на дармовщинку,
к ней.
Инга Ибрагимовна, хоть и за
шестой ей десяток, брови подвела, щеки нарумянила, вырядилась в какое-то
цветастое «кимоно». Глаз у Инги Ибрагимовны
жгуче черен, с хитрецою настороженно прищурен, норовит до донца человечка
проглянуть. И в голосе грудном, низком — убаюкивающие, с придыханием, нотки.
Столик в зале отсервирован: водочка, сухое вино, закусончик.
Сели, стали приглядываться друг к другу, разговор
что-то не клеился. Вроде и заскучали. Приятель отца Василиска собрался уже было основательно подналечь на яства,
выставленные на столе, чтоб уж вечер совсем не пропал понапрасну, и батюшку, не
гребующего чревоугодием, за собой увлечь, как тут
хозяйка вскочила из-за стола:
— Минуточку!
Она юркнула в соседнюю комнату, но вернулась тотчас и — будто подменили ее:
глаза по-дурашливому закачены, волосы всклочены,
взбиты вверх, руки возняты.
— Калам, балам!.. — зазавывала жуткую смесь из
арабских, персидских и невесть еще каких языков слов Инга Ибрагимовна.
Она долго, как припадочная, билась в конвульсиях, извивалась всем телом.
Гости ошарашено пялились на нее.
— Че это она? — озадаченный, спросил отец Василиск.
— Медитация! — со знанием дела вознес палец более начитанный приятель и намахнул стопочку.
— А-а, бесы играют! — сообразил батюшка. — Интересно, интересно!..
Инга Ибрагимовна меж тем
припрыгала к столу, стала делать над плешивыми головами гостей загадочные пассы
руками.
— Суф! Суф! — как клуша-наседка кудахтала она.
— Извините, а вы можете поспособствовать, чтобы у сухого вина появилась
крепость водки? — деловито осведомился приятель отца Василиска.
— Или чтобы из водки нечистый дух испарился, а чистый спирт остался? —
застенчиво улыбаясь, предложил отец Василиск.
— Ну, не продвинутые вы какие-то, мужики! — резко вернулась в «нормальное»
состояние Инга Ибрагимовна.
Она села за стол, наполнила бокал водкой и с придыханием осушила. Занюхала
хлебной корочкой, захрустела свепросольным огурчиком.
Свой, в доску, парень!..
Служила она когда-то в воинской части парикмахером в далекой Германии, от
воинов, солдат и офицеров отбою не было, и потом, на «гражданке», она не раз
пыталась устроить свою семейную жизнь, да не получалось. Мужички попадались
вроде б и не хилые, но недолговечные, деток от них не завелось.
Вот и стал скоро отец Василиск для Инги Ибрагимовны вроде большого ребенка. Корыстных «матрон»,
домогающихся батюшкиных квартиры и казны, она — где по-хорошему, а где и
пригрозив, — отстранила. Даже старый приятель и тот оказался не у дел:
нечего негативное влияние на батюшку оказывать.
Столкнулись с ним однажды у избирательного участка.
— За коммунистов голосуй! — подтолкнул отец Василиск под бок приятеля.
У того от изумления нижняя челюсть отвисла.
— Инга Ибрагимовна так
говорит. Она ведь раньше была коммунисткой. В перестройку из партии вышла по
идеологическим соображениям. Вот! Но делу по-прежнему верна.
И коммунисты, хоть и нынешние, за простой народ.
Приятель, пуча глаза, промычал что-то невнятное, замахал на отца Василиска
руками, только что не перекрестился и задал деру. «Дерьмократ»!
А ведь кабы согласился он проголосовать, то Ингой Ибрагимовной позволено было
отцу Василиску пригласить его в гости. Да и батюшке самому хотелось
похвастаться чистотой и уютом в квартире, сытным обедом из трех блюд,
порассказать, что теперь бабки не перешептываются за его спиной, обсуждая, как
раньше, его непрезентабельный внешний вид. Одет с иголочки!
Живу, как кум министру!
Одна только еще оставалась неувязочка: никак не
бросала Инга Ибрагимовна
«шаманить», поднабравшись у всяких заезжих колдунов и экстрасенсов. Хотя и тут
иногда своя польза проскакивала.
Есть у Инги Ибрагимовны
крохотная дачка на бережку чистой лесной речки. Хозяйка туда уж давненько не
ездила, но вместе с отцом Василиском собралась.
В покосившемся домишке куковать им скоро надоело, захотелось на речное плесо. А там дачный народец
толкется, купается и загорает. Отец Василиск с такой
жары с радостью бы сунулся в воду да постеснялся обнажить свои тучные телеса, облаченные в цветастые семейные трусы.
Инга Ибрагимовна пришла на
помощь. Посреди речной протоки, наподобие островка, возвышался на отмели
большой камень, туда она и забралась. И началось…
— Калам, балам!.. У-у-у! — только складки жирка из купальника затряслись.
Народец дачный глазел на Ингу
Ибрагимовну сначала с удивлением, потом с опаскою из
воды все-таки выбрался, а потом и вовсе след его простыл. Может, это колдунья и
порчу запросто наведет, или беглая сумасшедшая, что еще хуже.
В блаженном одиночестве отец Василиск, наконец, погрузился в водную прохладу.
«Это ж какая энергия попусту пропадает! — косился он
на свою раскосмаченную “экономиссу”. — Ее бы да
в нужное русло, Богу на пользу… Окрещу, стерву!»
ТОСТ
Отец Федот — из прапорщиков, низкий, коренастый, даже какой-то квадратный, всегда то ли под хмельком, то ли просто так в узкие щелочки
плутоватые глазки свои щурит.
Из армии его вытурили, не дали дослужить всего пару
лет положенного срока. По особой, он бахвалится, причине: тогда еще, в конце
восьмидесятых, замполит-дурак на построении сорвал
нательный крестик с шеи солдата, а Федот заступился за беднягу. Может, это и
было последней каплей в его служебных прегрешениях: проговаривался Федот по
пьяной лавочке, что, мол, и тушенку в жестяных банках у него на складе мыши
успешно и много кушали, и спирт из опечатанных канистр чудесным образом
улетучивался.
Короче, оказался Федот в доме у стареньких родителей в деревеньке возле стен
монастыря. Тихую обитель, бывшую полузаброшенным
музеем под открытым небом, стали восстанавливать, потребовались трудники. Федот тут и оказался кстати. Плотничать его еще в
детстве тятька научил.
Потом забрали Федота в алтарь храма прислуживать, кадило подавать.
— Веруешь? — спросил игумен у перепачканного сажей Федота.
— Верую! — ответствовал тот.
— И слава Богу!
Самоучкой — где подскажут, а где и подопнут —
продвигался Федот в попы. В самом начале девяностых востребованной стала эта
«профессия», позарез кадры понадобились. А где их сразу «накуешь» средь
напичканных советским мусором головушек? У кого-то хоть чуть-чуть просветление
в мозгах образовалось, как у Федота, тому и рады…
В церкви, как в армии, единоначалие, и Федоту к тому не привыкать. Тут
он — в своей тарелке.
Нет-нет да и выскакивало из него прежнее,
«прапорщицкое», командирское. Бывало, служит панихиду. А какая старушонка
глухая, не расслышит, как прочитали с поданной бумажки родные ей имена — с
соседкой ли заболтается или еще что, затеребит настойчиво отца Федота за край
фелони: уж не поленился ли, батюшко, моих помянуть?
— Так! — сгребет за «ошерок» старую
глухню Федот. И отработанным «командным» голосом
огласит ей на ухо весь список. — Слышала?!
— Ой, батюшко, чай, не глухая я! — еле отпыхается со страху старушонка.
Отец Федот развернется к остальным и с угрозливыми
нотками в голосе вопросит:
— Кто еще не слышал?!
Все попятятся…
В определенные моменты на литургии все молящиеся в храме должны
становиться на колени. Но бывает так, что кроме богомольцев, просто находящихся
и случайно сюда забежавших людей куда как больше. Стоят, глазеют,
а то и болтают.
Отец Федот строг, тут вам не музей: выглянет, топорщась бородищей, из алтаря и рявкнет, как на солдат на плацу, для пущей убедительности
сжимая кулак:
— А ну-ка все на колени!
И бухались дружно. Даже доски деревянного пола вздрагивали.
На солдафонские повадки отца Федота никто особо не обижался: что взять,
испортила хорошего человека армия…
Как раз в праздник Победы пригласили отца Федота освятить офис одной
преуспевающей фирмы. Хозяева и сотрудники охотно подставляли раскормленные
холеные хари под кропило батюшке, а потом, сунув ему
«на лапу», и за банкетный стол бы, чего доброго, «позабыли» пригласить. Но отец
Федот — человек не гордый, сам пристроился.
Только наскучило ему все скоро: был он, пока кропилом размахивал, главным
героем момента, а теперь и в упор никто его не видел — пустое место. Вели
«фирмачи» какие-то свои, непонятные ему, разговоры, лениво потягивали из
бокалов заморские вина, нюхали черную икорку.
Ощутил себя отец Федот тут инородным телом. И зацепило его еще: о празднике
никто из присутствующих и не вспомнил даже. Решил он тогда встряхнуть всех
старым армейским тостом. В большущий фужер из-под мороженого налил «мартини»,
плеснул виски, сухого, пива, водочки…
Кое-кто с недоумением косился на отца Федота. А он встал из-за стола, под
умолкающий шум вознес свою «братину», в почти полной уже тишине опрокинул ее в
себя и, зычно крякнув, выдохнул:
— Смерть Гитлеру! И всем буржуям!