Дума о Воденникове
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2014
Евгений Антипов. Эссеист, публицист. Родился в 1958 году в Ленинграде. По образованию архитектор. Автор шести книг, эссе, исторических расследований, теоретических и публицистических статей. Лауреат премии «Созидатель» за 2006 год и премии «Молодой Петербург» за 2009 год. В 1980-е годы — староста литературного объединения В. Сосноры. В настоящее время — куратор литературного клуба «XL». Преподает на кафедре рисунка Санкт-Петербургского архитектурно-строительного университета, читает лекции на историческом факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Член оргкомитета ежегодного литературного фестиваля «Петербургские мосты». Президент «Ассоциации творческих объединений». Живет в Санкт-Петербурге.
20 лет назад в литературной среде был жутко
популярен Иван Жданов. Новый язык, система образов, пятое-десятое. И никакого
посыла в стихах, имитация творчества, морозные узоры на стекле. Обидевшись за
творчество, написал я тогда статью — спокойную, чопорную, ехидную. По протекции
Топорова приезжает в Ленинград Жданов, сидим в Союзе
писателей, слушаем. Потом — предложение обсудить. Обсудили: зал встал и
единодушно заплевал ранимого поэта. Но плевал-то зал неправильно, не по той
траектории, и настолько неправильно, что пришлось мне (единственным голосом)
выступить в защиту нового российского гения.
Жданов все равно обиделся и, как Анка Каренина, побежал на вокзал.
В освободившееся таким образом время было предложено людям-плевателям
почитать стихи собственного сочинения. Почитали.
О боги, куда ж подевалось понимание поэзии, о котором на разные лады только что
говорилось? Ибо плеватели оказались графоманами —
все, как один (и как хорошо-то, что я выступил в оппозиции).
Но я ратую не за своевременную мимикрию, я за контекстуальность
оценок творчества (мы с Пушкиным об этом еще когда
говорили!) И особенно важен контекст, если речь о «явлении культуры».
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Как известно, поэт в России больше, чем везде. Почему, не известно.
Видимо, судьба такая. И у поэта, и у России.
Последние годы интерес к поэзии, некогда самой резонансной сфере искусства,
стал возрождаться. Не у читателя, нет, у СМИ. Что тоже немало. И происходит это
усилиями энтузиастов литпроцесса, с одной стороны, и креативными PR-действиями отдельных авторов — с другой. Антагонизма двух этих рычагов популяризации поэзии
почти нет. Есть некоторые нюансы: энтузиасты работают в интересах всех авторов,
PR-креативные авторы, по преимуществу, только в своих. Это «по преимуществу» зачастую выражается в
выдавливании других авторов: открытыми вальяжно-снисходительными комментариями
или злобным закулисным шепотом. Умные авторы так не действуют, но умных не так
уж много. Да литературное сообщество норовит объединиться в согласованной
нелюбви к авторам, наиболее резонирующим. К таковым можно отнести Воденникова.
И хотя в интервью «812’ONLINE» Воденников дает
некоторые основания для защитной (возмутившись за Петербург) агрессии, но, если
спокойно вдуматься в его слова, слова окажутся правильными. А в интервью своем
он не любит литературных людей Петербурга и даже называет все это
психологической помойкой.
Вероятно, Воденников, приезжая в Петербург, попросту
попадает не в ту среду. А попади он в ту, уезжал бы из Петербурга в состоянии
эйфории. А что касается «не той» среды, то примеров психологической помойки мы
знаем предостаточно.
Тем не менее, возник предлог поговорить о феномене Воденникова.
Тем более что на «Петербургских мостах» Воденников
выступал неоднократно и — при переполненных залах.
…Как-то в конце ХХ века на Пушкинской, 10 было выступление
молодых авторов Москвы и, стало быть, Петербурга. Был среди молодых
авторов и Дмитрий Воденников — в костюмчике, галстук
правильный, на отличника похож. Читал он и не стихи, и не верлибры, а некие
слегка ритмизованные тексты, которые я для себя назвал новеллами. Вообще-то,
как человек благовоспитанный, слегка ритмизованные тексты я выслушиваю внешне
очень спокойно, даже с положительным выражением лица. Не могу сказать, что от
новелл услышанных весь я так и запрокинулся, но определенный литературный
интерес в своем сознании зафиксировал и два обстоятельства отметил: довольно
длинные тексты читались по памяти (это первое), а я их (и это второе) слушал.
То есть слушал, а не думал о своем.
Поскольку оказалось, что имя, точнее фамилия, Воденникова
достаточно резонирующая, то при подвернувшейся возможности почитал я стихи
упомянутого автора на страницах сборника и с неожиданным для себя задором
обнаружил, что Воденников этот — поэт
профессиональный, с легким пушкинским почерком, но современный. Да вот хотя бы:
Ах, жадный жаркий грех, как лев
меня терзает.
О! матушка! как моль, мою он скушал шубку,
а нынче вот что, кулинар, удумал:
он мой живот лепной, как пирожок изюмом,
безумьем медленным и сладким набивает
и утрамбовывает пальцем не на шутку.
О матушка! где матушка моя?
Отец мне говорит: Данила, собирайся,
поедем на базар, там льва степного возят,
он жаркий, жадный лев, его глаза сверкают, —
я знаю, папа, как они сверкают, —
я вытрясаю кофту в огороде:
вся кофта съедена, как мех весной у зайца,
я сам, как заяц в сладком половодье.
О матушка! где матушка моя?
А ночью слышу я, зовут меня: Данила,
ни меда, ни изюма мне не жалко,
зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила? —
так истончается густой, горячий голос.
Я отвечаю: мне совсем не жарко,
я пирожок твой с яблочным повидлом.
А утром говорит отец: — Пойдем в Макдональдс.
О матушка! где матушка моя?
Намедни сон сошел: солдат рогатых рота,
и льва свирепого из клетки выпускают,
он приближается рычащими прыжками,
он будто в классики зловещие играет,
но чудеса! — он, как теленок, кроток:
он тычется в меня, я пасть его толкаю
смешными, беззащитными руками,
глаза его, как желтые цветочки,
и ослепляет огненная грива.
Но глухо матушка кричит из мягкой бочки:
Скорей проснись, очнись скорей, Данила.
И я с откусанным мизинцем просыпаюсь.
Но ведь это не совсем то, или совсем не то, что
слушал зал тогда, на Пушкинской, 10. Ну что ж,
экспериментирует — констатировал я, разрешив тем самым свои недоумения, и все с
легким сердцем забыл.
Но потом снова все с легким сердцем вспомнил. Воденников
резонировал все больше и больше, а поэтическое сообщество все больше и больше
негодовало. Инкриминировались Воденникову фабульная
эклектичность, поверхностная драматургия, инфантильность, половые
двусмысленности, одночастные рифмы и отсутствие порою таковых вообще.
Инкриминировалась ему даже фотогеничность. Подозреваю, что крепко раздражали и
переполненные залы, которые при перечисленных недостатках собираться не должны
бы. Особо активно в благородном негодовании проявляли себя маргиналы. Даже был
создан стачком, и кое-кого из амбициозных бездельников
можно было встретить поближе к выходу из переполненного зала, смущенно
держащего куцый транспарантик, типа «янки, го хом». Такие мужественные акции стимулировали мой пытливый
ум, и я тоже решил разобраться, что же, о боги, происходит.
Начинать идентификацию поэта Воденникова надлежит с
оценки культурного контекста. Контекст таков: поэзия как социальное явление
сегодня не существует. Чтобы такое социальное явление реанимировать,
понадобятся усилия, а возможно, и жертвы. Интересно, какого рода — жертвы?
Вероятно, неизбежны жертвы адаптации поэтического языка, который за 20 лет
ушел-то в своей эволюции далековато. Адаптировать же надлежит к уровню социума,
который, в лучшем случае, остался на месте.
Судя по всему, на зов времени отреагировали многие. По крайней мере, к жертвенной
плахе бросились толпы и (наверное, не без нравственных мук) эти толпы перешли
на табуированную лексику, полагая в этом пафос самоотречения и высокий
гражданский поступок. Но на фоне хриплого FM-шансона, телевизионного, ну атас, юмора, а главное, в толчее таких
же сообразительных, смотрится сия поэзия как результат испуга с нервно-паралитическими последствиями и выглядит формой
массовой мимикрии под быдло. Пардон, под своего
возможного читателя. А ведь сам факт разгульного FM-шансона и телевизионного юмора
мог бы подсказать, что главным дефицитом времени является нечто альтернативное.
Например? Например, искренность. Секунду, а ведь свой концепт Воденников так и обозначил: «новая искренность».
Прилагательным «новая» он ясно намекнул на осознанность своих действий,
вписывая тем самым свою волну в русло общей тенденции, в XXI век. А век-то уже
оперирует понятием «проект».
А если действительно проект, тогда на технологическую упрощенность, на
инфантилизм, на половые двусмысленности следует взглянуть под другим углом.
Какая аудитория может сегодня, в принципе, заинтересоваться поэзией?
Молоденькая. Отсюда флер инфантильности. А они, пубертатные, чем вскормлены?
Отсюда флер двусмысленности, так тонко пощипывающий и обостряющий интерес. И синюшная харя бывалого алкаша
романтичных ассоциаций почему-то не вызывает. Отсюда фотогеничность.
Итак, все тут очень понятно. Кроме одного: позволительно ли поэту, независимо
от задач, вообще отклоняться от своего высоко-небесного фарватера? Вопрос,
конечно, красивый, но уж очень наивный. Отклоняются, касатики, по полной
программе отклоняются. И без мотивации, и с. Мотивация, как правило, одна: хочу, ой хочу известности. А
массового успеха можно достичь только с продуктом массового потребления. Но
суетливой путаницы не надо; примитивная поэзия и доступная поэзия, в смысле, народо-читабельная, — не одно и то
же. Другое дело, есть еще и поэзия интровертная,
специфическая, не сочтите за снобизм, элитарная. Там читательская селекция
производится совсем иначе: в принципе не хочу быть понятным, но, в принципе,
хочу быть понятым. Тогда в графе «читательская категория» вместо
«единомышленник» появляется «перципиент», и круг читателей резко сужается. И
чем сложнее психическая организация художника, чем уникальней
решения и кодированней язык послания, тем уже круг
его перципиентов. Но это уж никакой не проект, это жизнь по своим правилам. XXI
век такое тоже приемлет.
Тут необходимо небольшое, но подробное отступление. Ведь для кого-то понятие
«самореализация» связано только с социумом. А для кого-то лишь ощущение своего
пути дает чувство гармонии. И что важнее для индивида?
У Борхеса есть рассказ, в котором писатель перед расстрелом ну очень просит
высшие силы дать ему возможность дописать рассказ. Видимо, нужна какая-то
капелька для окончательной самореализации. Высшие силы обещают. Писателя
выводят к стенке, а рассказ — как же так? — не дописан. За несколько секунд до
выстрела рассказ в сознании писателя сложился. Четко, до запятой.
К чему сей дзен-буддизм? А вот к чему. Судьба рассказа интересует писателя при
жизни, а ТАМ важнее, все ли он успел сделать. Мы скажем, хорош рассказ,
которого никто не прочтет. Но ведь эманация была, импульс в ноосферу отослан.
И, потом, все ли рассказы мы прочли? А сколько сожжено, утеряно, забыто. А всех
ли гениев знаем?
Ага (ответят мне), вот для этого и нужен максимум самореализации с социальной
проекцией. Так я на это тоже отвечу: а с чего мы взяли, что конкретному «мне»
по пути с социумом? А если мы антагонисты? Вон, одни страну растаскивают,
другие им завидуют, третьи по телевизору салатики стругают. Олег Кулик
(художник) с животными совокупляется, Пьеро Мадзони
(художник) фекалии человечеству принес. Я раздражен, а благодарный социум ждет
следующих событий, так воспитан. Иначе говоря, одни вовсю реализуются, а
кого-то такие правила успеха совершенно не устраивают.
Но тот, которого не устраивает воспитание социума, имеет определенный выбор:
отстраниться и уйти в интровертное творчество, либо
перевоспитывать социум. Это что же, приравнять перо к штыку? Ну да, приравнять.
Когда поэт выходит на сцену, он взводит свой индивидуальный наган, то есть в
данную минуту соотносит свое творчество с интересом зала. Но делает это в своих
интересах, с задачей локальной. А если кто-то делает все то
же, но изменив масштаб задач?
О, историю литературы помним, в таких случаях качество художественного продукта
обязательно снижается. Ну да, снижается, эти жертвы мы уже рассмотрели.
А в контексте, прости, господи, «воспитания социума» вектор важнее
стилистических изысков. Главное, куда направлен этот вектор.
Граждане СССР, из числа интеллектуалов, поглядев каких-нибудь «Кубанских
казаков», искривленными губами рассуждают о вранье и
советской пропаганде. Зато «Унесенные ветром» — это
шедевр, а весь Голливуд восхитителен. Вивьен Ли, Вивьен Ли.
И Голливуд, и сталинский кинематограф создавали одно и то же — раскрашенный
миф. Но сталинский миф предлагал такой алгоритм: если в трудную минуту
опираться на плечо трудового коллектива, самому помогать товарищам, быть
последовательным и принципиальным, не экономить на хомутах, а лошадям-коровам
давать наилучшую солому, то в конце будет урожай и свадьба. Жизнь удалась.
Голливудский миф немножко другой: никто тебе не друг, в период трудностей меняй
убеждения, пусть вчерашние друзья из числа неудачников поработают рабами в
кандалах; короче, ради своих интересов удави всех. Зато в конце приедет
красавец с усиками и увезет к горизонту, к сытому заслуженному счастью.
Может, я уже совсем плохой и чего-то не догоняю, но если выбирать из двух
вариантов, то первый алгоритм мне симпатичней, а значит, симпатичней
соответствующий миф. Но, пожалуй, я хороший, а мой выбор мифа определил вектор
мифа, который на этом географическом пространстве прижился задолго до
сталинского кинематографа.
Художественный миф — это стоечно-балочный каркас национального менталитета. А
мифотворчество, возможно, главная природная функция художника. Но один художник
берет командование на себя, потому что по жизни атаман, а другой — после
некоторых раздумий, развернув перед собой карты укрепрайона. То есть, разрешая
предварительно некий компромисс. И тут самое важное,
если речь о художнике, насколько антагонистичен этот компромисс природе
художника, насколько разумен баланс.
Присмотревшись к тому, что делает Воденников, вижу:
баланс вполне разумный. И не удивлюсь, если лет через десять Воденников поведет свою повзрослевшую аудиторию к трудовым
подвигам, к большим созидательным процессам, к государственному строительству
на принципах разумного-доброго-вечного.
Не нравится дидактичность? Но без этих знакомых принципов на этой территории
все почему-то рушится. Кстати, а какую альтернативу готов предложить стачком?
Опять этот мат, брутальный гогот, чернуха с гнильцой и скабрезность
беспросветная? Так я лично голосую — против.
Поэтому, в разговоре о Воденникове, я лично голосую —
за. За его проект.