Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2014
Ася АНИСТРАТЕНКО
Поэт, прозаик, переводчик, автор песен. Родилась в 1975 году, закончила факультет иностранных языков Новосибирского педагогического института. В 2001-2002 годах — редактор Стихи.ру. С 2006 по 2014 — редактор раздела «поэзия» на «Сетевой Словесности». Автор двух поэтических книг: «Приближение к теме» (СПб, «Геликон Плюс», 2005) и «Презеленый и синий» (Минск, 2013). Стихи публиковались в журнале «День и Ночь», в «Литературной газете», в различных антологиях и сборниках. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
вот человек тоскует и смеется
грустит и любит в точности как мы
но говоришь и где-то остается
холодный камень будущей зимы
и жаркий мир полуденный раскисший
сквозь фильтр озноба делается сер
я и тебя однажды не увижу
совсем
возвращение
потом ты помещаешься в квартиру,
как будто останавливаешь глобус,
подкручиваешь как бы окуляры,
выравниваешь стрелки на часах.
и это все твое на карте мира,
такое желто-ржавое, такое
темно и тесно, в старых пятнах жира,
в невидимых магнитных полюсах,
о господи, мое. садишься на пол,
пытаясь примирить себя с масштабом,
пытаясь осознать себя в размахе —
шестнадцать стен, четыре потолка.
так можно дом любить и ненавидеть
за всю необходимость возвращаться,
что держит и единственно спасает,
как утлая ступенька в облаках.
ноябрь
то благость за окном и позолота,
то тягота встает из-за плеча,
как будто бы столетья ждал кого-то,
дождался и облаял сгоряча.
и зимние негретые квартиры, —
в них череда больших сезонных стирок,
и медленное сушится белье, —
и зимнее пальто из сундука,
такое — хоп! — как лета не бывало.
смирение, носки и покрывало,
тоска, тоска, смирение, тоска.
зови гостей в вечернее жилье,
где роза с дня рождения не вянет,
и греется хорошее вино.
готовь фураж, заклеивай окно.
мы будем жить, мы будем все равно
учить язык веселый ноября, —
тот, на котором хмурые славяне
так трудно, неохотно говорят.
московские буквы
1
я сижу, как дурак. у меня закипает чай.
я не знаю точного смысла слова «скучать».
знаю — жадность прожить эту жизнь во всех вариантах.
довести их до взлета и в каждом увидеть дно.
но увы, не дано.
или славно, что не дано.
или даже не надо. и жалко, что и не надо.
я сижу, как дурак, сожалеющий ни о чем.
даже чаю не выпить. пока еще горячо.
2
мы все стоим на этом снимке, не очень резки.
в каком-то временном отрезке — посерединке.
я помню Нинку, Генку тоже. они похожи.
мы все похожи, как детали одной картинки.
не помню имени вот этой, с задорной челкой.
она пришла потом как будто с другой девчонкой.
наверно, резали салаты — без инцидентов,
потом послушали куранты и президента,
вот, помню! провожал обеих — а что мне, жалко?
сажал в заснеженный троллейбус, махал ушанкой,
что это было, ночь ли, утро? мороз да ветер,
брели прохожие, зевали устало дети,
я даже имени не помню той русокосой,
и потому-то их оставил на Русаковской,
ушел, задрав от ветра плечи, сутуля спину.
и ни одной уже не встречу. и не покину.
3
это слишком большое чувство сразу,
и слова не скажешь — позже.
мы идем по бульвару, гордые, как на параде,
в нас еще можно расчуять старые дрожжи,
мы все почти как надо, выданы слуху и глазу,
старше, но ведь не хуже, правда, не хуже?
правда же, я — нужен?
это живые живым отдают живых.
ненадолго — так молодежь дает чего погонять,
правда же, можно узнать меня
здесь, в интерьере Москвы?
4
лампочка где-то горит, горит — не гаснет.
пусть ты не знал бы, — случись чего, — что делать с нею,
все-таки счастье. не на весь мир, но — малое счастье,
знать, что, — случись чего, —
последняя — потускнеет.
Ноша
но ты скажи, когда и если спросят,
что ты готов, готов еще нести
всех тех своих, — не то чтобы по росту,
скорей, по положению в пути —
построенных перед бессонным взглядом.
им ничего похожего не надо,
и никого ни разу не спасти,
но слишком страшно все же — не нести.
неси, и тем свою баюкай совесть,
когда не можешь сделать ничего, —
не то души движение косое,
не те слова слипаются халвой,
и все спешишь исполнить обещанья
в порядке перепуганной возни,
как будто репетируешь прощанье
и сам себя за это же казнишь.
все стыдно, стремно, больно и печально,
и потому неси, не урони.
воображай: беременно-бессмертен,
пока несешь в себе чужую жизнь, —
оно тебя не тронет, не посмеет, —
уж слишком мир тобою дорожит.
а мир гудит, по край набитый новым —
зубастым делом, ясным звонким словом, —
и от тебя не хочет ничего.
лишь сердце — пустотелая матрешка —
вместило строй своих, родных и прошлых.
и страшно, и не страшно, и авось.
* * *
когда-то прежде — ты был моложе, был свеж, как ветер,
питался музой и обещанием на рассвете,
хотел лететь, зажигать глаголом, гореть и мчаться,
любить в страданье, стучать в закрытое, достучаться,
зайти и бахнуть — сундук распахнут: бери и властвуй,
все это, детка, твое, не бойся, такое счастье,
такое вот торжество любви у судьбы под дулом.
и ты, мой ангел… а дальше попросту не придумал.
теперь ты спросишь — из этой чащи, из самой гущи,
где каждый первый — чего-то важного не имущий,
где каждый третий давно расколот и многочастен, —
что это, счастье? какое счастье? кому тут счастье?
мир распадается, в духе Брейгеля, на детали.
и в каждой клетке кому-то что-нибудь не додали,
не донесли, обнесли тайком, нанесли увечье —
такое искреннее, живое и человечье.
и каждый занят своим страданьем, вполне публичным.
и каждый требует, чтоб додали, сейчас и лично,
вложили в рот, вот сюда конкретно, за эти щеки,
или хотя бы эквивалентом — без пересчета.
мир распадается. все сложнее, чем твой сценарий.
ты был мессией — но не спросили и не признали.
ты мог бы — да! — но тебя лишили, остановили,
теперь ты с ними, теперь такой же, без или-или,
с такой же складкой промеж бровей, с напряженным нервом.
такой с талончиком на ладони, такой не первый,
и что ты хочешь, кого ты можешь — своей любовью?
твой личный ад — это тот сурок, что всегда с тобою.
любовь, как учит товарищ Фромм, лишена объекта.
ты мог бы пуговицу скрутить, говоря об этом,
ты мог бы горы свернуть в пути, но куда конкретно?
где любят ясно, тепло, прощающе, беззаветно?
мир рассыпается на детали, лишенный цели,
переведенный в соотношение мер и чисел.
лишь мать усталая тянет лямку — ишак на мельне, —
не зная бегства, не попускаясь, за тенью смысла,
воссоздает, наставляет, лечит, торопит, поит,
не помня, как это все называлось в средневековье, —
как все живые, которых в нашей картине тыщи.
и каждый ищет. и Брейгель пишет. и ветер свищет.
Актуальное
мы сидим по своим интернетам дурными ночами
правой кнопкой все новости мира к себе подключая
кое-что понимаем и так на потом примечаем
но меня беспокоит не то развлекает не это
а любовь например как предельная верхняя нота
за которой мы верили может быть только молчанье
а поди ж ты пришла совершенно другая эпоха
всяк кого ни помянешь читает все те же страницы
политически близок и на расстоянии ночи
вот за сиквелом сиквел стучится к тебе посмотри-ка
мы могли бы дружить ох ты господи кстати не очень
пишет плохо