Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2013
Григорий ЯКОБСОН Поэт. Родился в России, жил и учился в Москве, окончил МГУ имени М. В. Ломоносова. Много путешествует по миру, в настоящее время живет и работает в Нью-Йорке. Публикуется в сетевых и бумажных изданиях. Победитель нескольких поэтических конкурсов в России, Европе и Америке.
Знаки
Живут, как демоны в раю.
Привычка, что ли, виновата,
ты знаешь, что уж нет возврата
с тропы у бездны на краю,
и знаки тянут за собою
клише, обрывки снов и книг,
цитаты, с коих в тот же миг
слетают новые гурьбою.
На страшной высоте… Не так?
Я помню, там огонь мерцает
во тьме, там город умирает…
Да! Чей-то брат! Недобрый знак.
Ладонь судьбы испещрена
пунктиром, как морская карта,
и ты тасуешь многократно
крапленных знаков имена,
пока не ступишь в колею,
тебе начертанную строго,
на в пыль разбитую дорогу,
прямую, страшную, свою.
Перемена мест
Сборы. Запах запустенья,
я один тут, что ли, храбрый?
Как нездешние растенья,
увядали канделябры.
Ветер тряс ладонь балкона.
Бровь оконного карниза
нависала над колонной,
искореженною снизу.
В тесноте немилосердной,
в чреве ниши обветшалой,
синий зверь велосипедный
терся лбом о полушалок.
Ныли ребра батареи.
Принимая все на веру,
как прислуга, жались к двери
полумертвые торшеры.
Наполнялись птичьим гвалтом
гнезда кухонь, клетки комнат,
словно яд, мы пили залпом
расставанья полушепот.
Скрип намокшего паркета,
почерк осени корявый,
неужели было это,
неужели? Боже правый…
Нервы на пределе
За оконцем весна,
время года обманное,
шкура лютого зверя лежит на столе
по соседству с владельцем, и сыпется манна и,
свившись в узел, дороги плутают во мгле.
Под сурдинку рассвет метит списки нетленные,
варианты считать, что оракула бред
заносить в протокол, и путаны, как пленные,
вереницей идут в теневой кабинет.
То ли скрепы скрипят, то ль перила вцепились в ладонь
и стучит о ступни одуревший от скуки булыжник,
все идет как идет и, воде предоставив огонь,
над пропавшей строкой не заснет до утра чернокнижник.
Опьянившись мечтой, свод законов предтеч
в пух и прах разнесет,
что, конечно, труда не составит.
Неповинную голову тоже придется отсечь,
только это потом, пусть покамест еще покартавит.
Вид из окна
Тень легла на лицо. Красиво,
филигранно, легко на диво,
перерезало вену вкось.
Полумрак, развалившись на стуле,
смотрит, как пешеход, сутулясь,
ловит брошенную ему кость.
Разобидевшись на полсвета,
птах двуглавый, взлетев с монеты,
поднимает вороний грай,
и качается свод державы,
но, кто первым ударит справа,
тот, считай, попадает в рай.
Ничего не видать за гранью
подоконника, кроме бранью,
словно снегом, покрытых лип,
человеков, лишенных рода,
тех, кому, пожалев, природа,
ни имен не дала, ни лиц.
Свободное падение
Наполнен гелием арбуз
и трется о гондолу тело.
Презрев квадрат гипотенуз,
судьба по катету летела.
Свистел космический сквозняк
в ушах по всей длине маршрута,
но, слившись с капсулой, смельчак,
спешил к земле без парашюта.
Ворочался в гробу Ньютон,
что верил в силу тяготенья,
хоть в ней, бывало, даже он
порой испытывал сомненье.
А дайвер, тяжесть бытия
постигнув, мчал быстрее звука,
за ним, дыханье затая,
следила точная наука.
Сознаться будет нелегко,
что жизнь, быть может, стоит риска,
но что до неба далеко,
зато от смерти очень близко.
Ненорматив
Натура ль в этом виновата?
Бывает стыдно пред людьми,
но я ни дня прожить без мата
не в силах, черт меня возьми!
Сидишь себе, кропаешь прозу,
винишко пьешь, как сибарит,
а он, подлец, в тебе занозой,
как гвоздь, под ребрами свербит.
Шальные мысли колобродят,
поет с похмелья голова,
но, как назло, на ум приходят
одни обсценные слова.
Что делать? С горя утопиться,
вверх брюхом всплыть в Москва-реке?
В амбаре темном удавиться,
мешком повиснув на крюке?
Иль, может, сам себе Сальери,
в бокал подсыпать порошок
и быстро выпить в той манере,
в которой пьют на посошок?
Нет! Я такой как есть, хоть тресни,
нас вместе целая страна,
какая жизнь — такие песни,
не нравится — идите на!
Слова
1
Простор заснул, куранты бьют баклуши,
двуглавый хищник в герб, как в землю, врос
и ангелов загубленные души
уже не принимаются всерьез.
Писатель пишет, публика хохочет,
она легко ведется на обман.
вития хорохорится, как кочет,
и ловко лезет Гоголю в карман.
2
Блажен, кто верит. Так нарцисс
в рябое верит отраженье
свое в пруду и, глядя вниз,
испытывает отвращенье.
Он верит зренью, как лиса,
решившая, что плод — незрелый.
Он попадет на небеса,
уйдя за зримые пределы.
Блажен, кто слышит звука зов,
но дважды — тот, кто, впав в сомненье,
сумел постигнуть душу слов,
их сокровенное значенье.