Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2013
Антон КРЫЛОВ Поэт, переводчик. Родился в 1960 году. Стихи публиковались в журналах «Зинзивер», «Дети Ра», «Нева», «Окно», «Футурум АРТ», «Северная Аврора», «Красный Серафим». Член Союза писателей XXI века. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Год две тысячи тринадцатый, месяц май
или июнь, но какая разница.
Матч показывают Франция — Уругвай.
Игра не нравится.
На улице солнечно, хотя время к десяти —
сумерки улетели на юг весною.
Белые ночи здесь или почти,
ведь вечера — в Подмосковье.
Все равно смех и крики слышны за версту,
визжит чья-то пьяная девочка.
Стул, как положено, похож на стул,
а больше не на что.
Над бумагой десница повисла, как плеть,
строчки пером выводить не торопится.
Мог бы, как Бродский, хоть муху воспеть,
да прибил ее шлепанцем.
Подсматривающий
Отодвину занавеску, посмотрю и
сразу спрячусь,
или выгляну открыто, только притворюсь незрячим,
или лучше увеличу сквозь стекло трубы подзорной
мой объект, идущий быстро к остановке вдоль газона,
или нет — мне нужно выпить, чтобы храбрости набраться,
вниз по лестнице спуститься мимо безобидных пьяниц,
мимо лавки, где старухи метят встречных черным сглазом,
подойти к объекту сзади и сказать простую фразу,
или сразу испугаться, на глаза не показаться,
встать за угол незаметно и бессильно любоваться
наблюдателем притихшим, восхищенным, моногамным,
как она перебирает невозможными ногами
от подъезда к остановке, и невиданные птицы
из-под ног ее взлетают, но не могут выше взвиться
по причине, ей известной, и со сведущей улыбкой
кормит птиц она не хлебом, а своих достоинств зыбким
отраженьем в темных лужах, легким шагом, взглядом чистым,
только мне, который с видом записного онаниста
за углом стоит и дышит, не подняться птицей в небо,
ее взглядом и шагами не питаться вместо хлеба,
не собраться, не сорваться, не решиться, не открыться,
только ждать, когда сотрутся ее контуры, и птицы
надо мной всплеснут крылами, на мои терзанья глядя,
пожалеют, посмеются и на голову нагадят.
* * *
Наташа (в лицо ее вряд ли узнаю),
красавица из параллельного класса,
спустя сорок лет в магазине у кассы,
узнав, что на небо свободны места, и
ремнем невозврата себя
препоясав,
взлетает.
VIP-класс на Мадейру, а может, в Дубаи,
а может, в мечты о потерянном рае
заказан, вот только небесный инструктор
досье пассажира с Рублевки листает
и видит, что он по другому маршруту
взлетает.
В колонии строгой в Хабаровском крае
из скрюченных пальцев на снег черно-белый
пилу заключенный роняет и тает,
как столб ледяной, а на самом-то деле —
пускай неказисто, пускай еле-еле —
взлетает.
Нет сверху известий и писем, но врет тот,
который взлетевших записывал в нежить,
забыв, что довольно глаза свои смежить
и тут же понять, что лекарство от гнета
столба атмосферного есть неизбежность
полета.
Skazka
Когда волк дунул, хлипкий домик поросенка
сложился карточным, и сверху был валет
или король (волк дул) пиковый, он же сегун:
мужчина сверху — это норма или нет?
Пока Ниф-Ниф (волк дул) бежал, визжал и хрюкал,
стремясь достигнуть бедной сакли, где Нуф-Нуф
спал на циновке, теребя копытом в брюках
свой поросячий, волк закончил, карты сдув.
В то время как два брата казни ждали в сакле,
и смерть готовил волк, смерч в легкие набрав,
в донжоне каменном точил кривую саблю
убийца хищников (волк дул) кабан Наф-Наф.
Пока волк дул, и вскачь неслись Нуф-Нуф с Ниф-Нифом,
теряя на бегу от страха буквы «Ф»,
согласно метаязыку канонов мифа
их третий брат овеществлял (волк дул) свой гнев.
Сам сэр Джеймс Фрейзер, демиург, отец фольклора,
учил жрецов-убийц (волк дул) играть в войну.
Укрылись свиньи за заборы и запоры,
и кто-то пукнул вдруг —
Ни-Ни или Ну-Ну.
Что третий брат — дурак, известно всем из сказок
народных русских, но народ (волк дул) не прав:
весь выдув воздух, волк примерно был наказан
и задохнулся. Но причем же здесь Наф-Наф?
Гроза
Порывистым с востока
черный тополь гнет
к суглинку. Восемь сотен: атмосферный гнет
не в миллиметрах, в милях толщи тучных туш
тягучих туч над рощей. Ретушь рощи — тушь,
штрихами и мазками, смесью разных саж
размывшая и скрывшая от глаз пейзаж.
Раскат рассыпан грома — первый залп стихий,
стеклянных капель дактиль, белые стихи
небес о грустном, и намок от плача мох,
и даже можжевельник дрожь сдержать не мог,
когда плеть молнии жгутом из желтых жил
ожгла собой весь лес, что черным прежде жил.
* * *
Раздвинул занавес монтер, рабочий сцены,
начало акта возвестив словцом обсценным,
ударил гонг, зажглись над действием светила,
явился деус и прорек: вначале было…
…было рождение, садик с песочницей, горкой, ракетой,
парами в кукольный, в баню с отцом, бесконечное лето…
…был первый класс, первый глупый вопрос после робкого «если»,
мокрые ноги и ужас в стоматологическом кресле…
…были речевки, прием в пионеры, сбор макулатуры,
сменная обувь в мешках, ненавистный урок физкультуры…
…были записки в рукав, стройся в ряд, комсомольское племя,
грудь одноклассницы, сны, и как следствие липкое семя…
…были пузатыми, словно буржуи, бутылки «Эрети»,
стихосложение в синей тетрадке тайком в туалете…
…был перегар, на плечах чьи-то руки, не остановиться,
на подоконнике след, мостовая, порхают страницы…
Захлопал зал, на сцену вышли персонажи —
злодей, субретка, инженю, простак и даже
статист без реплик, оглушен своей игрою…
… Жаль только пьесу, потерявшую героя.
Слова
Слово «мужчина» тверже пальца
хирурга, что в ребрах ковырялся
мужчины, вероятно рассчитывая
найти там женщину и вычесть ее
путем вычитания и деления
из межреберного сочленения.
Слово «женщина» мягче пуха,
оно щекочет шипящими ухо,
лишает слышащего разума,
и, поддавшись синдрому Разина,
княжну, как змею шипящую,
швыряешь за борт в набегавшую.
Слово «слово» было в начале,
а до этого все молчали,
переживая свою неназванность —
лишь когда было первое сказано,
родился из безмолвия жеста
многотомник вселенского текста.
* * *
Отечество мое: тут галечник, там супесь,
а кое-где и нивы есть, и сев, и жатва,
и пастбищный откорм скота на мясо в супе,
и насыпи для поездов на юг, где жарко.
Сыпь пунктов безымянных, малонаселенных,
короста строек, свалок, шрамы троп и трактов,
трубопроводов варикоз, в канве зеленой
мутнеет озеро, как око с катарактой.
Соединяют берега мосты — стальные скрепки,
кресты венчают купола — не замечают
их жители; встречают утро словом крепким
и провожают вечера совсем не чаем.
В отечестве моем — не плевелы, не зерна,
не агнцы, не козлищи, в каждом понемногу
убийцы и святого, если мел то черный,
а уголь белый, и пускай, и слава Богу…
* * *
Кто-то дышит мне холодом в форточку, точка.
Кто-то плачет слезами на стекла, тире —
в сквере памятник Пушкину сядет на корточки ночью,
потому что стоять одному тяжело под дождем в октябре.
Вам не мокро, гранитные львы, знак вопроса?
Под мостом тянет судно Нева как бурлак.
Эх, поплыть бы на нем по заливу до Лисьего Носа,
да осенняя ночь женским криком на кухню пить чай позвала.
Амфибрахма
Летательный обод сломался — он сломан,
карманник в карман непечатно за словом
рукой, а над ним амфибрахием слоган:
да здравствует небо ворон.
Теперь не взлететь даже выше подметок,
как будто прилип, где намазано медом,
и гендер не тот, что, как раньше, на метлах,
когда ты с рождения он.
Что толку, механик в пупырчатом шлеме,
когда против неба пространство и время,
когда нет пути до иных чужеземий,
с которыми только але.
Вынь руку, карманник, летательный обод
сломался, умножив мой горестный опыт,
мы здесь, а вверху, надоедлив как овод,
латинским крестом самолет.