Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2013
Александр Юсупов
Прозаик. Автор книги «Город безликих» (М., Вест-Консалтинг, 2011). Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ». Живет в Москве.
Проза
Пастух
В годовщину смерти отца Федька с матерью Агафьей Ильиничной сели вечерком за пирогами с рыбой, выпили грамм по двести водки и горестно замолчали, каждый о своем, потаенном.
Первой не выдержала молчанья мать. Присев на скамейку около сына, она погладила его по голове и спросила вкрадчиво:
— Не надумал, Феденька, в институт податься?
Федька помотал головой и с вызовом уставился на мать, а та сразу запричитала:
— И почему бы тебе не поехать? Самый умный в классе, экзамен сдал хорошо, читаешь много, работящий. Ведь я всю жизнь свою мечтала, чтобы сынуля мой, кровиночка моя в люди выбился. И с отцом вот лежали частенько в кровати и думали, как нам повезло, что дитятко наше к образованию тянется. А о чем мне теперь-то прикажешь мечтать? О том, как всю жизнь с вицей за овцами бегать будешь? Такую долю ты себе выбрал?
Парень молчал, упрямо сжав губы и разглядывая муравья в стакане с молоком.
— Вот-вот, смотри, — перехватила его взгляд Агафья Ильинична, — мы с отцом как мураш этот всю жизнь спину гнули, и где оказались? Умереть и то не на что! А ведь батька твой тоже в молодости кричал: «не уеду никуда, родная земля». А перед смертушкой, между прочим, признался, что дураком был, когда не послушал меня и в училище отказался поступать!
Федька покраснел, вскочил со скамейки, хотел дерзко ответить, но взял себя в руки и опустился на место, не сказав ни слова.
— Вот опять молчишь! — возмутилась мать. — Ну, в кого ты молчун такой? Ну, скажи! Как со столбом с тобой…
Видя, что сын не собирается отвечать, Агафья Ильинична вздохнула, утерла слезу и пошла смотреть «Танцы со звездами».
Следующим утром, едва взошло солнце, Федька подошел к загону и с любовью посмотрел на свое стадо.
Он знал по имени каждую из овец, помнил все их дни рождения, черты характера, привычки и мог безошибочно назвать ту, чей голос разносился в эту секунду над сочной, пахучей травой. Он всегда тщательно осматривал их после выпаса, удалял клещей, смазывал ссадины отцовским отваром и каждый день менял воду в корыте. Надо сказать, овцы платили ему той же монетой. Слушались каждого его слова, покорно стояли во время стрижки и при каждом удобном случае норовили лизнуть теплым, шершавым языком. Федька мог увести любимиц на дальние пастбища, пропадать там по двое суток, лежать на пахучей, колкой траве, слушать стрекотанье кузнечиков и смотреть на огромные клочки шерсти, разбросанные ветром по всему небу. Такие походы поначалу заставляли Агафью Ильиничну беспокоиться и бегать по окрестным полям в поисках сына, но вскоре она смирилась и спокойно ждала его возвращения.
Этим утром Федька как обычно выгнал свое стадо из загона, и овцы, одурманенные предстоящей свободой, с радостным блеяньем устремились к асфальтовой дороге перед пастбищем. Пастух терпеливо ждал, пока последнее животное выйдет за ворота, потом кивнул головой Полкану, и тот, заливаясь на всю округу, помчался к началу стада, чтобы остановить овец и дождаться хозяина. Закрыв ворота, Федька поднялся на насыпь, огляделся по сторонам и, убедившись, что вблизи нет ни одной машины, махнул рукой. Стадо дружно перешло дорогу, миновало поле перед перелеском и разбрелось среди сочного зеленого клевера. Юноша развалился в тени деревьев и закурил самокрутку.
После обеда пастух решил перегнать овец на пастбище подальше, туда, где деревенские не пасли скот. В свое время отец получил под выпас лишь одно поле, и юноша хотел поберечь его на будущее, а трава на дальнем пастбище была никому не нужна. Он встал, свистнул собаку и, не торопясь, побрел к лесу. Полкан залаял, овцы как по команде подняли головы и неторопливо двинулись за пастухом. Когда они вошли в лес, Федька сразу же стал серьезнее. Уж очень он не любил этот участок. Торчащие из земли палки, ветки, норовившие выколоть глаза, крутой обрыв к ручью заставляли его нервничать. К счастью, они быстро миновали опасный участок, и Федька, выдохнув с облегчением, присел на закрайке леса, опираясь спиной о толстую вековую сосну и наслаждаясь тишиной. Так прошло несколько часов, и солнце начало спускаться к горизонту. Пора было уходить домой, но вокруг царило такое умиротворение, что Федьке захотелось остаться здесь на ночь. Пастух сходил в лес, набрал веток для костра и лег на спину, наслаждаясь вечерним свежим ветром. Постепенно глаза начали слипаться, и мир превратился в расплывчатое, тусклое пятно, которое вскоре сменила полная темнота.
* * *
Очнулся он от того, что Полкан поднял голову и глухо зарычал. Федька вскочил на ноги и с изумлением потер глаза, словно пытаясь понять сон перед ним или явь. Над границей леса, над темными, неясными очертаниями деревьев навис ослепительно белый огромный диск. Диск закрывал собой полнеба и выглядел так красиво, что пастух от восхищения не мог двинуться с места. Он стоял завороженный, забывший в это мгновенье даже своих любимцев, всецело поглощенный серебристым светом. Но когда овцы испуганно заблеяли, Федька, вздрогнув от неожиданности, сразу же опустил взгляд и увидел, как по лунной дорожке неторопливо идет человек. Идет, слегка прихрамывая и сердито бормоча что-то себе под нос.
Когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, Полкан испуганно прижал уши и заскулил, а Федька с удивлением уставился на своего пса. Незнакомец застыл на месте, тоже посмотрел на Полкана и, хрипло кашлянув, поинтересовался:
— Не кусается, собачка-то?
— Нет, не бойтесь.
— Ой, как славно! А к огоньку пустите?
— Так ведь нету огонька, — чуть опешив, возразил Федька.
— Так ведь будет, — в тон ему ответил подошедший.
Пастух пожал плечами и принялся хлопотать около веток, выбирая потоньше и складывая из них основу для костра, затем нашел немного бересты, сунул ее в середину и поджег спичкой. Когда пламя начало поднимать к небу маленькие, озорные искры, Федька вытащил из сумки хлеб, лук и консервы, затем отстегнул от пояса нож, открыл одну банку, молча, протянул гостю, а сам нанизал на прутик хлеб и начал поджаривать его на огне. Так они и сидели, не говоря ни слова и наблюдая за тем, как пламя с треском уплетает все новые сучья. Наконец, незнакомцу надоело молчание, и он решил первым начать разговор:
— Тебя ведь Фёдором кличут?
— Фёдором.
— А чего ж ты Фёдор, светла душенька, тут штаны просиживаешь? Иль на деревне другой работы нету?
— Меня эта устраивает.
— Значит, с овечками счастлив?
— Вполне.
Помолчали.
— Чего-то ты, Феденька, не шибко разговорчивый, — усмехнулся незнакомец, принимаясь за консервы.
Пастух съел свой хлеб, бережно стряхнул крошки в рот и пояснил:
— Не люблю пустой болтовни!
— Вот и я не люблю, — с готовностью согласился гость, тут же добавив: — Но поговорить-то иной раз ой как хочется, правда?
Пастух пожал плечами, положил руку на голову Полкана и почувствовал, как дрожит его друг.
— Вот ты мне все-таки объясни, чего ты к овечкам этим так привязался?
— Отца моего стадо. После него остались. Все, что после него осталось.
— Получается, память свою на поле лелеешь?
Ответа вновь не последовало.
— Молчишь? А ведь невежливо молчать-то в ответ!
Юноша демонстративно сжал губы и начал подгребать в костер угольки. Посидев так немного, он предложил:
— Ежели надумаете укладываться спать, у меня свитер есть в сумке, можете под голову подоткнуть.
Незнакомец пристально посмотрел на собеседника и недовольно буркнул:
— Зря ты мне не отвечаешь, Феденька, светла душенька! Невоспитанно. Отец-то твой вежливый, наверное…
— Вы хлеб со мной делите, а не прошлое, — отрезал пастух и лег на землю, отвернувшись от собеседника.
— Опять грубит! — всплеснул руками тот. — А между тем, я ведь к тебе по важному делу пришел.
— По какому еще делу? — буркнул Федька, и в его голосе послышалось удивление.
— Овечка твоя нужна. Любая. Хоть та с выдранным клоком сбоку, или вон похрамывает которая. Я, знаешь ли, не привередливый, согласен и на легкий изъян.
— Не продаются овцы.
— А я покупать и не собираюсь. Ты мне, светла душенька, сам ее подаришь.
После этих слов спокойное до той поры лицо юноши вспыхнуло. Вспыхнуло бардовым гневом, словно огнем наполнилось, заполыхало. Он подскочил на месте, обернулся, встал на колени и, задыхаясь от волнения, спросил:
— Кто вы такой, черт вас дери?
— Ну, драть-то я сам себя пока не научился… но если последние два слова убрать, получится в яблочко, и даже какой-то метафизический подтекст появляется!
Гость достал из кармана трубку, насыпал в нее табаку из кисета и пояснил:
— Я ведь, по сути-то, кто — идея. И при этом довольно простая. Незамысловатая, так сказать. Поэтому и люблю посидеть вот так по-простому, покалякать у костерка, послушать вас горемычных. Послушать и пожалеть. Я ведь, Феденька, страсть какой жалостливый, хоть и подлый, конечно. Не без этого.
Федька ошарашено сел к костру, повернулся к собеседнику и закурил самокрутку.
— На кой… на кой тебе овца моя понадобилась? — спросил он.
— Ну, это умишка не твоего пока дельце, — отмахнулся Черт и кивнул на стадо, — какую можно брать?
— Значит, говоришь, с изъяном можно?
— Эх, нравится мне твой деловой подход! Никакой лирики, сразу к делу! — обрадовался гость. — Можно!
Пастух расстегнул воротник штормовки и угрожающе сдвинул брови:
— Проваливай-ка откуда пришел подобру-поздорову!
Черт сразу замолчал, обиженно выпятил губу и поднялся на ноги.
— Эх, жаль! Не получилось у нас приятной беседы, и, между прочим, Феденька, полностью по твоей вине! Но овечку ты мне отдашь, отдашь, как миленький. Сам принесешь! — и его глаза блеснули лихорадочным, недобрым блеском.
Через секунду у костра уже никого не было, и Федька даже потер глаза, чтобы убедиться, что не спит.
— Привидится же всякое! — растерянно буркнул он, улегся на землю и моментально уснул от накопившейся за весь день усталости.
Но как только сон убаюкал стадо, издалека донеслись едва слышные раскаты грома. Они были столь слабы, что Полкан, единственный, обративший на них внимание, лишь лениво приподнял морду, прислушался и, не услышав ничего больше, снова уснул. Однако вскоре пес вскочил на ноги и ошарашено поднял глаза на небо, напоминавшее штормящий океан. Свет луны едва пробивался через огромные тучи, всей своей тяжестью нависшие над землей. Тучи не плыли, но и не замерли без движения — воздух внутри них вертелся вязкими, массивными клубами. Тьму прорезали синие струны молний, вдалеке слышались раскаты грома.
Полкан прижал уши, оскалился и вдруг завыл протяжным, глухим воем. Федька вскочил на ноги и начал ошарашено оглядываться по сторонам. Подняв глаза на небо, он увидел нависший над ним темный океан и застыл в полном недоумении. Он смотрел вверх и удивлялся частоте молний и тому, что не поют птицы, что исчезла мошка, будто все живое почувствовало сумасшедшую силу стихии. Пес снова завыл, и пастух опомнился, опустился на колени, приобнял собаку и прижал ее морду к своей груди.
В это время подул сильный ветер, и над полем полетели обрывки травы, листья и мелкие ветки. Федька посмотрел на стадо — животные испуганно жались к закрайку леса.
— Ищи овец, Полканыч, ищи овец, — прошептал он. — Здесь не все.
Пес обернулся на поле, насторожился и помчался в темноту, разрываемую синими всполохами. Через несколько минут блеющие от страха овцы примчались с дальнего конца пастбища под заливистый и громкий лай. Федька погладил собаку, прижал ее к себе на секунду и погнал стадо к месту, где полоса леса была тоньше всего. Но едва они приблизились туда, как с неба ударила молния, и дерево, стоявшее около них, вспыхнуло, словно факел. Через несколько секунд огонь перекинулся на соседнюю березу и дальше, и вскоре уже десяток крон полыхал пламенем. Овцы в страхе заметались в разные стороны. Пастух, понимая, что через секунду может утратить контроль над стадом, отвязал от пояса кнут.
Федька всего пару раз в жизни прибегал к этому средству, потому оно и возымело действие. Громкий щелчок над головами овец, мгновенно вернул им разум и заставил успокоиться. Обойдя животных, пастух встал между ними и огнем и вместе с Полканом погнал обратно к месту стоянки, куда пожар еще не добрался.
Между тем молнии ударяли в землю все чаще. Вот уже вспыхнули кроны на дальнем конце поля, из леса полетели горящие ветки, и над травой повалил густой черный дым. Пастух шел все быстрее и вскоре перешел на бег и, превратившись со стадом в единое испуганное целое, изо всех сил помчался подальше от горящих деревьев.
Когда до нужного места осталось совсем немного, одна из молний ударила рядом в землю, и Федька, ошарашенный вспышкой света, невольно споткнулся и упал. Когда он вскочил на ноги, растерянно озираясь по сторонам, то увидел, как несколько овец оторвались от стада и бросились в лес. От страха животные даже не заметили огонь, бегущий по кронам в их сторону. И в этот момент, впервые в жизни пастух растерялся. Он начал оглядываться по сторонам в поисках кнута, но нигде его не заметил и снова застыл в растерянности. Когда Федька сообразил, что надо бросаться вдогонку за стадом, было уже поздно — кроны ближних деревьев вспыхнули, издавая судорожный, истошный треск. Послышалось блеянье обезумевших животных, и Федька упал на колени, закричал диким, неистовым воплем.
Между тем гроза набирала обороты. Молнии все чаще били по траве, ветер начал превращаться в ураган, и стадо, испуганное и обреченное, жалось к своему хозяину в какой-то подсознательной, исступленной надежде. Но пастух никак не мог придти в себя. Он сидел на земле, потерянный, убитый горем. И если бы не Полкан, завывший в предсмертной, унылой тоске, Федька так бы и просидел на месте до конца грозы или собственной смерти.
Услышав вой, пастух вскочил на ноги, ошарашено огляделся и заметил, что у них еще есть шанс добежать до небольшой просеки на западной части пастбища, куда огонь пока не добрался. Федька свистнул Полкана, щелкнул кнутом и вместе с животными помчался к просеке.
Им удалось забежать в проем между деревьями, когда листва стоящих слева берез уже занялась огнем. Не теряя ни секунды, они бросились вперед. Однако огонь летел быстрее. Его жаркие, жадные языки уже обнимали беглецов, пытались накрыть дымом и пеплом. Но когда обреченность, казалось бы, выиграла у упорства, гроза разродилась ливнем, и пламя мгновенно превратилось в шипящее, черное марево.
Пастух остановился, чтобы перевести дух, пересчитал овец. От стада в тридцать голов осталось лишь двадцать три. Перепуганные и уставшие, животные жалобно блеяли, тревожно оглядывались по сторонам и жались друг к другу.
Простояв на месте около получаса, стадо двинулось дальше к концу перелеска и через два километра вышло на огромное поле, в середине которого виднелся небольшой холм с одиноким раскидистым дубом на пологой вершине. Федька облегченно выдохнул и погнал стадо по мокрой траве.
Подойдя к дереву, он было присел и тяжело вздохнул, доставая из кармана махорку. Но в следующую секунду вскочил на ноги, ошарашено оглядываясь по сторонам и осознавая, что находится в совершенно незнакомом месте, а ведь он знал каждое дерево, каждую ложбинку в округе. Федька только сейчас, опомнившись от шока, окончательно придя в себя, понял, что дерево, нависающее над головой огромной кроной, холм, вздымающий землю в центре поля, белоснежная березовая роща — все это раскинулось перед ним в первый раз в жизни. Но как он мог потеряться в перелесках, в которых с раннего детства собирал грибы и ягоды?!
— Ну что, пастух, любуешься видами? — раздался голос сбоку.
Федька вздрогнул и повернул голову. Вчерашний гость пристально смотрел в небо, в котором холодно и остро блестели звезды.
— Где мы?
— Неправильно ставишь вопрос. Лучше спроси себя: «Почему мы здесь?». И когда будешь искать ответ, вспомни о своем упрямстве и погибших из-за него овцах!
— Они погибли по твоей вине! — крикнул пастух, сжимая кулаки.
Дьявол обернулся к нему, и Федька отшатнулся — глаза гостя, пустые, лишенные зрачков словно отражали раскинувшийся над ними безбрежный темный океан.
— Пастырь, ведущий стадо, виновен в смерти каждого агнца! Не будь идиотом, ты прекрасно все понимаешь. Ты положил на одну чашу весов свое упрямство, а на другую жизни тех бедолаг, и сейчас бежишь от чувства вины! Ведешь себя как последний трус!
Федька молчал. От человека, говорившего с ним ранее у костра, не осталось и следа, вместо него здесь стоял безжалостный и холодный монстр.
— Так что, можно забирать овцу?
Пастух посмотрел на небо, еще раз оглядел свое стадо, вздохнул и отрезал:
— Нет, нельзя!
Лицо Дьявола исказила гримаса бешенства:
— Тупой ублюдок! На что ты надеешься, твою мать?! Кто поможет тебе здесь? Кретин! Вместо того чтобы пожертвовать одной овцой и спасти остальных, ты уперся рогами в дерьмо и ведешь себя как дебил!
Федька застыл на месте, сжав кулаки. Его лицо наполнилось решимостью, грудь вздымалась, щеки стали пунцовыми.
— И что ты раздулся, как попугай? — насмешливо крикнул Дьявол. — Последний ишак и тот умнее тебя! Объясни, ради чего упираешься? Ради чего губишь себя и стадо? Назови хоть одну, мать твою, разумную причину!
Пастух поднял глаза вверх и с едва сдерживаемой злостью произнес:
— Не твое дело.
— Вот говнюк! — сплюнул Дьявол. — Такой же дурак, как и отец. Такой же никчемный, тупой дурак.
Не успело последнее слово затихнуть в сухом, пахнущем дымом воздухе, как Федька вскочил на ноги и бросился на Черта, вытянув вперед нож. Но когда оружие, достигло своей жертвы, та вдруг растворилась в воздухе, появившись позади нападавшего. Дьявол резким движением развернул пастуха и, мгновенно преодолев несколько метров, прижал его к дереву:
— Слышишь ты, смердящий слепок глины и праха! — прошипел он. — Не забывайся! Я могу уничтожить тебя, твоих глупых овец, убогого пса, твою сгорбленную старуху мать одной своей мыслью, так что не советую скакать здесь петухом!
И глядя в эти черные, пустые глазницы, пастух видел перед собой бесконечную темноту, и ему казалось, что она забирается своими щупальцами внутрь его и расцветает там колючими кустами крыжовника. И тело его начала бить дрожь, и язык пересох от волнения, но дух был все еще тверд, также тверд, как меч Леонида в его последней, бессмертной битве. И видя это, Дьявол закричал так громко, что с дерева полетели листья, и ударил Федьку об землю с нечеловеческой, дикой силой.
* * *
Пастух пришел в себя, когда почувствовал, как кто-то старательно лижет его лицо. Он открыл глаза и увидел Полкана, радостно смотрящего на хозяина. Федька поднялся, опираясь на пса, и посмотрел по сторонам. Овцы спокойно паслись на поле, забыв про пожар и ужасы вчерашней ночи. Все животные были на месте и пастух с облегчением сел около дерева, раскрыв рюкзак, чтобы достать оттуда еду. Ее осталось совсем немного. Пара бутербродов с колбасой, два помидора и яблоко. Федька посмотрел на свои припасы, вздохнул, протянул колбасу Полкану, посмотрел, как брошенный кусок мгновенно исчезает в пасти собаки, и обнял ее за шею:
— Мы выберемся отсюда, Полканыч, обязательно выберемся, даже если ради этого придется обойти всю землю.
Он поднялся на ноги и погнал овец на юг, туда, где вчерашней ночью спасался от смертоносной стихии. Миновав просеку, стадо вышло на поле, с огромным, бескрайним озером. Пастух растерянно застыл у кромки леса, не веря собственным глазам и безуспешно пытаясь найти разумное объяснение происходящему.
В тот день беглецы отмотали не один десяток километров, но так и не нашли знакомого места, и когда солнце начало заходить за облака, они вновь расположились около огромного раскидистого дерева. Федька устало лег у подножия необъятного ствола и долго смотрел в небо, мучительно думая о том, как найти выход из положения. Он лежал так, пока Полкан, мирно дремлющий рядом, не навострил уши и не поднял морду, тревожно глядя куда-то в даль. Пастух начал вслушиваться в тишину, но долго не мог ничего услышать, пока изменивший направление ветер не донес до него слабый, едва слышный звук, от которого кровь начала застывать в жилах. Там, за границей леса, слышался низкий, протяжный, густой волчий вой.
Федька вскочил на ноги, как ошпаренный, испуганно соображая, насколько серьезна опасность. И когда из леса с правой от них стороны раздался ответный вой, пастух окончательно оценил, насколько велика опасность. «Надо спасти, кого смогу», — промелькнуло в его голове.
Словно почувствовав мысли хозяина, пес вскочил на ноги и помчался сбивать овец в кучу, и уже через несколько минут стадо быстрым шагом вновь двигалось к огромному озеру. У берега Федька оставил Полкана охранять овец, а сам помчался в лес за дровами. Натаскав достаточно сучьев, пастух разложил их четырьмя большими кучами, оставив немного про запас, а сам встал около стада, с тревогой всматриваясь в пространство между деревьями.
Волки появились очень скоро, еще до заката. Серые, безмолвные силуэты бесшумно сновали между деревьями, втягивая ноздрями воздух и оскаливая пасти в предвкушении скорой добычи. Полкан стоял перед овцами и громко лаял, подпрыгивая на месте от возбуждения. Казалось, даже воздух начал сгущаться в предвкушении бойни.
Едва на землю опустилась ночь, стая, в девять особей, вышла на поле и начала осторожно приближаться к сжавшимся в кучу овцам. Федька спешно зажег все четыре костра, и огонь заставил волков остановиться, сесть на землю, выжидающе глядя на своих жертв. Наконец, самый крупный самец поднялся на лапы, подошел поближе к кострам и протяжно завыл. И этот леденящий вой, подхваченный остальными, пролетел над овцами холодным ветром. И даже сам пастух, сжимающий в руке нож, похолодел от мысли о том, что ждет их, если огонь погаснет до рассвета. Однако, запасной кучи дров, лежащей на самой кромке воды, должно было хватить с лихвой.
Вожак завыл еще раз, стая подхватила, и вдруг одна овца, не выдержав напряжения, выскочила из огненной крепости и бросилась к кромке леса. В тот же момент трое хищников кинулись ей наперерез, и вскоре душераздирающий, предсмертный визг разнесся по всему полю, заставив остальное стадо еще теснее прижаться друг к другу.
Несколько минут стая расправлялась с убитым животным, вырывая куски мяса из белой, безжизненной туши. И вскоре разгоряченные кровью звери вплотную приблизились к огненной преграде. Казалось, еще секунда и они бросятся внутрь, и тогда беглецам уже ничто не поможет. Но понявший что стоит на кону Федька подбежал к одному из костров и, вытащив две горящие палки, бросил их в метре по обе стороны от пламени. Потом повторил это с другим и третьим, и вскоре вокруг стада образовалось огненное кольцо. Пастух бросился обратно к большой куче и, взяв еще несколько палок, бросил их в костры, чтобы подкормить огонь. Волки, сгрудились вокруг своего вожака и отступили чуть назад, не решаясь перейти через горящие ветки. Вскоре один из молодых зверей не выдержал и обогнув стадо сбоку перепрыгнул через огонь между кострами и бросился на ближайшую овцу. В ту же секунду Полкан метнулся к нему и впился зубами в незащищенный бок, а Федька, схватив в руки горящую ветку, ткнул зверя прямо в морду. Волк взвыл от боли, дернулся вбок, потом назад и, наконец, выскочил из огненного кольца, упав на траву и зализывая бок. Пес было метнулся следом, но тотчас вернулся обратно, остановленный резким криком хозяина.
Стая молча наблюдала за происходящим и оставалась неподвижной. Пастух кинул в костры еще веток, и те запылали, рассыпая во все стороны спасительные искры. Он был грозен в тот момент. С ножом в одной руке и горящей палкой в другой, юноша напоминал героя скандинавского эпоса, бесстрашно смотрящего в глаза Ферниру.
— Что, съели, суки? — закричал Федька, выплескивая свою ненависть в безмолвно смотрящую на него стаю. — Съели? Подходите, твари серые! — не унимался он.
И в его обычно спокойной, уравновешенной душе диким потоком клокотало первобытное торжество, какое испытывал, наверное, лишь древний охотник, ощущающий свою победу солоноватым вкусом звериной крови. И когда на его запястье упало что-то маленькое и холодное, он даже не подумал обратить на это внимание, а лишь крепче сжал нож. Но уже в следующий момент пастух замер от ужаса и отчаяния — с неба крупными каплями начинал падать дождь.
Федька плохо помнил, что произошло потом. Ливень, хлынувший сумасшедшим потоком, шипенье погасших веток, истошное блеянье овец и их предсмертные хрипы, серые большие тени, мечущиеся между потухшими кострами, утробный лай Полкана, все это смешалось в нем неясными, страшными бликами. Он очнулся по грудь в воде, залитый кровью, своей и чужой, безучастно смотрящий на убитых овец и держащий на руках раненого пса. Полкан лизал его лицо, порывался плыть сам, но Федька крепко прижимал его к себе, чувствуя под ладонями рваные раны.
Очень скоро волки насытились и потащили оставшиеся туши в логово, а когда берег опустел, пастух вышел на землю и сел, наклонившись на кучу палок, приготовленных для костра. Посидев немного, он осторожно положил собаку на траву и, разорвав рубашку на лоскуты, перевязал ее раны.
Тем временем дождь стих, и на небе показалась луна. Вновь стало тепло и около берега начала радостно плескаться рыба, а далеко в лесу кукушка принялась отсчитывать чьи-то годы.
Полкан лежал неподвижно, преданно смотря на хозяина и изредка тыкаясь ему в руку теплым, сухим носом. Но когда рядом с ними сел вчерашний сутулый незнакомец, пес вновь задрожал, прижимая к земле голову и закрывая глаза от страха.
— Да уж, дерьмово все повернулось, — сказал Дьявол, и в его голосе послышалась усталость. — Несладко вам тут пришлось.
— Можешь огонь разжечь? — попросил Федька, безучастно глядя на бегущую по воде лунную дорожку.
— Конечно, какие проблемы, — согласился Черт, и в тот же миг около них заполыхало пламя.
Некоторое время на берегу раздавался только стрекот кузнечиков и звук падения в воду скользких рыбьих тел. Федька не смотрел на соседа, и даже спящий рядом Полкан не привлекал его внимания. Им полностью завладело ледяное оцепенение. Наконец, тихий голос собеседника, донесшийся словно из другого мира, заставил пастуха очнуться:
— Что ты сказал?
— Спрашиваю, какой смысл в твоем поступке? Ради чего нужна была эта резня? Ведь достаточно было просто отдать одну овцу, чтобы вернуться домой, а ты…
— Нельзя так! — решительно выдохнул Федька. — Пастух, отдающий одну овцу, предает все стадо!
Он сжал кулаки и ждал насмешек, или обвинений, или еще чего-нибудь в этом роде, но в ответ на его реплику не раздалось ни слова. Пастух повернулся и обмер от удивления — Дьявол улыбался. Улыбался по-простому, спокойно и чуть грустно, словно сожалея о чем-то, и в глазах его больше не было черноты.
— А отдать стадо на закланье из-за упрямства, не предательство?
— Нет!
Дьявол усмехнулся, покачал головой и нарочито медленно произнес:
— Господи, как же я от вас устал! Как сильно я от вас устал!
Федька посмотрел на него и понял, что не нужно ничего говорить, не нужно спрашивать, и спорить сейчас не нужно, ведь взгляд собеседника ускользал в сумерки прошлого.
— Научи их. Он просто сказал, «научи их» и удалился, а я не мог отказать… просто не мог, ведь Он — мой отец, и я любил Его больше всего на свете. И поэтому спустился на Землю, и ужаснулся от увиденного. Вы были такими… жадными, жестокими, эгоистичными, что долгими веками полный отвращения, отчаяния, я молил Отца вернуть меня обратно. Но ответа не было, и я вновь бродил в темноте один, забытый небом и звал, звал во весь голос, беззаветно, с надеждой, а потом забирался на скалу, пытался взлететь, но падал в пропасть, раздирая в кровь крылья.
Дьявол поднял глаза к огромному серебристому диску и усмехнулся.
— Знаешь, поначалу все казалось мне безнадежным! Я дал вам ил и берега Нила, вы застроили земли вокруг каменными гробницами, принесли цивилизацию в жертву гордыне. Я подарил вам плодородный полумесяц, вы превратили его в арену постоянных войн. Я научил вас философствовать, открыл миру Сократа, вы убили мудреца по навету пустых болтунов. И тогда мне стало ясно, что добро — не лучший способ научить человечество. Вы учитесь только тогда, когда ваши города выжигают каленым железом, когда ваших жен угоняют в рабство, а вы сами скитаетесь по пустыне. Вы способны создать нечто новое, только изувечив старое, разрушив его до основания. Это ваш путь — идти к добру, творя зло. И я начал учить вас, и мир содрогнулся. Сначала от поступи великого Искандера, объединившего Восток и Запад, потом от легионов Рима, принесших мир разрозненным греческим городам и осколкам азиатских империй, после от костров инквизиции, разразившихся пожаром Возрождения, от крови революций, омывшей свободу, от мировых войн в которых миллионы пали на закланье будущему гуманизму. Вы прокляли меня за это, сделали символом зла и порока, но забываете, что именно благодаря злу, приносимому мною в мир, вы становитесь добрее и лучше с каждым новолунием. Вы заботитесь о брошенных детях, больных стариках и даже о незнакомцах, попавших в беду за тысячи километров от вас. Вы способны смеяться над собой и видеть свои пороки, способны плакать от сострадания и защищать телом детей. Вы тратите деньги на диких животных и боретесь до конца за каждую человеческую жизнь. Подумай, разве вы были такими еще тысячу лет назад? Знаешь, когда я вижу все это, отчаяние ненадолго отступает, и счастье берет меня за руку, нашептывая Его голосом «ты молодец, сынок». Наверное, мне уже не вернуться на небо, уже не пролететь над Эдемским садом, роняя пыльцу на перья своих крыльев, я обречен вечно идти с вами сквозь темноту, но знаешь, я все-таки буду ждать и надеяться, надеяться на то, что в один прекрасный миг очищу вас от всей скверны, приведу в Его объятья и…
Дьявол замолчал, вытирая глаза рукавом старой рваной рубахи. И они сидели так еще долго, смотря на заполонивший небо огромный серебристый диск. А когда рассвет сменил ночь, когда горизонт наполнился предчувствием солнца, Черт встал, повернулся к пастуху и протянул ему руку:
— Ну, прощай, упрямец. Надеюсь, ты сделаешь правильные выводы и вернешься домой. Иди на Восток, только на Восток, тебя поглотит там тьма, но не бойся, думай о произошедшем и моих словах, думай о своих родителях и о том, что нужно делать, чтобы оправдать их надежды, и если куст терновника зажжется впереди, то, значит, ты принял правильное решение и вернешься домой. А если нет… что ж, по крайней мере, я как обычно сделал все, что мог.
Федька вскочил на ноги, неловко пожал протянутую руку и еще долго смотрел вслед высокой, нескладной фигуре.