Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2013
Лера МУРАШОВА
Поэт, автор поэтических книг «Стихи» (Рига, 2010), «Облачный календарь» (Москва, 2011), «Синяя нота Ю» (Ростов-на-Дону — Таганрог, 2012). Участник коллективных стихотворных сборников «Останется голос. Русская поэзия XXI века» (Санкт-Петербург), «Под знаком Эрота 2» и «Под знаком Мнемозины 1» (Ростов-на-Дону — Таганрог, 2013). Ее стихи и критические статьи публиковались также в сетевом альманахе «45-я параллель», в журналах «Мегалог» (Пятигорск), «Сияние» (Ставрополь), «Зинзивер» (Санкт-Петербург), «Ковчег» (Ростов-на-Дону), «Edita» (Гельзенкирхен, Германия), «Литературная Кабардино-Балкария» (Нальчик).
Поэзия
ГОРОД И ГОРОД
Город zero
…и снова старый город,
что стал моей судьбой,
раскинул серый морок
чудес передо мной.
Он ими душу гложет,
закрыв мне все пути,
смеясь: «Никто не сможет
отсюда убрести!»
Он, кольцами сжимая,
все давит, как змея.
Вздыхаю, понимая:
не выпустит меня.
Невстреча
Я брожу среди белого дня,
на рассвете, закате и в полночь.
Только зонтик в руках у меня
да собака бездомная в помощь.
Мокрый город огромен и пуст,
утонула заря у вокзала,
светляками рассыпанных бус
фонари выцветают устало.
Поводырь мой хвостатый — вперед!
Здесь все улицы грустно-горбаты,
где та тропка, что нас приведет
к месту встречи, любви и утраты?
Шарик круглый, дороги, как в Рим,
все сойдутся к тебе непременно —
безнадежной любви пилигрим
кружит вечно в просторах Вселенной.
Помоги мне, приснись, подожди,
наваждение — весть всеблагая.
Элис Купер летит впереди,
хриплым голосом дождь раздвигая.
* * *
Меня окрылите, птицы,
возьмите меня с собой,
мне нравятся птичьи лица,
щебечущий разнобой.
Меня узверите, звери,
я буду, как вы, добра,
лохматую морду щеря
в цвет волчьего серебра.
Меня приютите, травы,
промокшим весенним днем
взойду беленой-отравой,
ромашкою и репьем.
Худой городской колокольчик,
поймешь ли меня, цветок?
Душа-то заката хочет,
а очи все на восток.
Устала душа, устала —
давно человечья быль
в асфальт ее закатала,
колесами стерла в пыль.
И в грохот шоссейной жути
вплетается тихий звон:
— Тебя не отпустят люди,
динь-дон…
Бесприютное
Не хватает судьбы (как в стене — не хватает скобы).
Георгий Яропольский
Закончили еще главу,
в почтовый ящик ключ отправлен,
чудесный сон опять отравлен
разлукой горькой наяву.
Все это было как побег
из душных комнат в свежий ветер,
но превратился белый снег
в остывший сигаретный пепел.
Нам не хватило вновь с тобой —
судьбы? скобы? Не знаем сами.
Простуженными голосами,
отчаянно и вразнобой
над нами ангелы поют,
что этот мир суров и грешен,
и тем, кто слишком слаб и нежен,
здесь не дано найти приют.
* * *
Кто из нас кому навек завещан?
Я тебе не очень-то нужна,
город мой. Узором древних трещин
морщится кремлевская стена.
Взять тебя возможно лишь измором,
но, воюя, жалко жизнь прожить.
Разноликий, разноцветный говор
ручейком по улицам бежит.
А на юге тихо дремлет Битца,
солнечным зеленым островком.
Ты ночами будешь ли мне сниться,
подступая к горлу слез комком?
Здесь давно живет другое детство,
и, осенним золотом звеня,
липы все не могут наглядеться
на него, как раньше — на меня.
Жар осени
Вечернею ненастною порой
мой город дремлет, мокрый и продрогший.
Ему, конечно, выпить бы настой
малины, чабреца и расторопши,
ему залечь бы в теплую кровать
и натянуть на плечи одеяло,
ему галоши надо надевать
и не гулять по лужам, где попало.
Мой город спит и видит странный сон,
как по кольцу безлюдного бульвара
бежит трамвая призрачный вагон,
а все вокруг горит, как от пожара.
Везде огни, и лужицы осенние
калейдоскопом множат отражения,
и ждут, когда зажжется, наконец,
зеленый светофора леденец.
Мы город лечим жаром рукотворным,
он быстро исцеляется во сне
и завтра утром улыбнется мне,
мелькая клена кроной непокорной
в трамвайном затуманенном окне.
Облачный город
1
Этот город утопает в облаках,
по утрам молочно-розовым опалом
светит солнце сквозь туманы, и пропах
волглый воздух чем-то вовсе небывалым.
Этот город мне явился легким сном,
нашептала я его, наколдовала,
итальянские пейзажи за окном —
и вполне себе российские бунгало.
Здесь так часто выключают в лифте свет,
темнота возносит нас куда-то к звездам.
Я найду губами солнечный ответ…
Хорошо, что ничего еще не поздно.
2
За окном Италия растаяла
и жемчужной дымкой потекла,
и туман, как птица небывалая,
распахнул молочные крыла.
И как будто никогда и не было
ни домов, ни улиц городских.
Мир воссоздан заново и набело,
и Адам Эдемский наг и тих.
И земля еще необитаема,
и душа, младенчески бела,
устремляясь в будущие таинства,
расправляет легкие крыла.
Платан
Южный, теплый и ласковый город,
как мне жаль расставаться с тобой.
Цепью гор белоснежных распорот
небосвод, как слеза, голубой.
Я люблю тебя, пусть это глупо,
и бывает, что — не ко двору.
Нет обид, лишь печаль и разлука
на промозглом московском ветру.
А в Долинске, в Ак-Су, на Искоже
быть непонятым всеми устал
и грустит, хоть денек и погожий,
на соседей совсем непохожий,
как чужак, белокожий платан.
* * *
Шурша осеннею листвой,
в холодных утопая лужах,
иду, беседую с тобой,
плету, плету обрывки кружев.
Без встреч не может быть разлук,
как без блаженства наказанья,
Луна так далеко, мой друг,
а на Земле — одни мечтанья.
Здесь, у Садового кольца,
рассвет встает из-за вокзала,
стихи кружатся без конца,
без перерыва, без начала.
Предвесеннее
На окне моим сидят,
будто пара лебедят,
грустный демон, ангел тихий.
Воробьи и воробьихи
разгалделись ни о чем,
пахнет мокрым кирпичом.
В городской неразберихе
бродят солнечные блики,
зимний воздух невесом.
Предпоследняя поземка
заскулит совсем негромко
и закружит колесом.
Скоро вечер выльет ночь,
словно черные чернила,
но не сможет мне помочь.
Ангел с демоном уныло
курят, сидя на окне,
и не помнят обо мне…
Город N
Никуда от тебя мне не деться,
завязалась так, видно, судьба.
Не помогут цитаты из Йейтса,
бесполезна с собою борьба.
Тянет рук твоих омут далекий,
голос голову кружит вином.
Всех стихов твоих нежные строки —
об одном, об одном, об одном.
Птичьей стаей давно улетели
в дальний город любовь и тоска.
Бьется пульс в обесточенном теле:
да-ле-ка, да-ле-ка, да-ле-ка.
Капкан
В маете бессонной ночи,
в суете аэропорта,
жду небесных многоточий
заблудившегося борта.
Память мечется в капкане
встреч, ночей, любви, разлуки;
мы в дурманящем тумане
разомкнуть не можем руки.
Нам, любимый, в жизни зыбкой
не найти другой опоры.
Смотрят с каменной улыбкой
вопрошающие горы.
Котокрокоеж
Редкий представитель семейства неодомашненных.
Обитает в предгорьях Кавказа.
Проживает в глубоких, извилистых норах,
питается чем придется.
Покрыт мягкими иголками,
у него брови домиком, очень грустный взгляд.
Не любит яркого света,
на поверхность выбирается только по ночам,
взлетает прямо из норы и сразу же
растворяется в непостижимых высотах.
Не поддается дрессировке.
Ценится за умение красиво петь.
В неволе теряет голос
и становится совершенно бесполезным.
Занесен в книги всех цветов радуги.
Остался единственный экземпляр на планете.
Руки прочь! Он мой.
Моление Эльбрусу
Дождь, снег, туман — и все в одном флаконе.
Природный наблюдаю катаклизм.
На застекленном маленьком балконе,
ненужный, грустно градусник повис.
Что толку знать, какой сегодня градус,
коль климатический случился казус
и за окном безумный тарарам,
и все сезоны нынче в гости к нам?
О, южный край! Уймись, помилосердствуй
и не гони меня так быстро прочь.
Эльбрус, позволь пожить мне по соседству
и солнце в темных тучах напророчь!
Ты мне пришел в дожизненных виденьях,
когда я клеткой в космосе спала,
и горы, как прививку в день рожденья,
ввела подкожно памяти игла.
Жила среди кирпичных гор и горок,
но ты во снах шептал утешно: «Жди!»
И я ждала, и край родной был горек —
все меньше счастья было впереди.
Все меньше лета — лишь мороз и вьюги,
все меньше света, радости, тепла.
Идем пустыней страшной Кали-Юги,
но я тебя искала и нашла.
И не отдам. Голубоельный город
расстанется с промозглым февралем,
туман уйдет, и я увижу горы —
мой белоснежный поднебесный дом.
* * *
В воздухе столько весны! Вдохни и замри —
чувствуешь, как потекла, забурлила в венах?
Счастье и детство — они же у нас внутри,
а не в парижах и венах.
Возле кавказских гор я весну вдохну —
и окажусь в хакасских легко и просто,
чтобы смотреть в бездонную голубизну,
чтобы мечтать о том, как я стану взрослой.
Проходя по последнему краю
Ю.
Отгоревшей до шрама мечтой
ты остался на сером перроне.
Не о том я грущу, не о том,
не о том моя душенька стонет.
О последнем приюте пора
нам с тобою задуматься, друже.
Меж мирами в прореху ветра
задувают, и путь наш завьюжен.
Жизнь в начале добра и щедра,
а в конце так бездарно-недужна…
Помнишь, мы говорили вчера:
ничего Там земного не нужно.
Что предъявим? Стихи и детей?
В промежутке меж адом и раем
объясним ли — и чем оправдаем
бесконечность грехов и страстей?
Отгорю, отболю, отлюблю,
но, покуда жива и летаю,
я тебя от беды отмолю,
проходя по последнему краю.
Дождливое утро
Окно открыто в дождь.
Георгий Яропольский
Окно открыто в дождь, в шуршанье тихих струй
небесных пресных слез, в рассветный поцелуй,
в кораблики зонтов, в цветочные горшки,
в обрывки легких снов, щекочущих виски.
Оно открыто в стук дождинок о карниз,
в привычный недосуг, в промокший кипарис.
Под музыку дождя проснись, оставь кровать,
окно открыто — в жизнь, тебе пора вставать.
Вечная тема
Под кривотолки
дремлют на полке,
на узкой лавчонке,
парень с девчонкой.
Переплелись
так, что ни в жисть
не отличить,
где чья рука.
За окном моросит
слегка.
Все происходит в душном плацкарте,
в точке, на карте
не именованной…
Это не ново, но,
тетенька, взглядом их не буровь,
может быть, все же — любовь?
Инь плюс Ян
человечество — инь плюс ян…
ярославна минус иван.
Сергей Сутулов-Катеринич
Человечество — инь плюс ян,
микрокосм — только я и ты,
исчезает любой изъян
в складках ласковой тесноты.
Человечество — это крест,
невозможность побыть вдвоем.
Не хватает укромных мест,
проницаем дверной проем.
Человечество — это мрак,
сон, мифический карнавал.
Ты придумал, найтись нам как —
кроки строками рисовал,
рифмовал, выходил в астрал,
уставал, уходил в запой.
Шар земной невозможно мал,
человечество — разнобой,
генератор случайных числ,
покрывало индийских май…
Звезды зреют, и воздух чист —
улетаю — успей, поймай!