Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2013
Владимир АЛЕЙНИКОВ Поэт, прозаик, переводчик, художник. Родился в 1946 году. Один из основателей и лидеров знаменитого содружества СМОГ. В советское время публиковался только в зарубежных изданиях. Переводил поэзию народов СССР. Стихи и проза на Родине стали печататься в период Перестройки. Публиковался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Огонек», «НЛО» и других, в различных антологиях и сборниках. Автор многих книг стихов и прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого. Живет в Москве и Коктебеле.
КОЛОКОЛ В ТУМАНЕ
ЧЕТЫРЕ ИСТОРИИ
I
И тогда-то они наконец приоткрыли глаза
день выращивал явную склонность к поступкам
наклонясь как садовник над некоей грядкой
и нависшую гриву раздумий рукой поправлял
зародившись в Венеции сущность зеркал
изменялась
ускользали как змеи из них отраженья двоих
чтобы в щели уйти или обувь забыть у порога
и двуногая щедрость существ называемых
ныне
людьми
позволяла прогулкам войти в темноту
сновидений
чтобы свету взойти как по узким ступеням идет
муэдзин
и тогда с высоты минарета
округлившийся рот как последняя точка над «и»
остается в зрачке если голову вовремя вскинуть
наконец-то совсем пробудились они
белобрысая панна
в оболочке нагой Мелюзины
улыбнулась и странно
что раздавшийся оклик внизу в магазине
им напомнил обязанность влюбчивых верными быть
этих дней непонятных теперь уж нельзя позабыть
осыпалась листва и ладони сближались
и природа пред нами легко обнажалась
как натурщица в хладном пустом ателье
и осенняя влага текла под мостами
время светлых мгновений чуть слышно касалось перстами
оставаясь как фокусник вечно в тени
а бульвары все так же встречали прохожих
и висели пальто в полутемных прихожих
и тогда-то совсем уж расстались они.
II
Распустила ли косу свою Вероника
ты усни-ка
и усталость уйдет словно море во время отлива
о всегда справедливо
посвященье богам чтобы вымолить так возвращение мужа
чтобы волосы пышные очень к тому же
так уютно устроились там в небесах —
я пожалуй немного жалею
что сейчас я не в роли царя Птолемея
видишь полночь уже на часах
обращение к слову
бесконечно готово
всюду сглаживать складки
чтобы коже твоей уподобясь
не заботясь уж больше
о прическе завивке укладке
наслаждения ересь превратилась в нескладную повесть
о пожалуйста дольше и дольше
не замедли сомкни заверши эту неразбериху
забывая смиренное лихо
неужели в мире так тихо?
не ошибся Конон
дышим грудью а чуем нутром
я конечно не столь изощрен в царедворстве
и понять не сумею притворства
и какой там я льстец и какой астроном
но горят и над нами всегда ассирийские звезды
слишком поздно
мы расстались с тобой и разрушился карточный дом.
III
Худоба украшает тебя
так упрямы ключицы
и глядишь как волчица
и быть может такое случится
что уйду я любя
под окном распевать серенады
и не надо
чтобы этот напев
прозвучал в исступленье
и принес искупленье
и укоры подслушавших пение дев
подбородок угласт
весь в тебе я как в детстве в углу провинившийся плачет ребенок
даже случай рожденный привстав из пеленок
непременно отдаст
предпочтение млеку
где-то в небе текущему густо от века до века
из груди материнской — природа зачатья проста
нас измучила дней маята
пахнет мятой зеленой живет за стеной часовщик
прогремела тележка
что за слежка?
что за вечно живущий язык
по предместьям — поди же! —
приникает все ближе и ближе
к изголовью уж льнет?
что за гнет?
что притянет подобьем магнита?
и глаза твои всюду открыты
где бы я ни бывал
я тебя воспевал настигал постигал
и луна отраженная в круге бокала
не манила но ярче сверкала
чем усмешки твоей непристойный оскал
посредине любви на границе сознанья
мы стареем как зданья
омываемы ветром с дождем
как утесы
как откосы
и спешим и не ждем
ни участья ни чуда
ты скажи мне откуда
все изгибы твои все ужимки и стоны
возникают и так непреклонны
что бедняга приведший тебя в этот сумрачный дом
забывая приличья
понимает изнанку величья
и готов он пожертвовать собственным нужным ребром
чтоб подобье твое а вернее твое повторенье
доказало явленьем своим правоту сотворенья
и уехало с ним даже в Рим и присутствуя ночью и днем
рядом под руку лежа тревожа шагая
продолжало любовь полыхавшую в нем
о страдания мера! о вечная мука земная!
IV
Разметавшись как свет на ветру
распоясанным телом владея
ты лежишь о Халдея
и теперь я совсем не умру
не изведаны тропы твои
не чета мудрецам я да знаю
что привязанность наша земная
расцветает в любви —
что нам города хлад?
он все тот же там все наизнанку
что ты помнишь смуглянка?
что же мнится тебе спозаранку
где заранее выспался взгляд?
и глядишь в зеркала
и стекает волос отраженье
вовлекая в движенье
как земля ни мала
и ладонь и ресницы
и на этой пустынной странице
я рисую невольно портрет
той что в памяти грешной
не знавала судьбы безутешной — —
слишком мало в коробке моей сигарет
и огня не найду — я на улицу вышел
и тогда я услышал
безмятежный куплет:
засыпает листва
городские бульвары
замолкают гитары
не нужны нам слова
слишком встреча мала
чтоб играть словесами — —
и октябрь весовщик нависал над Весами
и вершины шумящие осени сонной свершали дела.
ПОСРЕДИ НОЯБРЯ
I
В горе ночном, посреди ноября, —
Сосны скрывают, корою горя,
Что до рассвета не взглянет в окно —
То или это? — а в мире темно.
В мире темно — ненадежно в окне —
Светит звезда в непокорном огне, —
Кроны, к звезде обратив острия,
Ждут — не минует их чаща сия.
Чаща сия, что в окне под звездой!
Ну-ка опять побеседуй со мной,
Свита сосновая в мире ночном,
Строй обратив к небесам за окном.
Ах, в небесах за окном наверху! —
Кто там? и что Он? и весь начеку —
В мире звезда разгорается вновь —
Дверь открывай — отворяется кровь.
Кровь отворяется — холоден дом —
Кроны корон лишены за окном,
В небе летающей нету листвы —
Что до того, что почуете вы!
Что вы почуете? — чуем ли мы
В рокоте плена зимы или тьмы,
В мире родном, где восходит заря,
В горе ночном, посреди ноября?
II
Звезда, и конь, и лебедь над
зарей —
Горение, стремленье и паренье —
И куст над замерзающей землей,
Минувшей осени прекрасное строенье,
Где каждый лист, как лебедь, был в заре,
Звездой в огне, погоней ветровою,
Дворца окном, распахнутым поре,
Защитой над моею головою,
Твореньем задыхающихся уст, —
Кружись же, лист, и осыпайся, куст.
III
И огню, согревавшему печь,
Чтобы на ночь прилечь и проснуться,
И распахнутой памяти плеч,
Отовсюду зовущих вернуться,
И отрыву от мира вдвоем,
Но и в нем пребыванью двойному,
Да и песне, что вместе поем,
Хоть и каждый стоит на своем,
Ничего не сказать по-иному.
Так зови же плечами меня —
И в печали, как память, прекрасна,
Навевайся сияньем огня
И слиянием мира пристрастным,
И звучание песни ясней
Открывай мне по-новому, фея,
И окно очарованных дней,
Озаряемых жизнью своей,
Ты опять отвори поскорее.
* * *
Сигаретка в руке — да у печки сиди,
Да уставшее сердце — звездою в груди,
Не упавшее в августе чудом
Там, где полон созвездий ночной небосвод
И недолгие горы касаются вод
Между Богом и людом.
О, зажги же мне свет над бедою моей,
Где измаялись очи под сенью ветвей,
Так легко расстающихся ныне
С неповинной листвою и взглядом в тени, —
И уходят от нас ненаглядные дни,
Как избыток гордыни.
И обитель моя над кругами зеркал
Возвышается здесь, где наитья искал, —
И кому же повем,
Что бессонница плещет лучами в лицо
И меж нами уже замыкает кольцо
Млечный Путь хризантем?
ДНИ БЕЗ ТЕБЯ
Минуты сомкнуты в огромное кольцо —
И в нем лицо твое сияет,
Как будто катится златое колесо,
Влечет и удержу не знает.
Движенье поднято, как лошадь, на дыбы,
Забыто зрением и понято желаньем
Сдержать хоть нехотя неистовство судьбы,
Зане доверчивость сродни воспоминаньям.
Годам таврическим и дольним берегам
Верните молодость! не трогайте свирели! —
Вода языческая молится богам,
Рожденным некогда в бездонной колыбели.
Ворчанье черное чрезмерности чужой
Не изменило наслоений —
И, как отверженный, не мучь меня! постой! —
Рассыпан мел суставами строений.
Зрачок расширен так, что не достать
Черты невидимой в надменном небосводе, —
И все ж тебе лишь исполать,
Тебе, единственной в природе.
Кольцо то скатится к деннице, то мелькнет
За поворотом полумрака, —
Над нами облако — над нами только гнет —
Они вне яви — и, однако,
Вернулся я — и вот она, рука,
Роднее собственной в ночи над островами, —
И ты настолько, милая, близка,
Что благость Ангела — как музыка над нами.
* * *
Тельце свирели в горячей руке
да посошок на пустынном песке —
вот они спутники певчего —
если же нет на песке посошка
и не удержит свирели рука
в музыке делать вам нечего
песня свирели светла и тонка
сыплется легкий снежок с посошка
вечером дивным и чающим
сердце трепещет над стаями птиц
что над ступенями шире границ
сами летят к обретающим
путь улетающих звездный ли час?
нет над забвением ищущих глаз
только провал да сияние
только свирель в переливах огней
чтобы в душе отзываясь полней
преодолеть расстояние
странник ночной посошок-хлопотун!
ты ль не спешишь из приюта в канун?
все литургии ли выстоял
все ли пески прошагал у воды
все ли беды заприметил следы
в мире где дома не выстроил?
розу свирели полынь посошку
песне звезду и пустыню песку
птице пристанище смелое
вот что дарю вам родные мои
здесь в озаренье где счастье любви
днесь достояние целое.
КОЛОКОЛ В ТУМАНЕ
Были дни еще больней
в изморози низкой —
зазвонили меж теней
в колокол неблизкий
что мне делать на снегу
необетованном?
ведь признаться не смогу
в склонности к туманам
нет в туманах ни огней
необыкновенных
нет живительных корней
терний непременных
что же тянет нас туда
из отдохновенья?
притяженье не беда
если не забвенье
это воздуха глоток
в белом и зеленом
это песни лепесток
в горле опаленном
есть в туманах семена
будущего зова —
в нем шаманить допоздна
мученикам слова
откровениям внемли
в перевоплощенье
на окраине земли
вымолив прощенье
и над горней красотой
выслушай заране
запредельный и простой
колокол в тумане.
К МУЗЕ
Вдали от неких берегов,
Где обжиг времени затянут,
Увижу в кипени снегов
Лишь тех, кто ждать не перестанут.
Никто не в силах погасить
Искренье дробно-голубое,
Покуда слов не воскресить,
Подобных рокоту прибоя.
Когда б не благом ты была,
Куда бы легче было помнить,
К чему так ласково вела,
Желая столькое восполнить.
Вот почему и дорог час
Наедине с тобой одною,
Где ночь свиданья заждалась
Исповедальнею лесною.
И долог, стало быть, полет
Куда-то в облако Востока,
Где кто-то смысл не разберет
Косноязычного истока.
Истошным криком шутовства
Еще умеют защититься,
Не умаляют естества,
Но исхитряются храбриться.
Иератическим письмом
На стеклах вызубрив узоры,
Не Девяностым ли псалмом
Согреты мы в такую пору?
Хотя в снегу лежит земля,
Во избежание чего-то
Иззеленили тополя
Предновогодние заботы.
И кто решится утомить
Изнеможением снежинок,
Покуда нечем заменить
Мятежность речи без запинок?
Пусть ели пахнут волшебством
Иллюминованного сада,
Где сами к лету оживем.
И возражения не надо.
Еще найдут именослов —
И, жития собрав заметы,
Загромоздят небесный кров
Расположением кометы.
Еще раскроют наугад
Инстинкта сомкнутые ставни,
Где зов разгадывает взгляд
Над необъятностью недавней.
В огне холодном занеметь
Не может ясное мерцанье,
Заставив лица пламенеть,
Возвысив делом прорицанье.
Пускай столица птиц зовет
Замоскворецкою скворешней —
Душа избранницу найдет,
Завет осмысливая вешний.
Запало в душу не вчера
Лишь то, что сердцем прозреваем,
И это радует с утра —
Зане и в небе побываем.
На то и призваны к трудам,
Чтоб рядом ты была, Камена,
Затем и надобна звездам
Венера Анадиомена.