Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2013
Юлия МИЛОВИЧ-ШЕРАЛИЕВА Культуролог и преподаватель Института истории культур, прозаик, автор научно-популярных книг и художественных эссе, дипломант нескольких литературных премий. Эссе и книги переведены на сербский, китайский, японский языки.
Чарльз Буковски родился 16 августа в немецком Андернахе,
а умер 9 марта в Лос-Анджелесе. Американский поэт, писатель, публицист,
представитель т. н. «грязного реализма». Попробуем разобраться, что такого
лежало между этими, столь значительно удаленными друг от друга городами, и, в
общем, датами. Что, собственно говоря, сделало Буковски
этим самым «грязным реалистом» в пространственно-временном промежутке.
…Античная парадигма — языческая
— она обвиняет. Христианская, западноевропейская предлагает известное решение —
в покаянии, добрых делах и т. п. Если
обращаться к опыту писателей, то, например, Гоголь высмеивает вину и грех.
Шутит над грехом. И так он этот грех распинает. Достоевский его объясняет.
Чехов на него указывает. Довлатов ведет с грехом диалог. Буквально — с грехом
пополам.
В ХХ веке в западной парадигме
обстоятельства торжествуют над личностью. Оправдание греха, начавшееся в XIX
веке при том же Достоевском, превзошло самое себя.
Человек в ХХ веке оказывается в безграничной власти поводов для преступления.
Человек — не человек, если не согрешит. В ХХ веке главный герой — грех.
Как человечество пришло к этому? То,
что случилось в ХХ веке, оказалось поистине поразительным. Казалось
бы: уже в конце XIX столетия человечество пришло к вершинам (хотя на каждый
отдельно взятый момент мы действительно всегда оказываемся на вершине)
достижений науки и техники. Мы еще не отказались от веры, но уже пришли к
максимальному пониманию пользы знаний. Самолеты, пароходы, телеграфы, телефоны.
И вдруг, посреди всего этого — Первая и Вторая мировые
войны. Посреди достижений вдруг хлоп — и сумочки из человеческой кожи (мне эту
тему даже не хочется развивать). Такого мы — люди сверхнового ХХ века — от себя
не ожидали. Даже от себя! Все мы были так или иначе вовлечены в непоправимое
преступление Холокоста, войн и общего апокалиптического
настроя столетия. Мы либо сами убивали, либо были убиты, либо смотрели на эти
картины из Откровения Иоанна Богослова. Это были не Средние века с их тьмой и
жестокостью, не мифические полотна о Страшном суде, не ужасные барельефы
готических соборов, не кошмары, не бред миллионов больных. Это было взаправду, потому что это касалось нас, это было с нами, и
это сделали мы. Зачем было искусство тысячелетий и континентов, предшествовавших
ХХ веку? К чему все религиозные и философские учения? Зачем труд, права, блага,
если — сумочки из человеческой кожи?..
В ХХ веке человек более не смог
действовать по старой схеме: линейно, сообща, путем воинствующего дуализма.
Сообща и дуалистически получились Мировые войны и
Холокост, Хиросима и Нагасаки.
Человек ужаснулся и обратился от мира к себе. Монополия тяжести центра была
отменена. Мы все себе сами стали центрами, перифериями были все остальные и все
остальное. Поэтому в ХХ веке граница между сакральным
и будничным стерлась. Как стерлась она между центром и периферией. Стерлась
граница и между черным и белым. Мужским и женским.
Доступ к сакральному стал повседневным. Именно поэтому в ХХ веке каждый мог быть художником, а каждый объект — произведением искусства. Именно в ХХ веке Энди Уорхол сказал, что каждый человек имеет право на 15 минут славы. Именно в ХХ веке художник Сергей Бугаев Африка сказал, что любое произведение современного искусства можно воспроизвести за 60 секунд.
Каждый — автор, целитель,
учитель, поэт. Все смогли коснуться жреческого жезла. Волшебная палочка
оказалась доступной всем. А уж кто как с ней справится — зависит от внутренней
мощи каждого. Плоды древа познания добра и зла теперь есть у всех. Но — все же сделались врубелевскими
демонами на вершине холма. Власть отделилась от отказавшегося в ее услугах
народа. И народ сделался этим демоном, и власть. Плата за знание — тотальное
одиночество, отделение от Бога. Человечество, согласно Олдосу
Хаксли — общество островных вселенных. Миллиардов гордынь.
Это значило, что человек более не
властен над обстоятельствами. Это они оказались сильнее его, раз никакие
культурные, научные и духовные достижения не сумели его остановить от войн и
Холокоста. Значит, обстоятельства сильнее нас. Именно поэтому вместе
действовать не получится, а еще — не получится действовать против
обстоятельств. Придется с ними мириться. Толерантность и конъюнктура родом
отсюда. Ошибочная трактовка, и цена за эту ошибку — безумие, болезни и
одиночество. Нам теперь не только все можно, но мы еще и получить можем все,
включая самое ужасное. Мы — теперь сами себе и рай, и ад.
Но вернемся от общего к частному, от лица всего века, к отражению его в гибком зеркале времени — Буковски. Буковски в детстве — маленький изгой, и здесь всегда есть два выхода. Или озлобиться и сделаться жестче, чем те, кто тебя прессует, делаться гаже, злее, круче, либо напротив, переключиться на полный отказ от этого — по примеру Достоевского, Чехова, претерпешвих от жизни или от близких немало. Жестокость и черствость отца на фоне вынужденной или избранной безучастности матери. Буковски выбирает первое. Он — немецкий малыш, бедняк, после переезда с Родины поселившийся в пригороде Лос-Анджелеса. Скверно одет, скверно говорит, не способен нормально читать и писать — у него дислексия.
Далее — в подростковом
возрасте, т. е. времени, когда осознаешь, что
на свете есть выбор, древо познания добра и зла — он открывает сознание ужаса
своего детства. Заболевает синдромом акне — это когда
лицо самым натуральным образом реагирует на пертурбации соотношения внутреннего
и внешнего содержания юного организма. Буковски
начинает ходить в Публичную библиотеку Лос-Анджелеса, в то место, где он может
сколько угодно прятаться от ужасов семьи, бесплатно, неожиданно счастливо.
Увлекается запойным чтением. Но, увы, в то же время
запоем он не только читает — друг приобщает его к алкоголю. Так Чарли
отрывается от ужасной реальности. Как натянутая струна, Чарльз может
освободиться от разрушающего напряжения только в алкогольном угаре. В 16 лет он
впервые дает отпор насилию отца.
В 20 лет, когда он учится в колледже филологов и журналистов, папаша обнаруживает и выкидывает его рукописи. В ответ Чарли уходит из дома. Впереди год низкооплачиваемых работ, пьянства, подлинной жизни в духе Марка Твена или эмигрантских реалий Гайто Газданова. Чарльз путешествует по стране, посетив Новый Орлеан, Атланту, Техас, Сан-Франциско и многие другие города. Описания его переездов, спонтанных и хаотичных, внезапных и неожиданных, мест работы, смененных без всякой логики, легли впоследствии в основу романа «Фактотум».
Но все это произойдет потом. А
пока Буковски первый раз попытался опубликовать свои
произведения. Не зря же он так долго торчал в Лос-Анджелесской
библиотеке, не зря набирался жизненных впечатлений, столь же необходимых, сколь
и ужасных. Находясь под сильным впечатлением от рассказа «Отважный молодой
человек на летающей трапеции» У. Сарояна, Чарльз
отправил рассказ в журнал «Story», чей редактор
занимался выпуском этого рассказа. Буковски, получив
положительный ответ из редакции, ликовал. Жизнь рисовала радужные перспективы.
Но его рассказ оказался несколько «на обочине», т. к.
не вошел в основную часть журнала. Только пару лет спустя Буковски
снова был опубликован, стихи, в которых он так же попробовал себя, не были
восприняты публикой. Чарльз решил прекратить занятия литературой.
«Отложил писательство с омерзением. Моим искусством стали пьянство и сожительство с женщинами». Он был нелюбимым ребенком. Ему было нужно, чтобы его похвалили. Вот тогда он уж точно продолжил бы! Но этого не случилось. Поэтому с литературой в ее непосредственном виде Буковски решил завязать. На 10 лет.
Буковски работал в Почтовой службе США, на Терминале Аннекс. Женился, развелся, потом снова сошелся с женщиной. Все это были едва различимые в алкогольном чаду любовно-рабочие перипетии. От такого вдохновения — череды любовных авантюр и смен причудливых рабочих мест — Буковски не вынес разлуки с литературой. Накопилось, переливаясь из чаши (наполовину, впрочем, из спирта), вдохновенно вылилось в колонки в журналах, поэмы, рассказы, романы.
В это время (конец 60-х в Америке) эссеистика, колумнистика входили не то чтобы в моду — в необходимость. В ходе работы над колонкой в газете «Открытый город» он не был обременен какими-то темами, его главной темой являлся он сам. Он открыто и честно (что, в общем-то, страшно) писал о своей жизни, ничего нигде не приукрашивая. Эта очевидная откровенность «записок старого кобеля» не оставила Америку, напоминаю, считавшую, что без греха нет человека, равнодушной. Для них Буковски был живее всех живых. Явнее явных. Уж если он мог чудить такое, то их собственные, американские грешки казались не такими уж греховными.
Хроникер своего места и
времени, песня собственному одиночеству и одиночеству всего западного
человечества ХХ века, где грех и преступление суть главные герои, где
обстоятельства владеют личностью, а не наоборот. Поиск понимания мира через
понимание себя, сквозь опасные опыты самопознания. Буковски
неизменно шарит на самом дне жизни, не стремясь его покинуть. Весь его феномен
в этом удовольствии от пребывания на дне, взахлеб, до
последнего вздоха. В покорности обстоятельствам и в смелости признавать их
такими, какие они есть. Докторская прямолинейность повествования, ирония как
защита, дно как способ оттолкнуться и направиться вверх. Т. е.
возможно, все еще не так плохо.
«Почтамт» — первая большая работа писателя. Бунтарь написал его за двадцать ночей и выпив то же количество литров виски. К чему подробности? Да вот к чему.
Вопрос правдоподобия чрезвычайно важен в Америке того времени. Писать слишком высоко, божественно о будничном — в это никто не поверит, нет, это слишком. Появится ощущение, что вас надули. Вам впаривают лежалый товар. Вас обманули, это гораздо более ценный мех. Чем проще, грубее, разговорнее по стилю повествование, тем больше ему поверят. Свой в доску парень, точно не врет. Со всеми этими ужасами войны и детства, тотальным одиночеством и поиском запрещенных средств самопознания.
Только к зрелости Буковски отходит от автобиографичности очерков, выходя на
тропу сочинителя, создателя, компилятора на худой конец. Вообще же, как всякий,
скорее больной, чем здоровый, человек, чья работа — анамнез, история болезни, самоописание, самокопание,
беспорядочная рефлексия, Буковски неизменно в своих
трудах возвращается к этой боли детства, к истории, к отчаянию подростка, от
одиночества и неприятия его этим миром заболевающим акне.
Литература здесь служит поиску самого себя. Той точки, где прячутся ответы,
где, может быть, спрятан ключ к счастью. Литература ставит задачу: кто я? И
почему так? Прежде автор ставил задачи общие, теперь они частные. Чехов
говорил: художник не должен на вопросы отвечать. Он доложен их задавать и озвучивать.
Чрезвычайно важно: выбирая модель творчества как описательную, Буковски привнес сильные элементы арта
и креатива в свою судьбу. Его судьба выступает как
акт творчества, величайшего самопожертвования (плата за высоту творчества —
низость жизни). Его путь — чистое творчество отражения существующей реальности
сквозь призму собственного восприятия. А его восприятие — это память боли и
ужасов детства. Холодности матери и горячечной жестокости отца. Пьянства как
способа регулярно покидать реальность — каждый раз все с большими потерями.
Буковски в конечном итоге исчерпал все сюжеты из
собственной жизни и принялся за новый для себя жанр — детектив, исключив
элементы автобиографичности. Но и тут персонажи были основаны на реальных
людях. Чистое творчество отражения существующей реальности сквозь личный
взгляд.
Буковски
всегда был уверен: смерть придет к нему в тот момент, когда он не сможет больше
творить. Иммунная система была практически нивелирована алкоголем, и вот,
Чарльзу поставлен диагноз «лейкемия». В 1994 году он умер в начале марта.
Буковски,
как автор, не решает никаких вопросов, да и не ставит их. Даже не пытается.
Может, не зря на его могиле написано «Даже не пытайтесь»?..
Если Довлатов — хроникер своих дней, певец экзистенциально глубокой грусти одиночества, человека, живущего в преддверии слома эпох, когда опоры нет, а летать еще не обучен, то Буковски есть хроникер преступления, греха, болезни, ошибки, отсутствия любви и тотального страха безверия.