Повесть
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2013
Проза
Людмила КОЛЬ
Прозаик, издатель и главный редактор финляндского историко-культурного и литературного журнала на русском языке «LiteraruS-Литературное слово», член Союза писателей Москвы, Общества Финляндия-Россия, Всемирной Ассоциации русской прессы (ВАРП). Представитель Международной федерации русскоязычных писателей (МФРП) в Финляндии. Автор многих книг и публикаций. Живет в Хельсинки.
Такая простая человеческая жизнь
Повесть
«Кто может заглянуть в душу волка?
Кто скажет нам, о чем он думал?»
Э. Сетон-Томпсон,
«Виннипегский волк»
— Помнишь, у Сетон-Томпсона есть рассказ про одинокого волка, который не простил людям их ненависть?
— «Виннипегский волк» называется. Но он и любовь хранил в душе, если она бывает у животных.
— К тому единственному человеческому существу, которое научило его любви. Волк, который ненавидел людей, презирал собак, каждый день разгонял стаи и убивал одиноких псов.
1
Мать пришла с работы раздраженная и тут же с порога крикнула в сторону кухни:
— Получила пенсию сегодня?
— А как же, принесли в два часа, как положено, — отозвалась бабка.
— Давай! — потребовала мать, входя и бросая сумку на стул.
Бабка полезла в карман ситцевого халата и вынула помятые бумажки.
— Вот.
Мать пересчитала.
— А мелочь где?
— Ну что же у меня совсем ничего и не останется? — как-то жалобно произнесла бабка.
— А тебе зачем? Я тебя кормлю, чего еще? Что ты с ними будешь делать? Выгребай!
— Мало ли… Собираю. Вот Гера, может, с детьми приедет, им на сладости дам, — заскулила бабка.
— На сладости дам! — передразнила мать. — Нечего давать. У Геры побольше моего. Мне с вами двумя тянуть лямку одной приходится.
Оля слышит этот диалог каждый раз, когда бабке приносят пенсию. Ей ее доставляет социальный работник, потому что бабка, сколько Оля помнит, не может ходить, даже по квартире передвигается с трудом.
Обычно она сидит в кухне, между плитой и обеденным столом. А за спиной у нее раковина и холодильник, так что вставать, чтобы приготовить еду, не приходится: она просто поворачивается с одной стороны в другую, когда жарит котлеты или варит суп с овсянкой. Горшок, куда бабка иногда справляет нужду, стоит под стулом. Так что все удобно. Иногда она просит Олю что-нибудь сделать, если сама не может. Оля нехотя исполняет просьбу. Но никогда не предлагает помощь сама. Мать часто кричит на бабку, что она ей проела жизнь своим постоянным сиденьем на одном месте и своим астматическим кашлем. Бабка виновато оправдывается и продолжает затяжно кашлять, пока у нее не начинают синеть губы. Тогда мать, все так же раздраженно, перекладывает ее на кровать, которая стоит тут же, в кухне, в самом углу у окна, и бросает: «Лежи!». Наконец бабка затихает и засыпает. Воцаряется тишина, но эта тишина, на самом деле, напряженная, потому что, Оля это знает, у матери внутри все кипит, хотя она вроде бы спокойно сидит в комнате и смотрит телевизор.
Они живут втроем. Папы у Оли нет. Когда-то давно, когда она была совсем маленькая и не очень хорошо понимала, что это значит, ей сказали, что мама и папа развелись. Оля только поняла, что папа больше с ними жить не будет. И потом его не стало. И не стало больше в ее жизни вообще — он никогда больше не появлялся. Иногда Оля спрашивала у мамы, где он, но мама всегда недовольно буркала что-то в ответ, типа «Не знаю». Поэтому мало-помалу Оля задавать этот вопрос перестала, а потом и вообще стерлось воспоминание о папе, ушло в ее сознании куда-то далеко-далеко.
Они жили тогда на окраине Самары, на Волге. В один день мать собрала чемодан, подхватила под мышку ее, и они переехали к бабушке, в ее одну комнату, с общим туалетом в конце холодного, не отапливаемого коридора. Оля слышала, как мать говорила своим подругам: «Пьянь-перепьянь. Пусть сдохнет под забором». И Оля понимала, что это она о ее отце.
Потом был какой-то суд, суд у отца с матерью, все их родственники и знакомые много про это говорили. Но Оля ничего из этих разговоров не понимала. И что значит слово «суд» тоже не поняла.
А потом, тоже в один день, мать объявила, что они уезжают из Самары и поедут жить поближе к дяде Гере, который служил где-то совсем в другом месте, там, где было какое-то море.
— Собирайся, — сказала мать бабке. — Нужно быть поближе к своим, Герка не даст в обиду, если что. И Ирка там. Рядом будем.
— У Геры свои дела. После армии женится, не до тебя будет, — возразила бабка. — А Ира еще не устроена, еще у тебя помощи просить будет, а не ты у нее.
— Очень ты умная у нас, мама, а сама осталась с четырьмя детьми, когда отец тебя бросил. И всю жизнь одна нас растила. А папаша и бабу завел, и дом на садовом участке построил, жил кум королю. А ты — одна с четырьмя мал-мала-меньше в комнате, где плесень по углам ползет. Поэтому не учи! Ты учила детей в школе, а меня не учи.
— А я не учу, я просто говорю, как может быть. Тут у тебя место насиженное, работа. А там — что?
— Да, и, между прочим, ты, а не папаша, посылала нам с Танькой деньги, когда мы в Москве учились, — продолжала мать. — Ты последнее от себя отрывала, а у других бывшие мужья детям помогают.
— Ну, как могла, так и устраивалась, — покачала головой бабка. — Не могла, значит, иначе. Сохраняла достоинство.
— Вот именно. Мы на эти гроши только что с голоду не умирали, без порток, считай, ходили в студенческие годы, в то время как девки вокруг из одного наряда в другой перелезали каждый день. А мы с Танькой только пялились на них. Танька разноской почты подрабатывала, а я поломойкой в поликлинике. А ты почему-то забыла про это.
— Не забыла. А отца вашего не простила никогда и не прощу. И видеть его не хочу, даже перед смертью.
Бабка закашлялась, как обычно, и на этом выяснение отношений прекратилось.
И они поехали. На поезде. Ехали долго, с пересадками, сначала добирались до города, а потом на автобусе еще целый час до поселка.
Поселок был совсем маленький, намного меньше ее города Самары, пугавшего Олю всегда своими размерами, огромными зданиями и широченными улицами, если мать брала ее с собой в центр. Там она терялась среди шума машин и потока людей. А этот поселок, куда ее привезли, был полупустой, весь серый на вид, с выщербленным пыльным асфальтом, грязными и обшарпанными рабочими пятиэтажками и сумрачного вида людьми, которых Оля поначалу дичилась. А когда рейсовый автобус шел по дороге из города, приходилось проезжать такую зону, что от резкого вонючего запаха Оле становилось дурно. Хотя каждый раз мать совала ей в руку носовой платок, чтобы она прикладывала к носу, но это не помогало. Запах забирался в самую глубину, куда-то в голову, в самые мозги, как казалось Оле, и буровил их. За окном пробегали стеной корявые деревья с полузасохшими кронами, и какой-то пугающе-черного цвета ручей, извиваясь, терялся в чаще.
Тесную квартирку, тоже в грязной и обшарпанной пятиэтажке, — квартиросочку из двух темных комнатенок и втиснутой между ними кухоньки — мать выменяла взамен комнаты матери и жилплощади, доставшейся ей по суду после развода. В кухне поселили бабку, а Оле мать отвела отдельную комнату, поставила в каждой комнате раскладушки для них с Олей, а в кухне — топчан для бабки; накрытый клеенкой стол остался от прежних обитателей. И это было все, что они смогли себе позволить.
За их домом начинался поросший бурьяном пустырь, где навсегда застряли лужи и уродливо торчали стены кирпичного дома, с зияющими оконными проемами и грудами мусора вокруг, разрушенного, как непонятно объяснила мать, еще во время войны. А за всем этим плескалась мутная вода и шел причал, куда пришвартовывались рыболовные катера. Его называли здесь громко: порт, и оттуда тошнотворно тянуло рыбной вонью.
В первый же день в детском саду у Оли пропала резиновая мышка, с которой она не расставалась почти с рождения. Но кто взял, так и не дознались, хотя вроде бы всех детей воспитательница проверила. Оля дома еще продолжала плакать. А мать сказала:
— Что с них взять — бывшие лагерники сюда понаехали да урки в третьем поколении. Какие дети у них могут быть? Получка будет, куплю тебе другую игрушку. Пойдем в магазин и выберем, не плачь.
Но Оле хотелось ту, ее, старую, мышку с обгрызенными кончиками ушей.
Постепенно Оля привыкла к детскому саду, к детям, которые норовили что-нибудь стащить, все равно что, даже простую заколку для волос, или даже плохо пришитую пуговицу, и так спрятать, что найти было совсем невозможно. Воспитательница наказывала за это — ставила «в угол носом», или оставляла без полдника, или пугала уколом, или тем, что родители больше никогда не придут за ними, но искоренить это было невозможно — каждый день все равно что-то опять исчезало. А вечером, когда за детьми приходил кто-то из родителей, иногда уже еле державшийся на ногах и пахнущий водкой, воспитательница, отворачиваясь от запаха винного перегара, пыталась жаловаться. Но родительское лицо оставалось непроницаемо-тупым.
Как-то раз мать наводила субботнюю уборку и укладывала разбросанные по полу Олины игрушки в картонную коробку рядом с ее кроватью. Вдруг на дне коробки мелькнули какие-то явно посторонние мелкие предметы.
— Это что? — не поняла она, достав из коробки потертую брошку. Она разгребла игрушки в стороны и стала вытягивать со дна непонятного происхождения предметы один за другим. — Откуда это? — Мать удивленно разглядывала разноцветный хлам, продолжая вытягивать еще и еще: стеклянные бусины, значки, смятую шелковую ленту, пуговицы, пластиковые фигурки, яркие кубики Lego, даже несколько металлических рублей извлекла и медяков. — Что это такое, я тебя спрашиваю? Где набрала? — Она перевела взгляд на Олю, но та стояла, потупив глаза в пол, и сопела. — Где ты достала это все? — допытывалась мать. — Что молчишь? Отвечай! В детском саду стащила?
Но так как из Оли не выходило ни звука, она собрала весь этот мусор, швырнула в помойное ведро и строго приказала:
— Чтобы больше не видела. Слышала, что говорю?
Мать пошла выносить ведро на улицу. А Оля после этого стала прятать то, что потихоньку тащила у других, подальше, чтобы мать случайно не обнаружила: складывала в отдельную коробочку и незаметно прятала под бабкин топчан — туда уж мать точно никогда не заглядывала, и даже половая тряпка там никогда не прохаживалась.
— Сушек себе, может, куплю, — продолжала канючить сейчас бабка.
— Каких еще сушек? Зубов давно нет, нечего представляться.
— Так размочу в чае, — не отставала бабка.
— Нужно будет сушек, сама куплю. Выгребай мелочь из кармана!
— Так что же это, никогда у меня даже рубля своего не бывает, все отбираешь, — совсем уж плаксиво сказала бабка. — Как же это — всегда без денег живу?
— А тебе и не нужно, — отрезала мать. — Ты все равно никуда не ходишь. А нам на жизнь не хватает.
Ира, которая жила и работала в городе, — считай, рядом, к ним никогда не заглядывала, но временами по вечерам они с матерью долго разговаривали по телефону.
Один только раз, еще в самом начале, к ним приезжала тетя Таня с какой-то своей подругой, у которой было много украшений — на пальцах, на шее, на руках, в ушах, и так же много красивых нарядов. От ее нарядов Оля не могла оторвать взгляда, когда эта подруга вертелась перед осколком зеркала. Он, этот большой осколок от некогда вделанного в шкаф зеркала, тоже остался от прежних хозяев, мать его не выбросила, а собиралась обрезать острые края и приспособить, и теперь специально для нее принесла и прислонила к стене.
— Тань, а нормальное зеркало где-нибудь есть? — тихо, по секрету, чтобы не слышно было, спросила подруга.
— Ну о чем ты! Какое «нормальное зеркало»? — так же тихо ответила Татьяна. — Чудная ты, Ленка, не видишь, как живут?
Бабка готовила для гостей котлеты из мяса, которое купила в магазине эта подруга, Оля давно не ела таких вкусных котлет; варила для гостей гречневую кашу и борщ. Все это попросила приготовить подруга. Она пошла в магазин и купила полную сумку продуктов, а еще купила конфеты и игрушку для Оли — маленького плюшевого медвежонка.
— Ты уж не неси его в детский сад, — сказала мать, — а то опять без игрушки останешься.
Краем уха Оля слышала, как бабка, сидя на том же месте в кухне, рассказывала этой подруге про свою астму, которая не дает ей двигаться, и про пенсию, которую полностью отдает матери.
— Так у вас совсем денег нет? Никогда? — удивилась та.
Бабка засмеялась:
— Нет, Леночка, никогда, так и живу. Человек я, значит, без денег. Такие тоже есть. Я привыкла уже, что у меня никогда нет своих денег. Им нужно, не хватает им на жизнь. А мне — зачем?
— И вы всегда только сидите?
— Так и сижу здесь. Ну, ночью сплю, конечно, а утром Света меня сажает.
— И никто не помогает? Оля, например… Сходить в магазин, принести что-нибудь…
— Так Оля учится, некогда ей, да и не знает она ничего по хозяйству, маленькая еще. А Света на работе до вечера, вечером приносит что-то, да. Вот и сижу, жду, когда придет.
Бабка опять засмеялась. А тетя Таня дернула подругу за рукав и многозначительно посмотрела:
— Они привыкли…
Потом уже, когда вышли из кухни, эта подруга обернулась к тете Тане и, подняв высоко брови, сказала:
— Тань, это — что? Я не совсем понимаю, ты уж извини.
— Не наше дело. Как живут, так и живут. Не обращай внимания, все равно скоро уедешь, забудется. Чего в чужую жизнь лезть?
— Странно, однако, вы же вроде как дочери ей…
Татьяна с подругой прожили так несколько дней, думали отдохнуть. Но толкнулись туда-сюда, увидели, что в поселке ничего интересного нет. Съездили в город, чтобы посмотреть музей и развалины замка какого-то шестнадцатого, что ли, века, памятники, оставшиеся от прежних времен, когда кто-то там исторический жил и был похоронен на городском кладбище, обошли все местные достопримечательности за один день, заскучали — и подались обратно.
— Забирай все!
Из кухни донесся звон падающих на стол монет, а потом начался нудный кашель.
— Лекарство на! Началось! — бросила мать и вышла из кухни.
В тот год, когда Оля пошла в школу, Герка, дядя Гера, вернулся, наконец, из армии. Он был самый младший. И, наверное, потому бабка любила его больше, чем мать и теток и даже ее, Олю. Бабка уже с самого утра не находила себе места от волнения, смотрела на часы. И когда по лестнице громко затопали, поднимаясь на третий этаж, так обрадовалась, что даже пошла, тяжело дыша, по кухне, хватаясь обеими руками за стол и стулья.
Герка вошел загорелый, наголо стриженный, чужой.
— Гера! Пришел! Дай же обниму!
— Ну что, старуха, скрипишь еще? — сказал Герка, отвечая на ее поцелуй.
— Какая ж я старуха? Я твоя мать, так и называть надо. Научился в армии!
— Ладно, разберемся.
Герка осмотрел квартиру и остался вполне доволен.
— Ну, вот, есть приличный угол теперь, не то что материна гнилушка. Молодец, Светка, правильно поступила. Хотя не море тут, а лохань, но место фартовое, что хочешь достать можно в порту.
— Да я уж поняла, потолкалась.
— Да не в этом, в город нужно ехать.
— Были бы деньги.
— Так с этого и деньги делать, — хохотнул Герка, закуривая.
Он протопал еще раз по комнатам, посоображал про себя и сказал:
— Мне, значит, в этой постелешь. — И показал на комнату Оли.
Мать послушно собрала Олины вещи, перенесла их к себе, и Гера вселился.
— Не очень кури только, — попросила мать. — Запах потом не выветришь. И Оля маленькая, ей вредно.
— Ничего, пусть привыкает, — сказал Гера и захлопнул дверь.
Первые дни он долго спал, и мать приказывала Оле не шуметь, чтобы не разбудить его.
— Ему после армии отдохнуть надо, — объясняла она.
Днем Гера исчезал и приходил поздно. Разговаривать не любил, молча жадно сглатывал с тарелки то, что мать ставила на стол, и уходил к себе. И оттуда просачивался в коридор едкий запах дешевых сигарет.
— Видать, работу ищет, — говорила бабка, — целыми днями нету дома.
Но, похоже, Гера ее никак не находил, хотя шли месяцы.
— Ты долго без дела болтаться будешь? — как-то спросила резко мать. — Мне ведь как бы лишний рот ни к чему.
— Денег, что ли, не даю? — огрызнулся Гера.
— Я вообще. Ты ведь, к тому же, не прописан здесь, между прочим.
— Вот и пропишусь сюда.
— Нет уж, милый.
— Не понял. Ты, значит, старухину комнату себе, что ли, приписала, а мне — что? — Глаза у Геры загорелись нехорошим огоньком. — Это куда же я должен податься теперь? На улицу, что ли?
— Ты у отца прописан, только один из нас, кого он прописал к себе. Он помрет — все добро этой его курве достанется, что ли?
— Еще когда помрет! Мне сейчас нужно жить, а не потом. И туда ехать я не собираюсь, мне там делать нечего!
— Ну — карты в руки, Бог в помощь! Ты после армии, у тебя всякие льготы. Становись на учет, ищи работу и устраивайся с жильем. У нас, говорят, строить будут. Универсам вон только что открыли. Жилой комплекс начинают.
— Ну уж только не туда лямку тянуть.
— Зато жильем обеспечат. Пока живи, конечно, — сбавила тон мать, видя, что Гера ощетинился, — но что-то ты очень долго работу ищешь.
— Это уже не твое дело. Когда найду, тогда и найду.
— Хорошую надо, Гера, чтобы платили, — встряла бабка.
— Помолчи! — обрезал он грубо. И, тоже сбавив тон, сказал: — В охранники, может, соберусь.
— В охранники! — не удержалась бабка. — Там же убить могут!
— Помолчи, сказал!
— Ну… да, им платят, — согласилась мать.
— Как место освободится, я и заступлю, может.
Место, похоже, пока никак не освобождалось. Гера то появлялся, то пропадал. То ли где-то подрабатывал, то ли продолжал поиски, понять было трудно. Время шло месяц за месяцем, и было ясно, что съезжать он не собирается. Но мать в его присутствии вопрос больше не поднимала. А бабке, если та защищала Геру, говорила:
— Мне ведь и свою личную жизнь нужно устраивать, мама. Зачем он мне тут? Мне замуж выходить нужно.
— Сама хотела к Гере поближе, — напомнила бабка.
— Так я думала, что он как все люди, тут же пойдет работать.
— Попробуй найди ее, работу, — отвечала бабка.
Но Гера даже про машину пару раз заикнулся — что неплохо бы купить, хотя бы подержанную.
— На что купишь-то? Совсем, что ли? — покрутила у виска мать.
— Найдем! — подмигнул ей Гера.
Он приоделся, накупил курток, свитеров, джинсов.
— Опять в новом прикиде? — удивлялась мать. — Не работаешь, а деньги откуда берешь?
Потом к нему стали приходить молодые люди, сидели у него в комнате запершись. О чем у них шел разговор, не было слышно, потому что Гера тут же включал радио. По временам только из комнаты доносился смех. Квартира постепенно наполнялась густым сигаретным дымом, который сизой вуалью поднимался к потолку. Мать открывала форточки. Бабка заходилась в кашле. После ухода гостей Гера выносил полную тарелку окурков. А мать, чтобы не нарываться на очередную стычку и понимая бесполезность любых замечаний, молча скрывалась в комнате.
Бабка иногда пыталась что-то сказать, типа:
— Гера, мне же не продохнуть, у меня же астма.
Но Гера оставлял ее слова без комментария.
Однажды Гера объявил:
— Все, через два дня еду с дальнобойщиками.
— Чего? — не поняла мать.
— С дальнобойщиками, говорю, в рейс отправляюсь. Надолго.
— Это — как? Ты же на работу, кажется, устраиваешься охранником.
— Не-а, завязал с этим, ну их на фиг. Здесь выгоднее получается.
И через два дня Гера уехал.
Однажды, зимой было, Оля вернулась из школы позднее обычного. На улице в три часа дня стояли густые сумерки, и в квартире было почти темно. Бабка крепко спала на топчане и не шелохнулась, когда Оля вошла. Дверь в их с матерью комнату была плотно закрыта, но через щель пробивался свет и оттуда доносились приглушенные голоса. Оля подошла к двери, хотела было уже толкнуться, но вдруг остановилась: из-за двери послышался напряженный голос матери:
— А когда взяли?..
Ей что-то тихо ответил голос Геры. «Ой, Гера вернулся!» — обрадовалась Оля, соскучившись по дяде. Она опять сделала движение, чтобы открыть дверь, но ее опять остановил рубленый, какой-то чужой голос матери:
— А еще кого?
Гера что-то ответил.
Оля вдруг сообразила, что что-то, видимо, случилось, раз Гера вернулся раньше и разговор идет какой-то непонятный, и инстинктивно приложила ухо к двери, как они делали во время учительских собраний, чтобы узнать, о чем говорят учителя, а потом разнести по всей школе.
— Я тебя предупреждала, ты мимо ушей, — раздраженно сказала мать. — А если тебя потянут?
— Так я же ничего…
— Так много и не нужно. Достаточно, что ты был в связке.
— У меня даже не держали…
— Но ты в их компании, понимаешь? Или не понимаешь? Статью знаешь: за соучастие? Или не слышал никогда?
Гера продолжал нечленораздельно бурчать. Мать повторяла:
— Идиот… идиот… А если меня в свидетели? Мне это зачем? У меня ребенок маленький, личная жизнь не налажена. Говорила ведь… «Делать деньги!» Сделал! А я-то, дура безмозглая, и не сообразила, откуда тряпки появлялись да разговоры про машину шли! Какой идиот!.. Думал, все шито-крыто будет?
— Так я не знал сначала…
— Не знал? Ты что, совсем меня за кретинку держишь? Не знал он!
Воцарилась тишина. Оля хотела постучаться. Но тут мать произнесла:
— Убраться отсюда нужно. Срочно! Скрыться. Никто чтобы не узнал, куда и когда. Чтобы без хвоста — нет, и все. Завтра же, пока не поздно. Собирайся — и чтобы духу не было!
— А куда?
— А вот это, голубчик, меня уже не интересует. Куда хочешь. Садись на поезд — и дуй! В любом направлении. Но ни Татьяна, ни Ирка чтобы не знали — продать могут. Убираться из этого города тебе нужно. Иначе сядешь. И можешь надолго загреметь. Потом, когда уляжется, вернешься. Или не вернешься. Как пойдет. Раствориться нужно.
— Ой, Олька! Из школы пришла! — воскликнул Гера, выходя из комнаты. Оля едва успела отскочить в сторону, чтобы он не заметил, как она подслушивает. — Большая какая стала!
На следующий день, когда Оля собиралась в школу, она увидела, что дверь в комнату Геры открыта настежь, а его самого нигде нет.
— В командировку куда-то уехал, — объяснила мать. И на удивленный возглас бабки добавила: — Не сказал куда.
— Житья нет! — проворчала, как обычно, мать. — Гера приедет к ней! Приедет он, как же! Двое сопливых младенцев и жена-инвалид.
— Что ж ты так нехорошо говоришь! — услышав ее слова, прохрипела их кухни бабка. — Слава Богу, устроился наконец. Хоть и не здесь, а все равно: крыша над головой есть, и семью растит.
— Семью! — передразнила мать. — Дети оба больны, никто не знает чем, жена после родов окривела.
Через два года Гера прислал матери весточку, что он живет Архангельске, работает теперь и что осядет в Архангельске, видимо, навсегда. А еще через год написал, что женился и скоро ждет ребенка.
Но у него родилась двойня. Младенцы как-то неудачно шли, и жена после родов получила инвалидность. А у детей постоянно были плохие анализы крови, и никто не мог определить, что это за болезнь.
Один раз Оля ездила с матерью в Архангельск посмотреть на двоюродных братьев. Но ничего, кроме завернутых в байковые одеяльца комочков и сморщенных, бледных, готовых вот-вот заплакать личиков, не углядела. Взрослые были все время на взводе, переругивались. Им было не до Оли, которая путалась у них под ногами или одиноко слонялась по углам грязной квартирки, пропахшей запахом детских пеленок и еды.
Сам Гера к ним больше не приезжал. Но бабка его ждала и ждала и надеялась когда-нибудь все-таки увидеть внуков. Мать ее не разубеждала. Но отсутствие Геры ее устраивало. Она работала в местной аптеке. Иногда у нее бывали знакомые, оставались ночевать, но постоянного «хахаля», чтобы выйти замуж, среди них, видимо, не было.
— Так и просидишь одна до старости, — говорила бабка.
— Не за первого же встречного! — отвечала мать. — Была за таким уже один раз, хватит.
2
Когда Оля перешла в седьмой класс, бабка умерла.
Вечером мать пришла с работы — а на топчане в кухне лежала она уже остывшая.
Мать заохала, а Оля стояла молча и смотрела, как она переворачивает бабку на спину.
— Дома ведь была, «скорую» бы вызвала!
— Она не просила, — сказала Оля.
— А ты сама не видела, что ли, что ей плохо?
Оля пожала плечами:
— Я-то тут при чем? Попросила воды, я ей и дала.
Повернулась и пошла в свою комнату.
Мать хоть и всплакнула, но, Оля знала, вздохнула с облегчением — с таким довеском кто замуж возьмет? Сама ведь вечно причитала по этому поводу.
На похороны Гера не приехал, конечно. Татьяна прислала соболезнующую телеграмму, только тетя Ира, которая жила в городе, появилась, когда гроб собирались уже опустить в могилу. Подошла, поцеловала гроб, потом бросила щепотку земли, которая пылью полетела вниз.
Бабку похоронили, и в квартире сразу стало просторнее. Не было больше тела, которое всегда, каждый день, занимало место, словно лишняя мебель.
Через два месяца мать вышла замуж.
— Ну вот, я, наконец, тоже устроилась, — сказала мать Оле. — После твоего папаши весь вкус к мужикам отбило.
Муж переехал жить к ним. А еще через несколько месяцев у матери родился ребенок. Мальчик это был, или девочка, Оле было все равно, пол новорожденного ее нисколько не интересовал: она называла его только «ребенок», хотя это был мальчик, и ему дали имя Вася.
Ночью «ребенок» орал, и Оле было не сомкнуть глаз. Она слышала, как его укачивали, убаюкивали колыбельными, ходили с ним туда-сюда по коридору. Оля накрывала голову одеялом, но звуки все равно проникали. Утром она шла в школу заспанная и злая. А в школе девчонки уже давно выпендривались друг перед другом и перед мальчишками, ходили в макияже, при серьгах и колечках, в дешевых, но ярких блузках и в джинсах. А Оле теперь было не до того. Она напяливала что попадалось под руку и поскорее сваливала из дома.
— Да ты че? — посочувствовала школьная подруга, когда Оля рассказала ей подробности теперешней жизни. — Ко мне почаще заглядывай, кайфово проведем время.
И Оля, закинув сумку домой, а то и прямо после школы, отправлялась к ней, в такую же расписанную граффити пятиэтажку, но через два квартала.
У подруги была полная тишина в доме, родители приходили после шести, и они могли делать все, что хотели.
Один раз заглянул приятель подруги и сразу подсел поближе к Оле, на диван. Подруга вышла за чем-то в кухню, а приятель, обхватив Олю за плечи и крепко прижав к себе, стал нашептывать ей в ухо всякие словечки. Она слабо отпихивалась поначалу, но от словечек у нее начала приятно кружиться голова, ухо горело, и она сопротивление прекратила. Потом он полез ей под юбку, и его пальцы принялись настойчиво почесывать у Оли между ногами.
— Ну и ты давай, то же самое мне делай, — шепнул приятель.
Когда подруга вошла и хитро взглянула на них, они сидели уже довольные друг другом.
Так и продолжалось это: кое-как подмахивали домашние задания, а потом приходила компания, теперь уже из нескольких человек.
— Ты что поздно из школы? — подозрительно один раз спросила мать.
— В танцевальный кружок записалась, — отмахнулась Оля, сказав первое, что пришло в голову.
— Ну, молодец, — похвалила мать.
Как-то раз приятель поинтересовался:
— У тебя мать в аптеке, говорят, работает?
— Ну да, — ответила Оля. — А что?
— Так просто. Может, лекарство достать нужно будет.
— Так по рецепту-то — иди, и дадут.
— Не всегда бывает, — осторожно сказал приятель.
Через несколько дней он протянул Оле рецепт:
— Вот, спроси у матери.
Оля принесла рецепт домой, показала:
— Можешь достать?
Мать взглянула на рецепт, потом на Олю:
— Это откуда взяла?
— Да Наташка попросила.
— А ей зачем?
— Кому-то из их знакомых нужно, а достать не могут. Позарез им нужно.
— Что за доза такая?
— От какой-то серьезной болезни. Я узнавала, что ли? — продолжала врать Оля.
Через два дня мать принесла упаковку и сказала:
— Больше доставать не буду. Так и передай.
— Хорошо, обязательно скажу.
Оля отдала упаковку приятелю и передала слова матери.
Он засмеялся:
— Дуреха. — И довольный, засунул упаковку в карман.
Вскоре у подруги праздновали день рождения.
Родителей, как было объявлено всем, она сбагрила на дачу. Поэтому можно было плясать хоть до утра. Оля предупредила мать, что идет к Наташке на тусовку и заночует у нее, чтобы не возвращаться в темноте. Поэтому чувствовала себя спокойно и не дергалась.
— Давайте, пацаны, доставайте обещанное! — скомандовала Наташка, как только все уселись.
Пацаны вытащили две бутылки, поставили на стол.
— Круто! Где достали-то?
— У папаши спер, — сказал один. — Он все равно никогда не считает. У него под столом в кухне целый винный погреб.
— А ты?
— Да так, по случаю… — уклончиво ответил Олин приятель.
Наташка примерилась к бутылкам — какую первую начинать — и сначала открыла ту, что принес Олин ухажер. Разлила по рюмкам. Чокнулись.
После рюмки у Оли весело поплыло в глазах, лица стерлись в бесконечную ленту, ей стало смешно от этого, она громко засмеялась и продолжала смеяться и смеяться. А потом она уже и не помнила, что было.
На утро они с Наташкой еле подняли головы. Обе лежали на диване, в измятых до тряпок платьях, в порванных колготках, с перемазанными чем-то липким лицами.
— Ф-фу, — сплюнула Наташка на пол.
— О-ой, — застонала Оля, — как домой-то приду? Мать ведь выгонит.
— Че это он принес в бутылке, твой чувак?
— Он мой, что ли? Это ты мне его подсунула.
— Ты че — подсунула? Не хватало еще! Сама на него сразу запала, а ко мне претензии. Скажешь, ничего с ним не было тогда, с первого раза? Не видела, что ли, чем вы на диване занимались?
— Да пошла ты… — Оля скатилась вниз на пол, голова раскалывалась, и предметы, когда она нагнулась, опять качнулись в сторону. — О-ой… не дойду до дому… Башка…
— Морду нужно под холодную воду, — вспомнила верное средство Наташка. — Так всегда с перепою делают. — И так как Оля безнадежно махнула рукой, заверила: — И мой папаша так делает, а он у меня знаток!
— Так то с перепою. А тут одна рюмка всего была.
Обе еле поднялись на ноги и, хватаясь за стены, дотопали до ванной. Там долго мылись под душем, под горячим и под холодным. Но голова у Оли не проходила, ноги не слушались.
— Хоть бы батон не вернулся с дачи, — опасливо сказала Наташка. — На него находит иногда: мамаша там до понедельника, а он домой качает в воскресенье. Нужно все убрать, а бутылки вынести на помойку.
Пока прибирались, ноги хоть и не слушались еще, но полегчало.
Когда Оля вернулась, уже под вечер, мать встретила удивленно:
— Ты откуда, дочка? А ну-ка иди сюда!
Она взяла Олю за руку, подвела к свету и внимательно осмотрела. Потом поднесла кулак к ее носу и сказала:
— Смотри у меня! Еще раз увижу, прибью.
«Ребенок» подрастал, и стало поспокойнее — не орал больше целыми ночами, Оля высыпалась. И даже забавно было с ним поиграть и послушать, как он смешно повторял слова взрослых — Оля каждый раз прыскала со смеху и просила повторить, что он сказал. Но Вася выдавал уже новое, еще более смешное. Особенно ее смешило, когда Вася вместо «р» произносил «л» или «г» и получалось другое слово.
Если приходила Наташка, они устраивали развлекуху:
— Вась, скажи: «оконная рама».
И Вася повторял:
— Оконная лама.
Девчонки хохотали.
— Вась, а скажи: «На столе стоит ром».
И Вася старательно повторял:
— На столе стоит лом.
Девчонкам становилось еще веселее. Вася понимал смех по-своему — как поощрение и старался вовсю.
Кульминация бывала в конце. Васе говорили:
— Вась, скажи «Я рад!».
И Вася выговаривал:
— Я гад!
От произведенного эффекта он входил в раж, бегал по комнате, топал ножками и повторял:
— Я гад! Я гад!
Веселье прекращала мать. Она уводила Васю со словами:
— Пойдем со мной, Васенька! Игрушку из ребенка сделали, здоровые дылды!
— С ним не соскучишься! — давилась от смеха Наташка.
Но Оля так не считала. Вася везде лез, мешался, под ногами вечно валялись его игрушки. И все это Оля вынуждена была терпеть.
— Маленький еще. Подрастет — перестанет, — отвечала мать на Олины жалобы.
Иногда мать просила выгулять младшего брата. Это уже Оля выполняла совсем без удовольствия: Вася бегал, и за ним нужен был глаз да глаз.
— Следи за ним! — посылала вдогонку мать, когда отправляла их вместе.
Но Оля безучастно сидела на краешке песочнице, а Вася мог делать все что угодно.
Однажды он залез на самую верхушку турникета. Оля все с тем же безучастным видом наблюдала, как он перегнулся, потом отпустил руки, взмахнул ими и, не удержавшись, полетел головой вниз. Мало того что он распорол себе голову чем-то острым, что застряло в песке, удар о землю был неудачным, и Вася сломал ногу.
Мать орала так, что слышал, кажется, весь поселок.
— Где были твои глаза? Где?! Ребенка инвалидом сделала!
Оля стояла и смотрела, как мать орет. Потом пожала плечами и сказала:
— Я-то чем виновата, если он туда залез? Значит, не надо было лезть.
Повернулась и пошла в свою комнату.
Васю выходили, но легкая хромота осталась на всю жизнь.
Школа подходила к концу. Оля постепенно превращалась в девушку. У нее были длинные, по плечам рассыпавшиеся волосы, густые темные брови и серые глаза. Она обтягивала фигуру и слегка покачивала бедрами, когда шла, и с удовольствием отмечала про себя каждый мужской взгляд. Но поселковая кодла ее больше не интересовала — так, поигрались тогда, покурили, попили, и хватит. Всех местных чуваков знали наперечет. Старый Наташкин приятель, который когда-то их опоил, сел за мелкую кражу, другие ожидали своей очереди. В том, что эта очередь для них когда-нибудь тоже настанет, сомнения не возникало, ибо все ошивались вокруг портовых, поэтому понятно было, что их время пока просто еще не пришло. Да и опасно было с ними водиться: мамаша присматривалась к ней, когда Оля возвращалась с тусовок домой — Оля ловила ее строгие взгляды и помнила про поднесенный в свое время к носу кулак. Поэтому была осторожна, чтобы мать ничего больше не углядела. И если чувствовала, что мать может что-то заметить, придумывала всякие уловки — то чья-то дача, то вечеринка, то поход с ночевкой, то ах, засиделись, страшно в темноте! — и домой не заявлялась. Мать подозревала вранье, но не пойман — не вор.
— Новый персонаж нарисовался на горизонте, — сказала как-то раз Оля Наташке.
— Ну?
— Сосед, внизу под нами живет.
— Въехал, что ли?
— Да нет, жена у него от рака недавно умерла, один остался.
— А кто он?
— Слесарь, на рыбзаводе работает.
— Старпер.
— Да нет, молодой мужик, даже детей у них еще не было, только, можно сказать, поженились. Неожиданно умерла, быстро. Говорят, никто не знал, что у нее рак.
— И что он?
— Каждый раз на сцене, когда я в подъезд вхожу.
— Ничего чувак?
— Слабак.
Теперь, когда Оля поднималась по лестнице, сосед уже как будто дежурил на площадке и ждал лишь того момента, когда она поднимется на второй этаж и окажется рядом с его дверью. Он тут же выходил на лестничную площадку — вроде бы случайно — и начинал разговор о том-о сем. Сначала Оля нехотя отвечала и старалась проскользнуть мимо. Потом это стало повторяться часто. Сосед загораживал ей путь. Оля старалась его обойти то справа, то слева.
— Уйди! Кому сказала? Тупой, что ли? Руки убрал! — отворачивалась она от его назойливых приставаний.
Но он хватался за перила, не пуская ее вперед.
— Да ты че такая строгая? Давай поговорим!
— Опять тупишь? Не о чем мне с тобой говорить. Сказала: руки убрал!
Наконец ей все-таки удавалось прорваться сквозь заграждение, и она пулей взлетала на свой этаж.
— Не знаю, как от него отвязаться, — жаловалась она Наташке. — Надоел. Каждый день после работы поджидает. Да еще норовит лапнуть.
Наташка, которая мечтала, чтобы ее кто-нибудь — все равно кто — тоже поджидал на лестнице и лапнул, посоветовала:
— В полицию заяви!
— Нет состава преступления, — выдала Оля фразу, навсегда вбитую в сознание передачей «Из зала суда», которую смотрела по ТВ.
— Ну ты даешь… — чуть не онемела от такого Наташка.
Сюжет между тем продолжал развиваться.
— Я ж серьезно! — сказал сосед, когда вышел ей навстречу в очередной раз.
— И я серьезно, — ответила Оля. — Отвяжись, сказала. Руки убрал!
Она вырвалась и убежала, как всегда. Но это, как всегда, не помогло, и через два дня сосед опять стоял на том же месте.
Оля не выдержала и крикнула на всю лестницу:
— Да дай же пройти!
Она с такой силой пихнула соседа в грудь, что одна нога у него соскользнула со ступеньки, подвернулась, он потерял равновесие и, тщетно стараясь удержаться, скатился вниз, ударившись виском об отогнутый кем-то и торчавший вверх острый край перил. Не сказать, что крови было много, но, видимо, удар от металлического поручня в висок был глубокий. Сосед потерял сознание, его забрала «скорая», и в больнице, так и не приходя в сознание, он скончался.
Мать, пока шло разбирательство, не находила себе места.
— Ты знаешь, что может быть? Как ты его ударила? Кто-нибудь мог видеть? Главное ведь — свидетели.
Мать охала, хваталась за голову, нервно хрустела пальцами рук. Оля стояла, безучастно смотрела на нее и не отвечала.
Когда у Оли спросили, как было дело, она пожала плечами:
— Может, поскользнулся или оступился, откуда я знаю? Я наверх шла, не видела. Упал за моей спиной. Я могу идти?
И когда ей разрешающе кивнули, повернулась и пошла из кабинета.
3
После школы Оля подала документы в техникум. Не бог весть в какой, в кооперативный, других к городе не было, — на гостиничный сервис.
— Не в нашу масть пошла, — сказала мать, — я и твои тетки институты окончили.
— Это в какой же я могу тут пойти? В судостроительный, на судовождение? Или, может, рыбного хозяйства?
— А чем плохо? Все-таки институт, диплом о высшем образовании. А теперь они все получили статус университетов.
— И что ты со своего фармакологического института — может, он тоже сейчас в разряд университетов попал, не знаю, — в который ты ехала за три версты поступать, со своим московским дипломом о высшем образовании теперь имеешь, скажи, пожалуйста? Гроши в аптеке?
— А в гостинице ты намного больше будешь получать?
— Ха! Там возможности со-о-всем другие… — многозначительно пропела Оля. — А иностранных туристов в городе полным-полно, так что их обслуживание — самое перспективное у нас. Поработаю менеджером, а потом, может, в институт туризма поступлю.
И с осени Оля каждый день стала ездить в город.
Утром народу в автобус набивалось до отказу — все ехали на работу, и Оле приходилось теперь каждый день ездить мимо зоны-заткни-нос. Иногда приходилось стоять всю дорогу, чувствуя на себе тяжелое мужское дыхание. Она старательно отворачивала лицо в сторону, но перегар плотно окутывал ее.
— Другие комнату имеют в общежитии, а ты денег жалеешь, — бурчала она матери по вечерам.
— Другие в твои годы и не на такие расстояния ездили, — отвечала мать, намекая на свою молодость. — А она, видите ли, час в автобусе постоять не может!
— Тогда все так жили. Сама рассказывала, что ни мяса, ни колбасы в магазинах не было, а за молоком с ночи очередь занимали. А теперь никто так больше не живет! Тогда другая страна была, какой-то ваш Советский Союз. Мы в ней не жили и ничего про ту страну, о которой ты постоянно твердишь, не знаем. Мы живем в другой стране, и в ней так, как вы жили, не живут!
— Да? Посмотри вокруг!
— Так это неумехи. Кто ничего в жизни не смог достигнуть. Растяпы просто. Сама говоришь всегда, что сюда понаехали урки.
— Значит, и мать твоя неумеха и растяпа.
— Вот я про то же.
И разговор затих на этой не достигшей консенсуса ноте.
Оле нравилось учиться и нравилась перспектива: работать менеджером в гостинице — именно на это нацеливал справочник для поступающих.
В техникуме изучали много всего разного, от законодательных и нормативных актов — до конъюнктуры рынка и техники безопасности. Но главное для Оли было то, что гостиничный сервис рос, качество гостиниц улучшалось с каждым днем. На занятиях им постоянно говорили о том, что в будущем они должны не забывать применять инновации в своей профессиональной деятельности, что скоро будут приняты международные стандарты, гостиничный сервис поднимется на должную высоту и потребуется много молодых кадров со специальным образованием. В мечтах Оля видела, как гостиница, в которой ей предстоит работать, под ее началом будет становиться все лучше и лучше. Ей рисовалась одна и та же картина: она — в собственном большом и светлом кабинете, с хорошей офисной мебелью и компьютером, отвечает на телефонные звонки и отдает распоряжения. А вокруг — довольные лица клиентов и улыбающийся ей персонал. И все это должно было начаться через три года — таков был срок обучения.
— У нас, между прочим, есть будущее, — рассказывала она матери. — Туристические комплексы развиваются, так что без работы никто не останется.
— Смотря где ее получить.
— Где-где? В городе, конечно! У нас ребята уже подыскивают по ходу дела места.
— Так и ты тоже приобщайся к будущей своей роли, — сказала мать. — Набирайся опыта, потом пригодится.
— Не учи, сама знаю!
Как только начались летние каникулы, Оля устроилась в одну из городских гостиниц — горничной. А кем еще она могла работать? Правда, она заикнулась было, что вот, мол, техникум и специальность, но ее не то что не смерили взглядом, а даже и не услышали, про что она пролепетала, и выдали инструкцию для ознакомления, где были строго определены обязанности работниц по обеспечению порядка и чистоты.
Раньше, в доисторические времена, о которых Оля столько наслушалась от мамы, гостиница была обыкновенным общежитием, с длинным, застеленным коричневым линолеумом коридором и скучными белыми дверями направо-налево. Но в исторические времена ее переделали на новый лад: покрасили в новые колоры, постелили ковровые дорожки, сменили двери, сделали панели, в номерах были удобства и стояли новые кровати-столы-тумбочки, и хотя плазменный телевизор и мини-бар в номере отсутствовали, гостиница вполне могла бы сойти даже за сколько-то звездочную — по крайней мере, в некоторых странах. А о ее хозяине — которого называли только неконкретным словом «хозяин» и кто он был на самом деле, не упоминалось, это было инкогнито, — говорили уважительно.
Оля внимательно прочитала то, что было написано в инструкции о ее ежедневных функциональных обязанностях: проветривание, мытье посуды, уборка постели, удаление пыли, уборка санузла, мусора и т. д.. Все это было несложно, и на следующий день она приступила к работе.
— Зови Гуля, по-вашему проще, — сразу сказала ее напарница.
При оформлении на работу Оля уже слышала о ней:
— Вместе с тобой на этажах работает Гулянда. Если какой-то вопрос возникнет, можешь спросить у нее, она знает.
Гуля показала Оле, где что лежит, висит и стоит в хозяйственном блоке, объяснила на полуломаном русском, что нужно правильно распределить время, так как их только двое, а убрать нужно каждой по два этажа. И ни в коем случае не расходовать мыла и шампуня больше, чем положено.
— Перерасход на постояльце. Поэтому если ему не хватает чего-то, он покупает внизу у администратора. Мы выдаем один раз на три дня.
— А ты откуда приехала? — спросила Оля.
— Таджикистан, — коротко и выразительно ответила Гуля.
— Далеко забралась!
— Так почти весь обслуживающий персонал тут — Киргизия или Таджикистан. В ресторане — киргизы все работают, уборщики, дворники — таджики. Мой муж дворником.
— А почему приехали?
— У нас теперь работы нет! — Гуля облокотилась о металлический стеллаж с инвентарем, сняла с головы косынку и пригладила волосы. — Да, совсем нет работы, — повторила она. Видимо, ей хотелось поговорить, потому что она не спешила уходить.
— Но ты же кем-то раньше работала?
— Учительница в школе… младшие классы… Теперь никого в школе у нас нет, все уехали на заработок. Детей в школе учить некому теперь. Как дети будут учиться? Я тоже уехала. Мне тридцать четыре года, молодая еще, да? Где найти работу?
— Но зарплату же в школе платят?
— На эту зарплату не проживешь, — махнула безнадежно рукой Гуля. — Например, мы с мужем и ребенком живем в городе, в маленькой квартире, две комнаты, снимаем. Денег нет, чтобы за нее платить. Поэтому приехали сюда. Чтобы работать в хорошей гостинице, в Москве например, нужно знать язык. Я немного говорю, а муж совсем не знает русский, не хотел учить, теперь жалеет. Если языка не знаешь, хорошую работу не получишь. Вот поэтому приехали сюда.
— А где же твой ребенок сейчас, здесь?
— Ребенок с моими родителями, в деревне. У них дом, сад, корова, овцы. Там жить можно. А в городе нельзя жить, работы нигде нет.
— Я не понимаю, почему у вас нет работы?
— Несколько лет у нас была гражданская война, все теперь разрушено, заводы, фабрики не работают. И работы теперь нет. Раньше все работало, а теперь все стоит.
— А что же у вас в стране будет дальше? — ужаснулась Оля.
— А ничего, — ответила таджичка. — Все уедут, вся интеллигенция переедает к вам, потому что у нас работы для нее нет. Мы, например, несколько лет поработаем здесь, денег заработаем, чтобы жить. У нас сейчас две зарплаты. Мы одну зарплату, значит, откладываем, живем только на одну зарплату. Когда вернемся обратно, у нас будет много денег, чтобы нормально жить. Очень много. Да, работы у нас нет, — заключила еще раз таджичка. Она покачала головой, подтверждая сказанное, надела на голову косынку и улыбнулась: — Давай начинать, а то гости недовольны, если у них не убрано, тут же жалуются.
И они — каждая со своей тележкой — разошлись по номерам.
Два месяца пролетели как один день. Пару-тройку раз в неделю Олю приглашал кто-нибудь в номер, она соглашалась, а деньги эти откладывала отдельно — на особый случай. Что это будет за случай, она не знала, но просто чтобы про запас.
За лето Оля кое-что заработала, и мать была довольна:
— Ну вот, в семейный бюджет уже вносишь.
— Закончишь техникум, приходи к нам, горничной опять устроим, — предложили ей, когда она брала расчет.
— Горничной? — удивилась Оля.
— Чем плохо?
— После техникума?
— А ты думаешь, сразу найдешь что-то другое? — посмеялись ее наивности. — У нас хорошие горничные.
— Ну, иногда моющие средства уносят, например, — сказала Оля. — Потом на рынке продают.
— Заметила?
Оля кивнула.
— Бывает, конечно. Следим за этим, но не всегда уследишь. Проверим.
— Я просто так. Думала, может, вы не знаете, нужно, значит, сказать.
Повернулась и пошла к выходу.
Наступила осень, и жизнь опять закрутилась в монотонном ритме. Одни и те же звуки оркестра повторялись изо дня в день: звонок будильника, кухонное бубнение матери, плаксиво-капризные ноты Васеньки, шелест бумаг и глухой рокот преподов, шум улицы, телефонное каприччио Наташки, однотонные барабанные палочки телевизора. И среди всего — музыкальная пауза мужа матери, по-другому Оля его для себя не определяла — никакой он ей не отчим. Но одно качество Оле в нем нравилось: муж матери никогда ни во что не встревал, молчал. От всего остального ей иногда хотелось заткнуть уши и спрятаться навсегда.
Время от времени, однако, звуки все же менялись или вообще исчезали.
— Я переезжаю в город, — сказала один раз Наташка, когда они вместе возвращались домой. Она, как и Оля, училась в техникуме, но на общепите и потом собиралась поступить в ресторан. — Ты вот еще поищи работу, а у нас отбою нет от предложений, — не раз говорила Оле Наташка. А после того как Оле предложили лишь горничную по окончании техникума, Наташка еще больше утвердилась в своем мнении: — Я тебе говорила!
И вот теперь Наташка объявила, что переезжает.
— Чего это ты? В общаге комнату снимать будешь?
— Не-а. У меня спонсор теперь, к нему еду.
— Ты ничего не рассказывала, — обиделась Оля.
— Не успела еще, завертелось быстро. Отвязный мужик! У него в городе шашлычная. А летом обещал свозить в турпоездку.
Дома Оля вынула свои летние сбережения, пересчитала: хватит ли ей на турпоездку? Нет, на приличную не хватало, а в близлежащую Европу, которая совсем недавно стала ею — вошла в Евросоюз, — ехать было не престижно по всем меркам. И вздохнув, Оля положила деньги обратно.
Ладно, пусть Наташка живет в городе, у нее своя жизнь. Подумаешь, Генка-шашлычник! «Отвязный» — передразнила Оля про себя Наташку. Кто его не знает? Среди голубых вертится, еще неизвестно, какой сам он ориентации. Не факт, что традиционной, раз среди них. Может, ширму делает. Она найдет не такого спонсора. Ну, придется ездить теперь на автобусе в город одной.
Оля уже давно привыкла к ежедневной нудной дороге, иногда даже удавалось сесть и поспать, особенно утром, когда глаза еще слипались после подушки.
Зимой ехать было, конечно, тяжелее, часто автобус буксовал на остановках и долго не мог тронуться. Она нервничала поначалу, что опоздает на лекцию. Но потом и к этому привыкла — не ее же вина, в конце концов, — это транспорт, к нему и претензии.
Однажды, в двадцатых числах января, Оля возвращалась домой.
Зима была очень холодной и снежной — первый снег выпал в конце ноября и сразу лег огромными сугробами, так ни разу и не растаяв. В городе на улицах организовали для бомжей и всяких прочих горячую еду, за которой выстраивалась очередь на целый квартал.
— Да не давитесь вы! Куда вы давитесь! — слышалось то там, то тут.
— А вам вообще не положено!
— А вы откуда знаете, что кому положено?
Половник между тем размеренно черпал овсянку из котла, и получившие ее отходили в сторону.
И все-таки сильный снегопад неожиданно сменился оттепелью, а через два дня, как водится, опять грянули морозы. Воду стянуло льдом, и дороги превратились в каток. От машин верхний слой льда немного подтаял, а это было еще опаснее. В новостях по ТВ постоянно предупреждали, чтобы и водители и пешеходы были осторожны. Машины продвигались вперед медленно, образовались пробки. Оля чертыхалась про себя, хотя в этот раз сидела, и даже у окна, люди возмущались: ни на работу, ни с работы, за дорогами не следят, песком не посыпают, а вот в Финляндии — слышали? — там никогда проблем нет, а страна всего пять эмэлэн, я туда часто езжу, вижу, в самые сильные снегопады с утра уже все расчищено. Тут же началась дискуссия: да, порядка как не было, так и нет, нам бы у них учиться. Те, кто были впереди, подгоняли водителя и давали советы, как лучше объехать стоявшие впритык друг другу машины. Автобус выбрался наконец из затора и пошел с нормальной скоростью. А может, водитель на последних километрах ее и превысил, этого уже никто сказать не мог. На повороте, почти на подъезде, когда до конечной остановки оставались уже считанные минуты, автобус сильно занесло, водитель не справился с управлением, чтобы выровнять движение, автобус развернуло, он на скорости, задев встречную легковушку, которая все-таки успела затормозить, врезался в столб, перевернулся, и его завалило в кювет.
Раздался животный вопль людской массы. Олю куда-то швырнуло, на какой-то миг оглушило, но тут же вместе с испугом от случившегося пришло сознание: кажется жива, нужно во что бы то ни стало выбираться наружу, любыми средствами, иначе задавит. Она оказалась наверху, люди были под ней, ее тело застряло на какой-то перекладине, не ухнуло вместе со всеми вниз, и она оказалась над другими телами. Прямо перед ее лицом светилось фонарем оконное стекло. Сделав неимоверное усилие, Оля вытянула застрявшую между телами ногу и надавила на него. Оно не поддавалось. Страх вернулся, и лоб покрылся испариной. Масса под ней слабо шевелилась, кто-то хватал ее руками, чтобы подползти вверх. Чем разбить стекло? Что там нужно сделать в случае аварии?.. Вдруг она сообразила, что в крыше, к которой ее швырнуло при падении и в которую сейчас почти упиралась ее голова, должен быть люк, и его можно открыть. Она в темноте пошарила рукой и нащупала рычаг, потянула, и люк приоткрылся. «Главное — просунуть в него голову, тогда тело пройдет», — мелькнуло выученное в школе правило. Она уперлась ногами в копошащийся и стонущий мешок, поддала свое тело вперед, и ее голова вышла наружу. Но что-то тянуло обратно. «Только бы шею не заклинило, а то удавит», — испугала мысль. Она ногой в сапоге на высоком каблуке отпихнула это мешавшее что-то, так, чтобы дать каблуком, чтобы отвязались, еще потянулась — и стала, кровавя руки об обледенелые острые края металлической рамы, выползать. Она еще чувствовала, как чьи-то цепкие щупальцы хватают ее за край пальто, но была уже снаружи, дернула пальто, освобождаясь. Скатилась на снег, поднялась — и потом побежала. Она даже не оглянулась, она побежала скорее прочь, прочь, прочь…
Вечером перед новостями ТВ в передаче «Чрезвычайное происшествие» показывали аварию на дороге, сообщали, сколько человек погибло, сколько госпитализировано. Было сказано: «Водитель скончался на месте. Хотя автобус выехал на встречную полосу и столкнулся с легковым автомобилем, жертв среди пассажиров машины нет».
Показали тех, кто первыми выбрался и помогал освобождать других, брали у них интервью — все как обычно.
— Слава богу, тебя пронесло! — сказала мать. — Там же были и дети. Ужас! Ты тоже помогала?
— А при чем здесь я? — пожала плечами Оля. — Это работа МЧС.
Повернулась и пошла в свою комнату.
4
Оля окончила техникум, и наступил долгожданный день: ей в торжественной обстановке вручили диплом, поздравили и пожелали много хорошего в профессиональной деятельности и личной жизни. Перед выпускниками выступил директор и на звенящей ноте сказал, что они должны с гордостью нести звание выпускника техникума. А в конце хором пели песню, которую сочинили давно специально для таких торжественных минут.
Дома Оля еще и еще раз разглядывала диплом, нежно поглаживала темно-красную коленкоровую корочку. В нем была определена ее специализация: менеджер гостиничного сервиса.
— Ну вот, дочка, поздравляю, теперь давай дерзай, устраивайся на работу, с жильем решай вопрос. И не тяни, завтра же и начинай.
— Угу, — кивнула Оля.
На следующий день она с самого утра включила комп и засела за поисковики, чтобы найти место применения своего диплома: менеджеры, администраторы… О портье и горничных она даже не думала.
Администратор — это бронирование, прием, регистрация, размещение в номерах, расчет с постояльцами. Часто двадцатичетырехчасовая смена, три дня выходных. Это может подождать, не об этом мечталось.
А вот менеджер. Менеджер обеспечивает слаженность работы всех сотрудников гостиницы, подбирает персонал, занимается разработкой способов улучшения услуг, анализом отзывов клиентов. Ну вот, это именно то, что они изучали!
Оля прошлась не один раз по Интернету и убедилась, что для получения такого места нужен стаж работы в несколько лет. Ни одного предложения без рабочего стажа она не обнаружила. Но ведь у нее диплом! У нее есть специальное образование!
— Вот и ищи, образованная наша! Образование у нее! А место, где его можно реализовать, — занято, поняла? — популярно объяснила мать. — Наберешься опыта, тогда и найдешь место, а сейчас ищи другое. Менеджером она захотела стать в одну минуту! Дед Мороз и Снегурочка теперь тоже ищут работу.
Оля, сглотнув на сей раз мамашин сарказм, переключилась и начала просмотр мест администратора гостиницы. Но и тут ждала осечка: очень скоро она убедилась, что в их городе ничего вообще не предлагалось — места администратора во всех гостиницах были заняты.
— А ты думала что? Тепленькое местечко тебя будет дожидаться? Да таких, как ты, пруд пруди, — накинулась вечером мать. — Сколько человек закончили в этом году, подумала? И у каждой такой же диплом, как у тебя. И все ищут место. А она планку подняла! Менеджер! Администратор! Приземляйся.
— Но это то, к чему нас готовили.
— Мало ли, к чему готовили. Готовили их!
И Оля перебралась к просмотру каталога вакансий портье, просмотрела, кажется, все вакантные места. Портье требовались в Москву, Воронеж, Сочи, Екатеринбург и даже в ее бывший родной город Самару. Но обязательным требованием был опыт работы, а во многих гостиницах требовалось к тому же еще и знание английского или хотя бы базовый английский.
— Зачем искать в крупных гостиницах с европейским стандартом? Ты соображаешь или нет? — продолжала пилить по вечерам мать. — Есть же что-то поскромнее: мини-отели, мотели, хостелы всякие разные, полно таких. Посмотри, что они предлагают.
— Но ведь я-то думала, что с дипломом сразу найду.
— Ишь ты, как она думала! Индюк с сусликом тоже думали. Я тебе уже объяснила. Диплом у нее! Иногда и без дипломов люди работают на хороших местах, а дипломированные маются. Это уж как повезет.
— На себя, что ли, намекаешь? — не утерпела Оля и поддела мать.
— Ты бы лучше язык попридержала, ума бы лучше набиралась.
Оля обзвонила своих сокурсников, чтобы узнать, как у кого, но все рассеялись в поисках работы или сидели, как и она, у компов, и никто ничего конкретного сказать не мог.
Один раз, после длительного перерыва, неожиданно встретилась Наташка — столкнулись нос к носу в поселке, когда Оля вышла купить сигарет.
— Ты разве не в городе?
— Да у родителей была, отмечали очередную годовщину свадьбы — у них обязательно, чтобы народу тьма.
Наташка сияла и сразу похвасталась тем, что уже устроилась.
— Гена-шашлычник помог? — спросила Оля.
— Классно помог! Всех своих на ноги поднял! — затараторила Наташка, пропустив мимо ушей эпитет, которым наградили ее возлюбленного.
Оля выждала, пока Наташка иссякла, и сказала:
— Он, между прочим, тусуется среди голубых. Я просто тебе должна сказать это, ты, может, не знаешь, а все говорят.
И оставив Наташку с распахнутым ртом, повернулась и пошла в противоположную сторону.
Это был хостел на восьмом, чердачном, этаже, со скрипящими полами, одним туалетом и одной душевой кабиной, куда по утрам выстраивалась очередь, и кухонькой, чтобы можно было приготовить чай или кофе.
Оля доехала на лифте до седьмого этажа, потом взобралась по крутым ступенькам и оказалась перед железной, покрашенной в черный цвет узорчатой дверью, слегка напоминавшей кладбищенскую ограду, за которой была другая дверь, обычная. Позвонила, ей открыли.
— Я по вашему объявлению, насчет ночного портье, я вам уже звонила.
— Заходите.
Оля ступила внутрь. Окинула взглядом помещение. Уныло-желто-коричневого цвета стены, убогий антураж «вестибюля», обшарпанная стойка у входной двери. Хостелы они тоже проходили по программе. Но такой…
— Работа у нас постоянная, график: с двадцати одного часа до девяти утра, через раз — все как в Интернете выставлено, должность: ночной портье, — объяснила администратор. — Штат у нас небольшой.
— Я согласна, — перебила Оля, словно боясь, что место отнимут.
— Сейчас оформим. К нам народ валом не валит, спальные места всегда есть. Коммуналки под нами были, реконструировали их теперь, а нам вот тут оборудовали, — тут же разговорилась администратор, проковыляв на толстых подагрических ногах к стойке и раскладывая бумаги. — У всех теперь денег много, идут в гостиницы — сервис всем нужен, — вздохнула она, — у нас останавливается народ специфический, привокзальный, на барахолках которые торгуют, потому что цены у нас копеечные, хоть и в центре находимся. Иногда, правда, бывают и туристы, но редко. Обычно те, кто с рюкзаками ходят, а не экскурсионные. Ночью спокойно. Так что можешь и покемарить. Главное — тишину соблюдать. Сигнализация в порядке. Выход один, запасного выхода нет. — Она протянула Оле документы. — Вот, оформила, здесь распишись. С техникой безопасности ознакомься. Завтра и начнешь.
И на следующий день — вернее, вечер, — Оля уже сидела за стойкой при входе.
«Может, лучше было пойти горничной, как когда-то предлагали? — тоскливо размышляла она. — Там был сервис, а здесь — что? Собачья конура какая-то». И тут же отгоняла эту мысль: «Нет, горничной? Что будет записано в трудовой книжке: горничная? А тут, что ни говори, — портье. Если менять работу, никто не разберется, в какой дыре сидела, главное все-таки — должность». И от этой мысли внутренне даже подтянулась: портье.
Возвращаться после работы домой стало противно.
Автобус ходил по тому же маршруту, проезжая все ту же зловонную зону, смрад от которой застревал внутри надолго.
После автобуса Оля ныряла в свой подъезд, а там в нос ударял едкий запах кошачьей мочи. Совсем недавно кто-то поселил под лестницей кошачье семейство: положил подстилку и поставил рядом плошку, которая регулярно наполнялась остатками еды. Днем котята разбредались по этажам — погулять, оставляли следы на ковриках перед каждой дверью, и запах проникал во все щели. Оля, зажимая нос, вскакивала в квартиру и долго еще не могла от него отделаться — запах, казалось, ходил за ней по пятам.
Квартира тоже выталкивала наружу: наверху был ремонт, и все время раздавались какие-то звуки — настилали полы, сверлили дыры в стене, стучали молотком, двигали мебель. Днем не поспишь. Она сходила на четвертый этаж, долго стучалась, потому что звонок у соседей не работал. Наконец, сверление затихло, и слышно было, как кто-то затопал по коридору. Дверь не открыли, но по крайней мере к ней подошли с противоположной стороны, и мужской голос гаркнул:
— Чего надо?!
На ее претензии по поводу превышения допустимых децибел мужской голос ответил:
— Днем работаем, не ночью. Нервную систему полечи, а потом приходи! Коза! Пришла она выяснять!
И дрель заработала с новой силой.
Делать нечего, она чертыхалась и терпела. А голова раскалывалась от звуков.
Вечером Вася приставал со всякими глупыми детскими вопросами, на которые Оле неохота была отвечать. Она выпроваживала Васю из комнаты и запиралась. Но он, по детской вредности, стоял под дверью и долго говорил и говорил что-то, пока мать силой не уводила его к себе.
По ночам теперь кашлял муж матери.
— Что он у тебя, чахоточный, что ли? — раздраженно спросила Оля. — Вроде нормальный был раньше.
— Ты хоть бы пожалела, — сказала мать. — Нашли у него что-то в легких, пока еще сами не знают, что это, анализы сдает. А ты такое говоришь. Вредно спать с ним в одной комнате, на топчане в кухне ему стелю, отдельно чтобы, а он больной ведь.
— На бабкином месте сожителю уже стелешь? — усмехнулась Оля.
— Как тебе не стыдно! Как ты можешь такое говорить! — всплеснула руками мать. — Сама понимать должна, что лишнего места нет. Когда ты в городе, он только и отсыпается в твоей комнате.
— Да мне-то что, пускай кашляет, только без меня, мне спать хочется. Это мое право — спать, или ты так не считаешь?
Промаявшись сутки, Оля отправлялась в хостел. С непривычки она похудела, под глазами образовались тени.
— Значит, так: снимай жилплощадь в городе, — сказала один раз мать. — У нас с отцом проблемы, лечить его буду. А тебе нужно своим домом обзаводиться. Вася подрос, у него школа на носу, ему тоже нужна своя комната. А у тебя теперь зарплата, вот и решай свои дела.
— Выселяешь, что ли? — огрызнулась Оля. — Как Геру когда-то выселяла? Думаешь, я забыла, как ты его тогда попрекала и без прописки оставила? А я прописана здесь.
— Я говорю, что нужно своим обзаводиться, — обошла вопрос мать. — Взрослая уже, нечего на меня надеяться. Я не могу одна вас всех тянуть, у меня уже сил ни на что не хватает, все! — почти трагически поставила она точку.
В кухне, где происходил разговор, на мгновение наступила тишина. Слышно было лишь, как мать скребла ножом — чистила картошку на ужин. И время от времени раздавался легкий всплеск воды в кастрюльке — это падала в нее очередная картофелина. Оля, повернувшись спиной, смотрела в окно, в темноту: водила взглядом с фонаря на асфальт — с асфальта на фонарь и ничего не видела.
— А я могу разменять квартиру, — неожиданно даже для самой себя сказала вдруг Оля.
— Да ты что?
Они одновременно развернулись друг к другу, и мать уставилась на нее.
— Ты серьезно? — И в ее глазах Оля увидела испуг.
— А что? Все так делают — разъезжаются.
— На что разменять?
— На что разменяется, — засмеялась Оля. — Эту твою двушку ни на что приличное и не разменяешь!
— Ты так не шути, дочка! — Мать обошла вокруг кухонного стола, подошла к Оле вплотную и почти прошептала срывающимся голосом: — Ты так не шути!
— А я и не шучу. Я сейчас жить хочу, а не в каком-то далеком будущем. Я молодая, красивая, хочу жить красиво. Мне свою личную жизнь, между прочим, тоже нужно устраивать. Ты только что сама сказала: решай свои дела. Вот и решу.
— Личную жизнь… — как эхо повторила мать.
— Да. Или ты только про свою помнишь, а про мою забыла? Или личная жизнь есть только у тебя, а у меня — в подворотне?
— Ты не поняла… — как-то робко сказала мать.
— Поняла! — перебила Оля. — Хочу так устроить свою жизнь. Это мое право! — уже с вызовом сказала она, делая шаг назад.
— Право… — растерялась мать. — Право… а как же… все? Как же мы… все?
— Да мне-то что? Меня это не интересует.
— Не интересует?
— У меня есть право, — повторила Оля. — Здесь мои квадратные метры. И ты, между прочим, их урезала, когда прописала своего сожителя. Разве я не права? Не спросила ни у кого, просто прописала. Мужика она, видите ли, клевого нашла! Бабка померла — она мужа привела. А где мой отец, а? «Пьянь-перепьянь» — так ты называла его всегда. А где он, эта пьянь-перепьянь, мой родной отец, биологический, а не этот суррогат, которого ты привела невесть откуда?
Мать, широко открыв глаза, не верила своим ушам.
— Где он? — наступала Оля.
— Так он… никогда…
— Нечего заливать мне бетон в уши! Меня не выставишь, как Геру выставила за дверь, когда он с наркоманами связался, — произнесла Оля жестко. — Думаешь, не знаю, как ты тогда все обделала? Под дверью стояла, слышала, как ты его выпроваживала, от тюряги отмазывала. Я не забыла, как про тетю Таню и тетю Иру ты сказала, что продать могут.
Повернулась и пошла в свою комнату.
В «собачьей конуре», как Оля окрестила про себя хостел, было не так много номеров, и все они были рассчитаны на шесть-восемь человек. Разношерстые компании сменялись почти каждый день: от таджиков — продавцов на барахолках — до путешествующих по просторам родины студентов. Приходя на работу, Оля с порога вдыхала запах недомытости: линолеумных затертых полов, разошедшихся плинтусов, посуды в раковине, перестоявшего на кухне кофе. Установленный порядок соблюдали: ночью загружались — ныряли в спальные отсеки, где, кроме деревянных коек в два этажа, ничего больше не стояло, и сразу наступала тишина; утром, выпив кофе, а то и на пустой желудок, пожурчав сливным баком в туалете и водой в душе, пошаркав ногами туда-сюда, просачивались мимо стойки и как-то совсем незаметно рассасывались. И опять наступала тишина.
Редко бывали звонки, чтобы забронировать место. Чаще приходили спонтанно.
Ночное время Олиного дежурства тянулось шизофренически вяло.
Она просматривала журналы, иногда что-нибудь читала, если попадалась под руку забытая кем-то растрепанная книжка. Иногда, прикрыв трубку рукой, чтобы голос не резонировал, болтала по телефону с бывшими сокурсниками или договаривалась о встрече в баре. Тусовались по старой привычке долго, эмоционировали по поводу новой жизни. Почти все как-то устроились, или их устроили, но факт — все были при деле. Оля тоже рассказывала, что работает портье, очень довольна, всякие льготы и т. д. и т. п. А вот через три дня едет в Италию. Это она обронила так, между слов.
Ну да, не ехать же куда попало, это она решила уже давно. И регулярно понемногу докладывала к скопленной когда-то в гостинице заначке. Много не получалось, потому что зарплаты ей, в принципе, хватало, но не оставалось. А такого тесного общения с клиентами, как тогда, здесь не было. То есть, предлагали ей постоянно, но не пойдет же она со всяким. А в хостеле именно такие и были. Так что вопрос снимался пока сам собой. Не на панель же с бабочками!
И вот однажды администратор, все та же женщина с подагрическими ногами, которую про себя Оля называла «подагрик», сказала ей:
— В турпоездку не хочешь?
— А куда?
— Да в Италию есть горящая.
— Дорого?
— Дешевка. Вещевая. Едут как в шопинг-центр. Когда сезон кончается, всю некондицию выкидывают на распродажу. Для меня подруга из турбюро место держала, а я не могу, ноги сейчас здорово болят. Как там по рынкам ходить буду? Если согласна, позвоню ей. Но только обязательно привезешь мне что-нибудь оттуда. И смотри, чтобы качество, а то может разъехаться по швам на следующий же день.
И Оля поехала в Рим. Уж если ехать, то в центр мироздания! Чтобы сразу, чтобы всем на зависть. И даже ни у кого не заняла — на все свои поехала.
Неважно, как они колесили на автобусе, полусонные и уставшие, хлебали «кока-колу» на ходу и жевали взятые из дому бутерброды и печенье. Неважно, в каких местах приходилось ночевать — спали чуть ли не вповалку, в грязных мотелях с туалетом на улице. Все это неважно, когда впереди — Испанская лестница, про которую она вычитала в И-нете. На разогретых солнцем камнях ступеней которой сидели такие же, как она, молодые люди, пили воду, пиво, кока-колу и весело болтали! До зависти весело и беспечно болтали!
Задрав голову вверх, Оля глядела на нее и соображала, сможет ли взбежать одним махом на самый топ. А потом, уже оттуда, оглядывала городской пейзаж, с улицами и улочками, фонтанами, базарами, бутиками, садами и живым воздухом Тирренского моря.
Она соображала, куда лучше податься. Но не до культурного наследия было.
— В Ватикан? Ты что! Там очередь на целый день, чтобы войти! — сказали ей. — У нас другая программа.
Среди великолепия церквей, с куполами и башнями, и изящного переплетения средневековых улочек Оля вместе с другими бегала по магазинам в поисках какой-нибудь забойной тряпки мистических тонов и пялилась на шикарные витрины бутиков.
— Это не для нас, женщины! Цены видели?
— Так хоть посмотреть на ихние магазины и ихнюю моду.
— У нас все это тоже есть. За этим, что ли, приехали?
— Так то у нас, а то у них.
— Нам все равно так никогда не жить.
— А у них что, все так живут, что ли?
Нет, не в «Giorgio Armani», и не в «Valentino», и не в «Gianni Versace», конечно, отовариваться. Им нужны спаччи — итальянские аутлеты. И их везли в стоки, где они рылись в разноцветном хламе. Женщины тут же вытаскивали список итальянских базаров с местами расположения и тыкали пальцем: вот сюда. И там, ворвавшись с толпой внутрь, завладев вешалками, топтались по разбросанному прямо под ногами месиву из тканей всех цветов.
Вот уж когда Оля пожалела, что не знает до сих пор английского — проще было бы познакомиться с иностранцем, ведь выпадает у некоторых фишка, и устраивают плотно личную жизнь. А то пык-мык с итальянцами-продавцами, которые мелькали туда-сюда, да жестами. Впрочем, времени было так мало, все в бегах — и обратно, оставив за спиной Колизей, Ватикан, Пантеон, «Dolce&Gabbana» — и рынки.
В городе туристы не останавливались больше чем на один-два-три дня: осмотрят исторические ценности — и топают дальше.
Когда Оля заступала через сутки, контингент был уже совсем другой, и в памяти ни одно лицо никогда не задерживалось.
Дольше всех жили только таджики, до тех пор пока не находили что-то более-менее постоянное.
— А чего это таджики у нас проживают бессрочно? — как-то раз поинтересовалась Оля у своей сменщицы.
Сменщица только что пришла, а Оля собиралась уходить. «Подагрик» занималась не своей работой: затирала после завтрака пол в кухне — уборщица отпросилась на два дня. Постояльцев к этому времени уже не было. Из кухни несло сгоревшим тостерным хлебом, так как тостер давно пора было выбросить.
— Это у администрации спрашивать нужно, — ответила сменщица. — Они мне тут до смерти надоели! А держат!
— Номеров, что ли, нет? — услышав их разговор, бросила «подагрик».
— Вроде у нас не съемные квартиры, — сказала Оля, засовывая в сумку утренние булочки, которые остались от завтрака.
— А лучше, чтобы номера пустовали? — пропыхтела от натуги «подагрик».
— Да и правило вроде пять дней.
— Ну и что? Мало ли правил?
— Так ходят, грязнят, никогда ноги не вытирают, по утрам не моются. Контингент распугают.
— Зато платят. Плохо, что ли, для бизнеса?
— Это вы про хозяина или про нас?
— Да про всех, — уклончиво ответила «подагрик».
— Про всех? — переспросила Оля. — Надо будет выяснить у хозяина.
Повернулась и пошла к двери.
5
Время, между тем, шло.
Однажды, вернувшись с работы и подходя к своему дому, Оля чуть не обомлела: у подъезда стоял ее бывший ухажер. Она уже и думать о нем забыла, даже имени его не вспоминала. Кстати, как же его имя? Какая разница. Ну, самое простое — Сашка. Он давно затерялся в веренице ее краткосрочных кавалеров.
— А вот и я!
— Вернулся, что ли?
— Натурально.
— Ну, покажись!
— А че показываться? Ты вот какая…
И по тому, как Сашка оглядел ее, Оля поняла, что произвела впечатление.
— Пройти дашь, или как?
— Или как!
Сашка загородил ей дорогу.
— Отвянь! — попыталась отстранить его Оля.
— Не отвяну!
— Не понял, что сказала?
— Ишь, строгая! Раньше другая была. А теперь я для нее — «отвянь»!
— Да пошел ты!
Оля вырвалась и побежала наверх.
Вечером в кухне мать, с которой Оля после разговора про жилплощадь и совместное проживание уже давно обменивалась лишь необходимыми репликами, сказала:
— Ухажер твой вернулся из дальних мест.
— Знаю, — бросила Оля кратко.
— Видела, что ли?
— Заявлялся.
Было слышно, как в комнате нудно закашлялись, и Оля завела глаза в потолок.
— Сказали: серьезно, — вздохнула мать. — В больницу бы определить. Да — как? Не берут…
— Не грузи. — Оля пила чай, и кружка издавала глухой звук, когда она ставила ее на стол: цок… цок…
— Да хватит цокать-то, — раздраженно сказала мать.
— Не нравится — не слушай, — спокойно произнесла Оля.
— До весны, может, и не дотянет, — продолжала мать, подавив раздражение.
— Кашлять, значит, перестанет. — Оля хоть и была далеко не отличницей в школе, но кое-что из учебника по литературе выудила.
— Как ты можешь такое сказать?
— Ты бы лучше в церковь сходила, собственные бы грехи замолила.
— Какая же ты… — Мать не докончила фразу, махнула рукой и вышла из кухни.
— Какая есть! — крикнула вдогонку Оля.
В хостеле началась текучка. Таджикистан, конечно, жил, но довольно быстро исчезал. Правда, через какое-то время многие возвращались, опять жили несколько дней — и опять исчезали.
Отношения с администратором, которой Оля вернула ее функциональное имя, убрав эмоциональное «подагрик», были натянутыми: администратор отдавала распоряжения, и больше никакие темы с ней не обсуждала.
Конечно, Оля ничего не выясняла и ни с каким хозяином не разговаривала. Но главное — что она знает, как работает система, и в любой момент может об этом заявить. Даже нужно заявить, потому что это будет правильно — она ведь старается для дела, чтобы предприятие работало честно, а не махинации с оплатой номеров. Она, конечно, скажет. Потому что честность — это самое главное в работе. Логично? И тогда… где тогда будет эта тетка-начальник? И тогда Оля, что очень может быть, станет… Ну да. Очень может быть. И тетка-администратор это прекрасно знает. И знает, что как бы теперь не юлила с деньгами, за ней наблюдают. И в любой момент, когда захочется, могут сказать. Но ведь вопрос в том, хочет ли она в такой дыре кем-то стать?
Оля опять была в поиске, приплюсовывая каждый месяц к своему стажу, чтобы иметь возможность занять соответствующую должность в более приличном месте. Но в Интернете никаких вакансий пока не нашла.
Через два дня после какого-то праздника, когда от постояльцев было не продохнуть, волна схлынула, и вечером, как только в хостеле угомонилось и улеглось по койкам, раздался звонок. Оля нажала кнопку, уверенная, что это новый клиент, дверь открылась, и в ней появилась мужская фигура.
— Ты?! — Оля чуть не задохнулась от такого.
— Я, — сказал Сашка, входя и закрывая за собой дверь. — Не ждала? — Он засмеялся.
— От кого узнал, где я работаю?
— Секрет фирмы!
— И чего приперся? Ночевать, что ли, собираешься?
— А хотя бы!
— Даже не надейся!
Сашка привалился к стойке и сверлил ее взглядом. Она сделала вид, что занята и ищет что-то в компьютере.
— Да ты че такая неразговорчивая? — Сашка попытался протянуть руку через стойку и взять Олину руку в свою.
— Отстань, сказала, вали отсюда! — И руку убрала подальше.
Сашка дипломатично тоже убрал свою, но не уходил, стоял и оглядывал стены, ее стойку, вытянул шею в сторону кухни.
— Ты чего такой любопытный?
— Да, не вариант, конечно.
Оля промолчала.
— А сколько номеров-то?
— Тебе-то что? — окрысилась Оля.
— Да так, вообще. Спокойно тут. Народ-то у вас есть? — усмехнулся Сашка. — Или мертвая зона?
— А как же! Спят по койкам.
— А ты одна, значит.
— И что? Рука на кнопке. Затеешь что, тут же нажму. Обратно захотел, что ли? Понравилось там, откуда приехал? Или мало показалось?
Сашка нехорошо засмеялся. Но уходить, кажется, не собирался.
— Я тебя подожду, пока закончишь.
— Еще чего! Линяй, сказала!
Сашка, однако, уселся в кресло, наблюдая, как она изо всех сил делает вид, что занята. Взял со стола журнальчик, полистал. Встал, индифферентно прошелся, постоял у окна. Наконец сказал:
— Ну ладно, я пошел. — И скрылся.
Через два дня он появился снова. Но разговора так и не получилось.
Он стал заглядывать все чаще, иногда приходил и пораньше, познакомился с администраторшей и очень ей понравился. Она даже не выдержала бойкота и спросила у Оли:
— Давно его знаешь?
— Ну да…
— Очень приятный молодой человек.
Оля ничего не ответила.
К лету народ повалил. Даже непонятно было, почему вдруг столько. Может, потому что отремонтировали наконец послевоенные руины, открыли еще один городской музей и привели в порядок историческое кладбище, где лежит кто-то там из каких-то великих деятелей. А может, с организацией туризма стало лучше — в городе появилось много экскурсионных бюро.
— Урожайный год, — каждый день удовлетворенно повторяла администратор.
Оле было, конечно, все равно — у нее зарплата от этого не повышалась. Просто работы каждый день прибавилось. Все номера были заполнены, свободных коек не было. Шестиместные комнаты срочно переделали в восьмиместные — поставили дополнительные раскладушки для непривередливых студентов, которым лишь бы было где переночевать. И на телефонные звонки Оля неизменно отвечала:
— Мест нет.
А в И-нете уже давно стояла информация, что места в их хостеле нужно заказывать заранее.
Все лето продолжалась эта ежедневная карусель с туристами. Администратор как-то раз даже обронила, что если дело так пойдет и дальше, то и ремонт, видимо, сделают, чтобы поднять престиж предприятия, и еще, видимо, всякие неожиданные изменения произойдут в распорядке работы. А там, может, и вообще статус поменяется на мини-отель.
Но, с другой стороны, зарплата зарплатой, конечно, а когда ты востребована — то есть твоя работа, — согласитесь, возникает приятное ощущение своей значимости.
Оля расцвела, чуть ли не каждый день меняла имидж — то она с длинными волосами, то закалывала их сзади, то в очках, то без них, то на высоченных каблуках, то в балетках, то в джинсах, то в развевающейся шелковой юбке. Да еще летний загар так шел ей. И по улице она плыла, глядя на всех чуть свысока.
И то ли это было причиной, то ли ощущение радости и здоровья, которые она излучала, но молодые люди обязательно отваливали ей комплименты — по ходу. Но не с каждым же знакомиться, Оля их теперь классифицировала и выбирала с видами на будущее. На улице разве познакомишься с кем-нибудь целевым? Хотя бывает, конечно.
Вот совсем недавно, в понедельник, она познакомилась именно на автобусной остановке.
Автобуса долго ждали, да еще на солнцепеке, и Оля, чтобы не было так скучно стоять, считала проходившие мимо иномарки: «Ниссан»… «Ауди»… «Опель»… «Мазда»… «Мерс»… «Ситроен»… «Шкода»… «Шевроле» — старье какое-то, где только такое откопали?.. «Хонда»… А, вот это уже что-то поинтереснее, вездеходка, то есть внедорожник… Какой же марки? Не разглядишь… Вот это машина! Класс! Первый раз такая. Англия? Германия? Франция?.. Красивая!..
Это ее так развеселило, что она не могла остановиться: «Пежо»… «Фольксваген»… «Форд», «Мерс»… зверь-машина, конечно, но дорогая… внедорожник, внедорожник, внедорожник… разъездились… А это что еще, заляпанное грязью? «Лада»-развалюшка… Сколько ж ей лет?..
Машины двигались медленно — видно, где-то был затор — и временами приостанавливались. Оля разглядывала водителей, а они ее. Вышел бы хоть один и предложил бы сесть, что ли, так нет, только пялятся — и проезжают. А мужики в иномарках клевые… «Рено»… «Вольво»… «Хонда»… «Ауди»… А это красный «Фольксваген», маленький, но очень престижный, гламурные бабы любят на таких кататься… опять «Опель Астра»… «Тойота»… внедорожник «SUZUKI»…
Подкатил синий «БМВ». Опустил стекло.
— Сколько?
Оля глянула на обручальное кольцо.
— Триста пятьдесят.
— Дороговато.
— Ты, зайка, меня не понял! Плачу я, клюешь? И позвони своей зайчихе, чтобы приехала. Раздеваться ей не надо, пусть только наблюдает. Лан, четыреста!
— Чевоо?
— Не хочешь? Пятьсот плачу — евро! — И Оля полезла в сумочку.
— Чмошница.
— Здорово вы его! — восхищенно сказал молодой человек с рюкзаком на плече, как только «БМВ» газанул с места так, что взвизгнули колеса.
— А чего с ними церемониться! — засмеялась Оля и продолжала игру, уже называя марки вслух: — Смотрите: «Хонда», «Ниссан» пошел… внедорожник, внедорожник… а это «Ситроен» во втором ряду… «Мерс» его все-таки объехал… Ну, дура за рулем потому что… Я бы ни за что не позволила…
Потом они ехали вместе, сидели рядом в автобусе — и познакомились. Студент из Морского.
— А я тоже туда собиралась после школы, — сказала Оля, вспомнив про мамину настойчивую мечту об изучении ею корабельных автоматизированных комплексов и эксплуатации судовых энергоустановок и о получении диплома вуза, а не какого-то там техникума.
— И почему ты передумала? — Они сразу же для удобства перешли на «ты», чтобы не путаться какое-то время в местоимениях, а потом все-таки сказать: «давай на ”ты”».
— Да так… подумала, что инженер не для меня, менеджер лучше. — Она уж точно не дура и не стала раскрывать ему тайну, где работает, а скромно и с достоинством представилась менеджером отеля.
— У нас и коммерция есть, и маркетинг, и менеджмент, у нас много чего есть. — И он стал перечислять факультеты.
Такой прилично-интеллектуальный разговор шел между ними, пока автобус шел по городу.
Оля слушала все это вполуха, конечно. Конечно, не олигарх, соображала она, но со счетов сбрасывать не стоит. Что за профессия инженер, она слабо представляла, так как само слово «инженер» ассоциировалось у нее всегда со словом «завод». А завод в наше время — сами понимаете… Но если хорошо устроится, соображала Оля, в какую-то крупную фирму, например, где платят приличные бабки, то чем плохо, в конце концов?
Главное было то, что они обменялись телефонами, и Оля вышла на своей остановке, переполненная ощущениями от встречи.
Она шла довольная и даже напевала про себя какие-то мотивчики, которые вдруг приходили в голову один за другим, хотя слуха у нее никогда вроде бы не было. Шла и предвкушала, как бросит невзначай матери, что вот у нее парень, без пяти минут инженер-кораблестроитель — почти осуществленная ее надежда относительно будущего дочери. И тогда она посмотрит, что мать теперь скажет! А то каждый раз при случае вспоминает колонию какого-то там режима.
Но дома мать встретила неприятным известием о смерти мужа.
Конечно, когда ждешь этого со дня на день, даже и вздохнуть можно с облегчением. Но все-таки.
У Оли испортилось настроение — всю неделю будет теперь дребезжание про это, ахи-охи-причитания.
Мать тут же сообщила всем родственникам, что похороны назначили на субботу на двенадцать дня. А Оля соображала, что если закончит в субботу в девять утра, сдаст кассу, то еще будет куча времени, чтобы пробежаться в городе по магазинам, а уж потом она отправится на кладбище.
6
Пятница была сумасшедшей!
К вечеру, когда Оля заступила на дежурство, заехало сразу несколько групп.
— Это — тебе, — сказала напарница, сдавая ей дневное дежурство. — Только что прибыли. Оформляй, а я пошла.
— Ну, понятно — собрались к самой ночи, нагулявшись, — буркнула Оля. — Сколько их тут?
— Много.
Напарница ушла, а Оля спешно, одно за другим начала оформлять заселение. Считала деньги, протягивала сдачу, прятала деньги в сейф, запирала-отпирала. Потом оформляла новую группу, а предыдущая толпилась уже перед туалетом.
От такого наплыва людей, от топота ног, от шуршания одежды, хлопанья дверей, монотонного гудения голосов и разноцветного мельтешения перед глазами у нее даже голова стала хуже соображать.
Когда наконец все это закончилось, шум и толкотня утихли, она заперла сейф, обернулась, чтобы сесть и подвести итог, и тут только увидела, что прямо напротив стойки в кресле сидит Сашка и наблюдает, как она суетится.
— Опять тут? Совсем не до тебя. Видишь, запарка? Народу — тьма.
— Ага, вижу. У вас, слышал, матери твоей муж умер?
— Ну, умер, и что?
— Нет, я вообще.
— Не в теме? Похороны завтра. Я отсюда прямо туда.
Сашка еще про что-то спросил, Оля ему нехотя ответила. Все как обычно. Она даже отлучилась на кухню, чтобы поставить кофе, и даже предложила ему выпить чашечку:
— Хороший, настоящий, бистро, для себя варим, не для постояльцев.
Но Сашка вежливо поблагодарил и отказался:
— На ночь кофе пить вредно.
— Это ты на зоне выучил? — поддела Оля. — Раньше вроде дринькал, сколько влезет.
Сашка только засмеялся и вскоре ушел.
Зазвонил телефон.
Оля сняла трубку.
— Представляешь, зашла недавно на YouTube, — забренчал голос Наташки, — у меня там свой ник, обсуждали передачу про мужиков с наколками, смотрела? Позавчера была по первому каналу. — Наташка уже давно помирились с Олей. Гена-шашлычник выпал из кадра, так и не прояснив, какой же он на самом деле ориентации, и теперь они с Олей снова были на связи. — Ну вот, я, значит, высказалась, каким должен быть настоящий мужик, ну, то есть, крепким, спортивным, с деньгами, с руками, с головой, с квадратными метрами, фигуристый, с хорошим торсом. Нормально?
— Сойдет.
— К вечеру приходит ответ: «Ты что, пидовка? Тебя надо убить!» Ну вообще, да?
— Круто!
— Я ему пишу: «Я женщина!» А он мне: «Еще хуже! Я тебя выброшу из окна, дура колхозная! Уматывай в свою Америку! У нас настоящие мужики».
— Садомазохист, — определила Оля.
После Гены Наташка опять была в поиске.
— Тусовались недавно, корпоратив был, познакомилась с прикольным чуваком, — переключилась она на другое. — Ржачный мужик, но афигительный!
— Тебе, Наташка, нужен прынц, а не чувак.
— А тебе не нужен, что ли?
— Ну так я жду пока, на мелочи не размениваюсь. Может, и нарисуется скоро.
Они еще долго прикалывались, пока, наконец, Наташка не распрощалась.
Положив трубку, Оля приглушила свет, зевнула, потянулась и решила было пойти в подсобку, чтобы немного подремать, пока не беспокоят. Но передумала: пожалуй, лучше сначала подсчитать выручку, чтобы утром сдать администратору, а потом можно спокойно и поспать. Она уткнулась в комп. Подсчитала, оформила как положено: подытог, итог. Еще раз проверила, сделала распечатку и пошла к сейфу, чтобы аккуратно разложить дензнаки, сложить купюры стопочкой и подготовить для «подагрика». Хотела набрать код, и тут увидела, что дверца сейфа только прикрыта. Сердце ухнуло, замерло на мгновение и потом мелко застучало. Ноги сразу отяжелели. Нет, только не это! Оля дернула дверцу — она открылась, глянула внутрь, и почувствовала, как кровь отливает от головы. Деньги! В сейфе, слева, куда она их положила, было пусто! Да нет, они среди бумаг, наверно! Дрожащими пальцами она стала ворошить бумаги, которые там лежали. Они падали на пол, она подбирала их и судорожно засовывала обратно. Нет, конечно, нет! Там не было никаких денег! Нет, ну как же это? Должны же быть. Она ведь сама их туда клала, когда платили за номер, и каждый раз запирала сейф. Но ведь он оказался открыт! Сейф оказался открыт, а она его заперла! Ни одной минуты он не оставался незапертым, если ее не было рядом. Но сейчас сейф был открыт! Как это могло случиться?!
Руки дрожали так, что Оля никак не могла совладать с ними, чтобы прикрыть дверцу. Потом вернулась к столу. Села.
Кто? Когда? Она попыталась выстроить цепь ее действий. Никого тогда уже не было в «вестибюле», когда она его в последний раз заперла. Значит, она сидела, разговаривала с Сашкой. Потом встала и пошла на кухню, чтобы сделать кофе. Сейф тогда был заперт — она его заперла сразу, как только рассчиталась за последнюю группу. Потом она вышла с кофе… И Сашка после этого быстро ушел… И кофе не пил…
Она хваталась руками за горло и беззвучно рыдала. Что она будет делать утром? Если бы у нее были деньги, она бы положила. Но у нее нет. Все, что было, она потратила на турпоездку. Но и их бы не хватило. Что делать? Что она скажет? Кнопку вызова охраны! Сейчас же нажать кнопку, срочно! И что сказать? Ведь никого, кроме нее, здесь не было. И никто не поверит ей про какого-то Сашку! Она не заметила, как он вошел. Когда он вошел? Она просто увидела его уже сидящим в кресле. Откуда он взялся? И где он живет? Она даже не знает, где он живет теперь. И вообще, если он взял деньги, то их у него наверняка уже нет, он же не идиот.
Бежать! Сейчас же! Унести отсюда ноги и никогда больше не возвращаться! Нет ни одного свидетеля, который бы видел здесь Сашку.
Бежать? Так ведь сразу и узнают! И подозрение тут же падет на нее. И тогда все! Несмываемое пятно в биографии! Она больше никогда не найдет приличного места. Да нет, даже если она сможет доказать, что это не она, все равно ей здесь больше не работать. И взыщут всю сумму с нее. А эта подагрическая стерва, которая точит на нее зуб, еще придумает, что они это затеяли сообща, потому что Сашка ее знакомый. Скажет, что именно она привела сюда Сашку, что до нее никаких краж никогда не было. Все-все-все!.. Вся ее карьера полетела вверх тормашками!
Тварь… ублюдок… потомственный урка… Вот почему зачастил! Вертелся около стойки, мразь, наблюдал, как она закрывает кодовый механический замок! Сколько раз уже собирались менять замок на электронный! С этим одно мученье каждый раз закрывать-открывать, особенно когда народ стоит, а ты, повернувшись спиной, загораживаешь этот чертов замок, чтобы не видели, какие цифры ты набираешь. А может, и за другими тоже наблюдал, за теткой толстоногой, которой так понравился. Отморозок! Ушлепок!
Она нагнула голову к коленям и закрыла лицо руками. Мысли вращались с бешеной скоростью.
Нет, глупости все это, нужно срочно нажать кнопку вызова охраны. И рассказать все, как было. Никакого больше менеджера на горизонте! Никаким администратором она никогда не станет все равно!
И от сознания, что все безвозвратно потеряно, она надсадно, закрывая рот руками, чтобы было не так слышно, зарыдала.
Через десять минут охрана была на месте. Открыли сейф, осмотрели.
— Когда это произошло?
— Кто здесь, кроме вас, находился?
— Говорите, это ваш знакомый?
— Адрес его знаете?
— Когда вы заметили, что сейф открыт?..
Все записали, составили протокол, она расписалась.
Утром все уже все знали.
Когда пришла напарница, Оля махнула ей рукой, бормотнула:
— Я на похороны опаздываю. — И пулей вылетела из хостела.
Оля летела что было сил, во весь дух, без оглядки, так что сердце выпрыгивало — ноги несли вперед и вперед, все равно куда, только бежать. Что завтра будет? И вообще — что теперь будет? И — что теперь ей делать со всем этим?! Она бежала, чтобы убежать от всего. Пробежав две остановки, задыхаясь, она впрыгнула в автобус, который шел до кладбища, и приехала задолго до похорон. Села на скамейку у магазина похоронных принадлежностей, чтобы чуть успокоиться, чтобы никто ничего не заметил, когда они приедут сюда из морга. Ни матери, ни кому-то еще знать про это не нужно.
Муж матери — «сожитель» — умер в конце августа. Незадолго до этого его забрали наконец в больницу, но только для того, чтобы не дома произошло. Мать упросила все-таки, или заплатила кому-то, или как-то по-другому устроила, но факт тот, что его из дому увезли. Ему даже делали какие-то уколы в больнице, но, кажется, просто веселящие, чтобы он не понимал, что с ним на самом деле происходит.
Один раз Оля после долгих уговоров матери, у которой в тот день была допоздна ревизия, съездила в больницу и увидела желтое, истощенное вконец тело и горящие каким-то бесовским горением глаза.
— Больше не проси, — сказала она вечером.
— У человека ведь ни одного живого органа не осталось! Последние дни доживает, сделать приятное нужно.
— Да мне-то что! Пусть доживает.
— Ты — волк! — почти крикнула мать. — Волк!
Но Оля только пожала плечами и вышла из комнаты.
На следующий день после того, как матери сообщили о смерти, приехала Татьяна, поставила чемодан в Олину комнату, прошлась по квартире, заглянула во все щели.
— Ну, вот, давно не была, уже и забыла, как тут что.
— Дом-«титаник», — сказала мать.
— Это как? — не поняла Татьяна.
— Трубы у всех текут, то один угол заливает, то другой, не наремонтруешься.
— Без этого домов не бывает. А Васю куда подевала, Света?
— Ему зачем смотреть на все это? Маленький, к соседке отвела на два дня.
Татьяна еще раз прошлась по квартире, сорвала сухой лист с одинокого цветка на подоконнике, который корнями давно вылез из горшка, стебли уродливо свесились вниз, но он до сих пор пускал новые побеги.
— Надо же, живучий какой! Земли почти нет, пересох весь. Пересадить надо, в таком горшке погибнет. Полила бы хоть!
Но мать отмахнулась:
— Да ну его, и так растет.
— Твое дело. — Татьяна взяла кусок пирога в кухне, надкусила. — Вкусный, с зеленым луком, с яйцом… Сама пекла? Ты у нас кулинарка… — Пожевала. — А помнишь, я к вам с подругой Леной приезжала тогда?
— Обеспеченная была дамочка.
— Сто лет назад было, а она и тебя помнит, и Олю, и нашу мать. До сих пор помнит, представляешь?
— Представляю.
— Мы иногда перезваниваемся, и каждый раз она говорит: «Хорошая была женщина ваша мать, добрая».
На похороны приехал даже Гера.
Вечером, уже после похорон, на поминки явилась Ира, сказала с порога:
— Ну вот и я наконец.
— Спасибо, что собрались. — Мать принесла две бутылки водки из кухни, поставила рюмки, накрыв одну кусочком черного хлеба. — Садитесь.
Сели за стол. Ира с Татьяной рядом, потом Гера — все в рядок.
— Ну вот, все вроде опять вместе, — отметила Ира.
— Я подумал, что забылось уже, наверное, решил прикатить, — сказал Гера. — Давно не видались.
— Это про что? — не поняла Татьяна.
— Да это мы про свое, — увильнула от объяснений мать, выразительно посмотрев на Геру и переведя взгляд на Олю.
Гера тут же прикусил язык, а Оле было не до воспоминаний. В голове сверлила мысль: что будет? Что она придумает завтра? Она прятала руки под столом, чтобы не видно было, как мелко дрожат пальцы.
Помянули. Похрустели огурчиком.
— Так хоть расскажите, как у вас? — обратилась ко всем мать. И не видя ничьей реакции, повернулась к Татьяне: — Как там твой? Большой ведь уже.
— Да так… потихоньку, — замялась Татьяна. — Слава Богу, в армии не служил.
— Ну да, ты ведь у нас мать-одиночка.
— Ты же вроде говорила, что учится где-то? — подняла взгляд от тарелки Ира.
— Учился, потом бросил. Сейчас работает.
— Кем?
— Да кем они теперь все работают? В охране.
— А твои, Гера, вылечились?
— Кровь разве вылечишь? Подлечивают время от времени.
— А жена?
— Да чего спрашиваешь? Инвалид как была, так и есть, с трудом передвигается. Я сам — не видно разве? — почти инвалид, все волосы на голове потерял от такой жизни.
Слова долетали до Олиного сознания через какую-то вату, и она не вслушивалась в то, что говорили. Но тут глянула на Геру: и вправду выглядит пришибленным, в несвежей мятой одежде, с тремя волосинками на темечке, совсем не такой, как в ее детстве. Глянула на Иру и Татьяну. Вспомнилось вдруг: «продать могут». Неужели могут?..
Помолчали. Выпили еще по рюмке.
— Да, Ира, только ты у нас счастливая, получается, — вздохнула мать.
— Я-то? А с чего?
— Детей нет потому что.
— А без них — как же? — удивилась Татьяна.
— Ой, да проблемы одни с ними.
Выпили еще. Закусили.
— Тебе, Света, замуж теперь надо, — сказала Ира.
— Да ты чего, Ирка? Хоть бы подождала с советом, пока поминки справим, — засмеялась захмелевшая Татьяна.
— А чего ждать? Неправда, что ли? Сейчас Ольгу выпроводишь замуж — и обустраивайся, пока годы еще не подпирают, — продолжала Ира, словно Оли здесь и не было.
— Ну да, пока еще не поздно, — поддакнула и Татьяна.
— Выпроводишь ее! — недовольно проворчала, не глядя в ее сторону, мать. — Она сама кого хочешь выпроводит.
— Выпроводишь, конечно! Оль, ты что, в девках, что ли, сидеть собираешься? — повернулась к ней Татьяна. — Тебе уже сколько? Замуж давно пора. Чего молчишь?
Оля почувствовала, как у нее что-то как будто крутанулось в голове и лица как будто стерлись на мгновение в одну сплошную ленту.
— Или спонсора найди, Оль! — сказала Ира. — С баблом. Чтобы не стыдно было.
— Или иностранца! В Италию зачем ездила? За тряпьем или за женихом?
Обе, уже хорошо пьяненькие, захохотали.
— Ой, да хватит вам! — засмеялась и мать. — Иностранец! С баблом! Тут хоть бы какого найти. Из исправительно-трудовой колонии один недавно вернулся, ходит вокруг. Гляди в оба, чтобы чего-нибудь не стащил. А вы — с баблом!
В голове опять крутанулось, и лента поплыла в другую сторону. С ней уже такое было однажды — когда Сашка опоил какой-то гадостью.
— А что, женихов, что ли, нет? — совсем уж развеселилась Ира.
— Где их возьмешь? Работает в каком-то медвежьем углу, только что название: портье.
— Да ты чего, Оль, правда, что ли? Не могла чего получше найти?
У Оли вдруг подступило к горлу. Она крепко сжала пальцы в кулаки, но это не помогло. И чтобы они не видели, как сейчас из ее глаз брызнут слезы, она крикнула:
— Как я вас всех ненавижу! — И выбежала из комнаты, хлопнув изо всей силы дверью.
Ира открыла дверь, хотела пойти за ней, но было слышно, как Татьяна ее остановила:
— Не трогай! Пускай остынет.
И мать сказала:
— Лучше давайте еще помянем.
И дверь прикрыли.
В кухне Оля плеснула в лицо холодной водой из-под крана. Вода побежала струйками по шее, перемешиваясь со слезами. Она стояла, просто стояла, без всякой мысли, и вертела на пальце ключ для открывания металлических пробок, который вытащила из раковины. Потом, швырнув ключ обратно, повернулась к окну. Там, в той стороне, где было море-лоханка, заходило вечернее солнце. Оно уже уползло за край дома-после-бомбежки, и темно-желтые, густые лучи его просачивались теперь сквозь зиявшие оконные проемы. Кусок луча скользнул в кухню, на минуту задержался на стене, сполз на подоконник, высветив треснувший цветочный горшок, в котором отчаянно цеплялся за жизнь давно выродившийся кактус.
За что они так все? Зачем они все такие? Что она им всем сделала?
Пальцы никак не могли успокоиться, и Оля чувствовала потребность что-то вертеть в руках. Она машинально потянулась к плите и повернула кран: туда-обратно. Пшикнул газ. Она машинально повернула ручку опять — и опять вернула тут же на место. Пошел чуть уловимый запах. Она посмотрела на конфорки. Ну да, так просто! Она сто раз видела по телевизору!
Где они лежат… свечи где лежат?.. Она пошарила на полке, вытянула коробку с таблетками в железной оболочке — мать держала свечи для всяких праздников. Говорят, достаточно всего одной спички. А она сейчас зажжет их все! Все десять штук! Она им всем сейчас покажет, что она тоже… тоже… Мысль никак не заканчивалась, сердце тяжело бухало. Не слушающимися пальцами она подносила зажигалку от одной свечи к другой. Она им всем докажет, чтобы они больше никогда… чтобы они поняли… Они все сейчас подпрыгнут от того, что она сделает! Они что думают, что с ней можно вот так?.. Она им докажет, что нельзя с ней так!
Она зажгла последнюю, пододвинула коробку к краю стола, чтобы поближе было. Подошла к плите и на полную катушку одним махом открыла все краны. Да-да-да, дверь, плотно закрыть дверь в кухню!
Потом бросилась в прихожую к вешалке, схватила ветровку и выскочила из квартиры.
— Олька, ты куда? — кинулась за ней мать.
Но она уже не слышала.
Скатилась по лестнице, выбежала на улицу — и потом побежала. Она даже не оглянулась, она побежала прочь, прочь, прочь… от них всех… закрыв уши руками, ничего не видя перед собой, ожидая и страшась звука, который сейчас прогремит.
Хельсинки
20.12.2012