Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2013
Рецензия
Сергей Попов. «Обычай исчезать»
М.: «Вест-Консалтинг», 2012
«Обычай исчезать» назвал свой новый стихотворный сборник поэт из Воронежа Сергей Попов. Не только дорожные мотивы, несмотря на названия разделов («Краткий визит», «Австралийские песенки», «Киммерийский Рим»), определяют линию книги. В желании исчезать — не задерживаться на чем-то постоянном, стабильном, — поиск вечного без возвращений («…возвращенья — выдумка и ересь»). Что-то библейское проглядывает в этом посыле, хотя сам поэт кажется человеком земным и лишенным иллюзий. Поэтому, видимо, в подтексте книги — «торжество отчаянной свободы» с осознанием — иногда нелегким, что «ведь чревата расставанием привязка,/ и развязка прорисована сразу».
Мир поэта предъявлен в передвижении, в динамике, в незавершенности пространства и времени. Тем парадоксальнее в этом стремительном потоке образы, скрепленные спаянной метафорической цепочкой, звенья которой очень сложно отделить друг от друга, разорвать.
Леонид Мартынов утверждал, что стихи диктуются только прозрением — мысль, которая, по сути, не нова, об этом говорят многие поэты. Что касается стихов Сергея Попова, они возникают, по-моему, не только из прозрения, но, строго выверенные поэтическим чутьем, вытекают как будто из готовой математической формулы. В них есть немаловажное достижение созревшей души — несколько ироничное смирение перед неизбежностью неудержимого процесса мелькающей, как в кадре, жизни, исчезающих мгновений.
Что проку соваться апрель удержать?
Нельзя оставаться. Пора уезжать.
<…>
Чтоб праздник разъятия сбылся как нож.
Шутя не отрежешь — ничем не вернешь.
Разрезанной тучи над корпусом крен.
Альпийские кручи, гашеный шенген.
На этих обочинах быстро летящих трасс нельзя задержаться, но можно оценить ускользающее и «на перекрестьи дорог», отпуская его от себя.
«Любая божья ерунда», которую «бог маракует тем же тестом» (бог — творец-поэт), в поэзии Попова выходит за линию банальности, мы не встретим здесь общих мест. Ничто не повторяется два раза. Даже излюбленный у всех поэтов образ птицы — символ счастья и свободы — удивляет оригинальным решением оплакивания не журавля в небе, а именно синицы, которая «не в руках». «Тесто» состоит из противоречий, успешно или безуспешно пытающихся примириться между собой, создать внутреннюю гармонию. Но и поэт, и читатель понимают, что и она неуловима так же, как все вокруг — предметное или беспредметное, оттого «безнадежно снаружи и пусто внутри».Через душу пропускаются все жизненные атрибуты, примеряясь к ней.
Все сгодится до смерти, все в дело пойдет.
Яд лозы и закатный невытертый йод.
Горный абрис и сыр на столе с лавашом.
И платаны на взгорье во тьме нагишом.
Возможно, это бессознательный поиск точки опоры, желание запечатлеть хотя бы в стремительно бегущей строке ускользающие картины жизни. В подчинении поэтического слова находится живой и разнообразный мир, пропускаемый через призму боли, близкой к духовной. Общность с миром этим ощущается иногда через «слой строительной ветоши», незаконченной стройки того Провидения, которое знает «все назубок».
Слой строительной ветоши
возле ратушных стен
Сбоку радуга. Это же
символ всех перемен.
………………………………..
…И от властного бдения
отведя его вбок,
лепит свет провидение,
зная все назубок.
Плотная, сконцентрированная, сложная реальность внутри пытается пробиться в более высокую и недоступную, применяя для достижения цели какие-то невероятные усилия. И кажется, что эта реальность вполне материальна. На самом деле — образ далекой мечты, к которой удается прикоснуться только взглядом. Ощущение подтверждается, когда читаешь стихи в прозе, присутствующие и в этом сборнике:
«…Хочется поскорее приблизиться, рассмотреть, впитать свет. И потому ускоряешь шаг, увлекаешься, почти бежишь. И уже совсем вблизи понимаешь…
Никакое это не лиственное пламя и не дружеская на пленительном пленэре вечеринка. Это другой мир, где множество маленьких фонарей горит над тесовыми дверями погребков и распахнутыми воротами винных садов, где позеленевшие часы на церковной колокольне терпеливо отмеряют уже не одно столетие, где сюртучный оркестрик на тесной площади прилежно выводит штраусовские рулады».
У Сергея Попова, по крайней мере в этой книге, трудно найти какие-то прямые строки о любви, о чувствах. Но вспоминается Бунин, который, в основном, о чувствах умалчивал. В них можно удостовериться только по силе его поэтической живописи. В этом отношении поэзия Сергея Попова — прямая наследница бунинской: «От наблюдения — к образу, от образа — к чувству, от чувства — к размышлению о величии и смысле жизни».
Наталия ЛИХТЕНФЕЛЬД