Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 8, 2012
Анна Сургур. «Четырехлистник».
Тверь: Герс, 2011
У Льва Ошанина есть такие строки: «Уйти захочешь — сам открою двери, / Как ни было бы горе велико. / А рвать так рвать. И можешь мне поверить: / Лишь равнодушным уходить легко»? В лирическом мире Анны Сургур происходит что-то подобное. Только двери открывают и сама Аня, и Тверь, город, который «читал мысли», город, где прошло ее детство и юность. И в этот трогательный момент прощания (а теперь Анна — житель города на Неве) и рождались самые трогательные, самые искренние строчки, которые стали признанием в любви в день прощания.
Максима поэзии представляет собой, если перейти на язык метафор, Тверь, над которой «мечутся стрижи», окаймленную днем сегодняшним, в котором равно соседствуют «батлы», «донцовы» и «пазлы» — из провинциальных лиц.
Последнее сказано с грустной иронией.
Но ирония преломляется в неожиданном открытии — он (столичный житель, для которого провинциалы — что пазлы) не хочет увидеть! — потому что быстрый бег времени, суматошный ритм проносят мимо: «Но Сапсан тебя сквозь Тверь промчал. / Сделав очень важное — не важным!»
Может быть, намеренно желая отказаться от суматошности столиц, стихи Анны Сургур, неторопливы, мелодично-медиативны, заменяющие скорость — на метафоры, и тем самым останавливающими пресловутый Сапсан. Нынешняя остановка — Тверь. Далее — курс на Питер.
Стихотворения Анны Сургур дышат Тверью. Здесь и Сапсан, не подумавший остановиться и пронесшийся мимо, но и сквозь город; и построенная без единого гвоздя церковь (напрямую ассоциирующаяся с прикорнувшим под боком областного центра Торжком); и Берново, где «Прильнула муха к деревянной раме, / а рифмы перелетные на юг / устало потянулись».
Но, как мы сказали, курс Анны Сургур — поэта и человека — из Твери проложен в Питер. Это расставание (а уходя — уходи!) было не простым, мучительным, ломким:
Отнял у меня город.
Все, он теперь ревнует.
Взгляд. Равнодушье. Холод.
Лед вместо губ целую.
Мост. Берега четки.
Бетонное коромысло.
Маленькая девчонка.
В этом стихотворении наконец-то звучит то, что потерялось в повседневности, было обыденным и не таким-то дорогим. Но все обостряется, когда подходишь в некоей точке. То ли — невозвращения. То ли — взросления. Что, в принципе, одно и то же.
Это ведь… признание в любви, помноженное на расставание с детством и с этой самой любовью. «Город читал мысли. / Город учил думать, / Город учил плакать. / И в коридорах лунных, / И в медных руках заката./ Ты отобрал город». Кто он, лишивший лирическую героиню всего этого? Стихотворение посвящено супругу Анны — Леониду Михайловскому, но он ли отобрал (это, в данном контексте, ключевое слово) город? Или Анна сама у себя его отобрала, сделав шаг вверх и вперед? Стоит ли говорить, что любой шаг, так или иначе оставляет за собой то, что не может шагнуть следом. Людей, которые были нужны здесь, мыслей, которые рождались у ферм мостов, слез, который были пролиты в «многооконье каменного Ада». И — третье связующее звено — Санкт-Петербург.
Потому и выходит, что этот треугольник «отобрал город», и, осознавая это, веришь следующему:
Вы за меня сцепились…
Солнечный свет как солод
Льется на мостовые!
Но Питер, хотя и просочился во многие нынешние стихи Ани, все-таки другая тема, тема другой книги и другой Анны Сургур. В нынешнем — переломном — состоянии, привычная к Твери как к части себя самой, бывая в Питере как гость (Я — побеленная ворона, / Словно сор из избы — ничья. / Петербургом вскормили девку…), она еще попросту не знает, чем обернется для нее (в данном случае — в творческом смысле) эта рокировка.
Но эти стихи, находящиеся на перепутье, уходящие из одного состояния (тверского) и превращаясь в другое (питерское) — самые сильные в сборнике. И — самые искренние, лишенные флера прошлых тверских стихов, зачастую, посвященных повседневным мелочам, которых у каждого — много, но с течением дней — незаметных. Нынешний этап — взросление. Лирическое, в том числе.
Оттого и появляются пронзительные строки, что Анне Сургур, а отнюдь не ее лирической героине, пришлось испытать боль — расставания, пусть и меняя ее на будущее, на мечту. Именно тут, на этом перекрестье маршрутов, и рождается она сама, ее поэтический голос, утончившийся до лирической кульминации книги. Питер — мечта, друг, будущее, но и разлучник. Этот парадокс, обычный жизненный парадокс, когда дети улетают от родителей, когда рождаются и рушатся семьи, когда… Да много этих «когда», замешанных на не безразличии…
Ты просто вплел свою стальную нить
В мою судьбу. И не расстаться с нею.
Твоим дождям упрямым поклонюсь,
Под ветром одичалым. Верю стуже.
И в этот час мне твой декабрь нужен,
Твоя нечеловеческая грусть.
Это уже Петербургу, это теперь Петербургу. Это слова о новой жизни, но кто поручится, что именно теперь у поэта и человека Анны Сургур не появится новых стихов, посвященных Твери, трогательных, нежных, в высшей степени поэтических и ностальгически-узнаваемых? В конечном счете, это же ее Тверь, где мечутся стрижи, где город был учителем, где она сама однажды оказалась у «парадного подъезда», ведущего «в вечность».
Владимир КОРКУНОВ