Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2012
Александр Сорочан «Тверской край в литературе:
образ региона и региональные образы».
Тверь: Издательство М. Батасовой, 2010
Они различны — где-то вычурны и высокословны, где-то низки и примитивны. Но живы, потому что отражают нас — не в общем, а в частном, во всем многообразии жизни, порой неприглядной, отрывочной и скудной, но и — благородной, широкодушной, что и присуще нашему человеку. Об этом (в применении к дням минувшим) — новая книга постоянного автора «Нового литературного обозрения» Александра Сорочана «Тверской край в литературе: образ региона и региональные образы».
Образ региона становится в ней не просто локацией, на фоне которой разворачивается действие, сам регион становится соавтором, предлагая свои особинки внимательному писателю. Так, посетивший провинциальный городок столичный критик Михаил Бойко, фотографировал… полки с книгами — его интересовало сочетание названий и авторов, говорящих об эстетических пристрастиях их владельцев, что могло пригодиться для будущей книги. Тоже ведь в какой-то мере образ региона!
Исследовать взаимопроникновения региона в творчество писателя и самого писателя — в жизнь региона не только увлекательно, но и познавательно. Кимрские нянечки стали знаменитыми не только благодаря ахмадулинскому циклу «Глубокий обморок», но и Алексею Толстому. В «Петре I» не только выводится третьестепенный персонаж — нянечка-воспитательница царских детей, но и правильно называется жительница села (с учетом веяния времени) — «кимрянка», хотя во время написания романа по нормам русского языка следовало бы сказать «кимрячка».
Подобным образом, с увлечением, раскрывая неизвестные ранее сведения, уточняя и собирая уже имеющиеся, работал и работает Александр Сорочан. «Литературные тексты <…> рассматриваются не в своей замкнутой самоценности, но в обширном историко-культурном контексте, который позволяет возвратиться при исследовании истории литературы к конкретным фактам и событиям»,— пишет в авторском предисловии Сорочан. Все верно. Тверские сюжеты в творчестве Нестора Кукольника, чиновничьи записки Лажечникова и Салтыкова-Щедрина, стихотворения Ахматовой и Ахмадулиной и многие другие — известные и всем доступные источники и свидетельства. Куда интереснее узнать более «глубокие» проявления региона, не заметные со стороны. И в этом плане книга Сорочана может удовлетворить читательское любопытство. Естественно, объем издания не позволяет показать всю палитру образа Твери в средствах массовой информации своего времени. Автор избирает журнал «Библиотека для чтения» и ограничивается рамками 1830-х годов. Скудно, скажет иной читатель. Так книга и не претендует на всестороннее и фундаментальное исследование, она скорее приподнимает завесу тайны, предлагая достаточно интересный, но малоизученный материал. Это признает и сам автор, говоря, что «сколько-нибудь подробный анализ», основываясь на одном журнале, попросту невозможен. Но даже этот небольшой эпизод — главка на двадцать с небольшим страниц — очень информативен и в хорошем смысле сжат.
Статьи и в дальнейшем таковы — выбирая отдельный сюжет в многослойном пироге тверской литературной истории, Сорочан основной задачей считает приоткрыть неизвестные или малоизвестные стороны исследуемой проблемы. В очерке «Новые прочтения классических сюжетов», случайной, литературно-политической реминисценцией-перевертышем, проявляется эпизод о Твери и Калинине (как мы помним, в 1930-е годы Тверь получила имя всесоюзного старосты), только в произведении, описывающем события конца XVIII века. В нем тверского мещанина Калинина вместо представления великому князю отправляют на гауптвахту, а затем и вовсе в тайную канцелярию, где ему снится пьяный сон, местом действия которого стала Тверь.
«Образ региона» Сорочан дополняет еще двумя исследованиями, посвященными путевым письмам министра Мещерского и явлению «дома с мезонином» из одноименного рассказа Чехова (и не только), который тот написал в тверском имении Турчаниновых.
Второй раздел книги — «Региональные образы» — интересен не менее, если не более, в первую очередь, благодаря творчеству тверского эротомана Николая Стратилатова, рукопись которого, созданная в XIX веке, попала в руки Сорочана. С одной стороны может показаться, что Стратилатов выдуманный персонаж, эдакий фантом, впущенный в лоно тверской литературы самим Сорочаном (уж больно специфичным представляется его творчество). Но при внимательном прочтении открываются прелюбопытные детали, что позволяет сказать о самостоятельном и оригинальном голосе певца женских и мужских тел. Вполне определенно о нем отзывается и сам Сорочан: «…порнографические стихи представляют во всех разновидностях жанр подчеркнуто неклассический, «низкий» и «провинциальный». И сам автор — не имевший литературных связей провинциальный маргинал — кажется только типичным графоманом местного масштаба…» Но, вместе с тем, Стратилатов не лишен лирики и некоей элегантности: «Довольно шел путем я водным! / Челнок мой, к берегу причаль! / Я разогнал стихом свободным / Мою угрюмую печаль. // Довольно плоть моя дрожала! / Довольно песни этой в тон / Вонзил пониже сердца жало / Времен новейших купидон. // Довольно, будто ночью свечка, / Когда я страстью был влеком, — / Светило женское сердечко, / Слегка прикрытое пушком».
Странно — и в то время, во второй половине XIX века, тема «ниже пояса» считалась явлением «новейших времен», и сейчас. Разница в одном — в масштабах явления. Понятно, что сейчас никто не удивится не только самой «срамной» теме, но и всевозможным извращениям; во времена эротомана Стратилатова «неприкрытое» все-таки вуалировалось в подобие искусства (здесь неплохо вспомнить и поэтическое описание полового акта у Николая Клюева). Тридцать лет жизни Стратилатова представляли бы меньший интерес, если бы они были посвящены только одной «низменной» теме. Да, это основная локация творчества, но за ней угадываются быт и жизнь Твери. И все-таки произведения Стратилатова вряд ли заслуживают отдельного исследования, кроме разве что провинциального или регионального, да и то как придаточное явление, подчеркивающее на своем не очень-то приглядном фоне другие, более значительные образы.
Такие, как, например, работы Лажечникова, чей знаменитый «Ледяной дом» был написан в Твери, или поэта и мемуариста Николая Коншина. Наконец, немалый интерес представляет исследование, посвященное небольшой заметке, опубликованной в «Тверских губернских ведомостях» за 1899 год — «Памяти А. С. Грибоедова». Сорочан делает небольшое предуведомление: «Статья, подписанная псевдонимом “Аксель”, внешне апологетична. Это действительно панегирик великому писателю — так, как его представляет тверской журналист». Просто и достаточно примитивно Аксель создает образ Грибоедова — имеющий мало сходств с судьбой настоящего Грибоедова, но живописный, который мог быть реальным. Но разве архивная точность нужна провинциальному читателю? А меж тем явление — налицо. Свое, доморощенное, тверское. Региональное. Этим важно и интересно литературное краеведение. «Как наше слово отзовется…» — не простая сентенция. Но не менее интересно как отзовется на синкретически близкие «слово и жизнь» далекий от столичного ритма жизни регион. Далекий, но, в то же время, очень близкий.
Владимир КОРКУНОВ