Поэма
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2012
Поэзия
Геннадий РЯБОВ
Поэт и прозаик. Родился в 1958 году в Орле. Два высших образования получил в вузах Ленинграда. 22 года прослужил в Вооруженных силах СССР — в разных уголках страны (от Прибалтики до Забайкалья) и за ее пределами. Был чиновником городского Комитета по образованию, системным администратором, журналистом, литературным редактором, директором издательства «Геликон Плюс». Несколько раз публиковался в журнале «Нева», издал три поэтических сборника, отдельной книгой вышла повесть-антиутопия «Партизаны», Рассказы и стихи можно найти на литературных ресурсах Интернета (Сетевая Словесность, 45-я параллель, Русский переплет и др.), а также в блоге Живого Журнала (grifon). Живет в Санкт-Петербурге.
УРОД
Поэма
Пролог
…небольшой городок, а точнее, большая деревня:
потемневшие хаты, каркасы разбитых теплиц.
Да закрытый почтамт, да бурьян и кривая харчевня
у разбитой дороги.
Меж двух суетливых столиц
жизнь текла, не спеша, будто местная речка Ольховка.
А в стране, как всегда, напряженной была обстановка:
то долина пылала огнем, то взрывалась гора —
несомненно, во имя свободы, во благо добра.
Там стреляют, и сям убиваются, et cetera.
А в деревне спокойствие, сплетни, похмелье с утра.
Да кураж: если пить — так последний пятак будет пропит,
собутыльников нынешних завтра узнаешь с трудом…
В этом сонном раю, где никто никого не торопит,
на краю парадиза стоит покосившийся дом.
В том дому пять семей ожидают давно расселенья,
но жилплощади лишней пока не нашлось у селенья.
Говорят: мы бы рады вам дать, но дырявый бюджет,
а из стольного града ни тугрика помощи нет.
И ругают жильцы президента, клянут подлеца.
А в одном из семейств, между тем, подрастает пацан.
При зачатии были супруги слегка на поддаче —
церебральным чревато подобное параличом.
Мог родиться дебил. Но мальцу улыбнулась удача:
уродился уродом.
Но сам он не знал ни о чем.
Так и жил без серьезных проблем, без особых затей,
абсолютно похожий на прочих, нормальных детей.
С виду скроенный по одному из типичных лекал,
он рубился в футбол и девчонок за косы таскал.
Только ночью порой замирал от неясной тоски,
да любил высоту — вечно прятался на чердаки…
1. Показания приятеля
Мы с ним сошлись на невских берегах
под сводами обители науки.
И он удрал от надоевшей скуки,
я ж из своей провинции в бегах.
Из вечно сонных весей и слобод —
лохматы, бородаты, безбороды —
съезжались в бурсу разные народы
хлебнуть демократических свобод.
Что можно нашим детям запретить,
когда себя мужами ощутили?
Вовсю кутили, и над тем шутили,
над чем у нас не принято шутить.
Приятель чересчур увлекся шуткой.
Лез на рожон, хоть в глаз его долби!
Пока не промелькнула тенью жуткой
зловещая контора «кей джи би».
Студенческие наши эскапады
закончились на гибельном краю…
Но этот парень никогда не падал.
Вообще нигде не падал — зуб даю.
Он крыши открывал, как Трою Шлиман,
когда сияла полная луна.
И как-то раз, когда по гребню шли мы,
нас догнала сокурсница одна.
Она на крышу выбралась нагою…
Он поворочал пальцем у виска,
вдруг покачнулся и ступил ногою
на воздух, будто там была доска.
Вниз поглядел, и плавною походкой
пошел он над верхушками берез…
Я утром понял: этот бред — от водки,
поскольку был я сильно нетверез.
2. Архивный документ
Кто сдал меня, мама, не знаю…
Прости меня, мама.
Что я не любил тебя, мама, сегодня мне жаль.
Куратор поведал, мол, ты захоронена в яму,
где свалены бомжи, бродяги и прочая шваль.
Ну, что же. И мне уготована участь не краше.
Пусть грохнут и бросят волкам на съеденье в лесах.
Все лучше, чем дни и года коротать у параши,
мечтая бродить в небесах.
Я верю: ты знала.
Что сын твой немножко блаженный.
Я пробовал падать. Меня относило назад.
Чем я виноват, что не тянет меня притяженье?
Что я не такой, как другие — чем я виноват?
За дар мне в расплату — три года больницы особой:
уколы, рентгены, таблетки, фиксация ног…
Здесь, мама, среди профессуры такие особы,
что Менгеле — просто щенок.
Теперь для науки твой сын непутевый не нужен —
она не сумела раскрыть феномена секрет.
Сегодня впервые мне выдали мяса на ужин
и даже оставили пачку дрянных сигарет.
А завтра…
Куратор сказал, что оставят в покое,
как только я сделаю это. Но я не хочу…
Возможно, меня замуруют в больничном покое,
вернув к моему палачу.
А, впрочем, скорее всего — в безымянную яму.
(Система любого смутьяна раздавит, как вшу.)
Мы все — дайте срок — туда ляжем. Кто сдуру, кто спьяну.
Прости меня, мама…
Зачем я все это пишу?..
3. Рапорт авиатора
Секретно.
Командиру эскадрильи.
Сим доношу, что выполнен приказ.
И хоть в Термезе придержали нас,
мы наверстали, приложив усилья.
На бреющем прокрались по реке,
а над Афганом развернулись сразу
и в Ч+8 прибыли на базу.
Без происшествий. Штатно. Все о’кей.
Во-первых, это.
Вот, что во-вторых.
Садился я в Джангале и в Шебире —
брал пассажиров на борт пятерых…
А высадил количеством четыре.
Я понимаю, выгодней молчать:
спецназ… десант… у них свои делишки.
Но то, что я увидел — это слишком:
на честь — пятно, на памяти — печать.
Я вышел из кабины на минуту,
а парня к аппарели вел конвой.
И — в этом я ручаюсь головой —
они его вели без парашюта.
Он прыгнул в бездну, в ночь… не в этом суть —
его обратно не вернуть из ада.
Но эту казнь замалчивать не надо.
Я их прошу найти, отдать под суд.
И третье.
Я не зверь и не палач.
Пусть даже был он из другого стана,
но я теперь ни за какой калач
служить в подобной армии не стану.
Прошу уволить.
Я вполне здоров,
но находиться здесь невыносимо.
И подпись:
бывший капитан Петров,
Герой России.
4. Бред пограничника
…пять коров, шесть коров…
сто четырнадцать тучных коров…
Я от счета дурею, но спать под гипнозом не буду!
Отпустите, профессор, ведь я абсолютно здоров.
А меня поместили в палату с Сократом и Буддой.
Это бред!
Я не болен.
Вы знаете лучше меня,
что я все это видел.
Я видел своими глазами,
как в ущелье над Пянджем металась лавина огня,
пожирая белесую заметь.
В темном небе сияньем полярным пылали круги.
В тучах рыскали тени теней, будто ангелов сонмы.
А вдоль поезда в воздухе
шел исполин невесомый,
поджигая вагоны с отравой один за другим…
Вы смеетесь.
И я бы кому-то поверить не смог.
Самому не внушает доверия байка чужая.
Но я лично вдыхал сладковатый удушливый смог,
от которого крыша съезжает.
Между тем, между двух берегов полыхал товарняк.
Сотня верст до Термеза (ближайший вокзал от заставы).
Кто состав приволок, кто над речкой держаться заставил —
или бог, или маг. Или сам Копперфилд, на крайняк.
Пропадало товара на сотни лимонов рублей.
Дурь пылала, искрясь.
Пепел сыпался в темную воду.
Ветер выл, предвещая на завтра плохую погоду.
От огня становилось светлей.
Нам сказали стрелять.
Мы палили в него из всего.
Он шатался.
Шатался, да только с небес не валился.
Поначалу я злился.
Затем за него я молился,
а потом надышался… не помню потом ничего.
И опять вы смеетесь, профессор.
Ну, да. Передоз.
После смерти клинической, мол, в эмпиреях витаю.
Я, профессор, витал в эмпиреях не после, а до.
Отпустите к Сократу.
Я лягу.
Коров посчитаю…
5. Рассказ подруги.
…было в нем что-то, чего ни в ком…
Вот вспоминаю, а в горле ком.
Сколько уж лет прошло.
Долго к нему подбирала ключ.
С виду был холоден и колюч,
а в глубине — тепло.
Вот я и втюрилась, а потом
всюду таскалась за ним хвостом,
сучкой на поводке…
Стыдно признаться, но как-то раз
не утерпела и отдалась
прямо на чердаке…
(Плачет)
…да вру я. И все не так
было: разделась — и на чердак.
Думала, соблазню.
Шел он по крыше, рукой махнул:
«Дура!» — печально. И вбок шагнул,
будто по авеню…
Я же рыдала, лицо закрыв,
и прозевала его прорыв.
Видимо, позже всех
дура узнала, что он был бог.
И без труда обитать бы мог
где-то на небесех…
(Стонет)
…вернулся, спустя лет пять.
Вечером поздним легла в кровать,
слышу: стучат в окно.
Страшно до дрожи, о, боже мой:
дом без балконов, этаж седьмой…
А не открыть — грешно.
Палец у губ, мол, ты не шуми.
Ноги в крови, и висят плетьми.
Сам он едва живой.
Вижу: вот-вот — и сорвется вниз.
Вполз на руках и на мне повис…
Чувствую, знаю — мой!
(Тихо смеется)
…неделю жил…
Не уследила.
А был бы жив…
(Звякнул в словах металл)
Он же, урод, не поверил мне.
И всю дорогу торчал в окне —
об облаках мечтал…
Да, его нет.
Но меня от бед
и от напастей уж сколько лет
оберегает он.
Спросите, что ж он себя не спас?
Боги всегда уязвимей нас —
вон и Христос казнен…
6. Дневник журналиста
…небольшой городок, а точнее, большая деревня,
где которую ночь не дают мне заснуть соловьи.
А в окно двухэтажной гостиницы смотрят деревья,
что росли одновременно с главным героем статьи…
Я услышал о нем от друзей, воевавших в Афгане.
За столом, поминая навеки ушедших ребят,
рассказали легенду они о Летящем Иване
из разряда тех сказок, где наши всегда подсобят.
Мол, когда окружили, и не отзывается база,
и готовишься сдохнуть, штабных матеря дураков,
вдруг приходит боец из секретной элиты спецназа —
прямо с неба — и духов гоняет, как хилых щенков.
Эта редкая байка всплыла на обеих чеченских.
Там Иван-де убил недоступных иным вожаков:
из-за облака вышел, проник в облачении женском…
Я решил разобраться детальнее, кто он таков.
Ведь, возможно, способность летать обернется химерой:
может, ранец ракетный, а, может, магнитный движок.
Но в глазах обреченных легенда становится верой,
вырастает в религию первых адептов кружок…
Я нашел очевидцев, но их показания смутны.
Кто-то пьян, кто-то в дурке…
Похоже, в итоге — фигня.
Отчего ж эта тема практически ежеминутно
не дает мне покоя, тревожит, волнует меня?
Я любые рассказы о нем собираю упрямо.
Проверяю любой мало-мальски отчетливый след.
В этом городе я отыскал его старую маму —
после белой горячки не пьет уже несколько лет.
Завтра мы с ней встречаемся…
Эпилог
— А помнишь, как по молодости лет
ты мчался в ночь
на транссибирском скором?
В купе твое мужчина взял билет,
он рекомендовал себя шофером…
Я обомлел.
Откуда гость ночной
осведомлен о путевой попойке?
Нас было двое. Да еще хмельной
мужик вовсю храпел на верхней полке…
— А позже ты «шоферу» за бабло
сдал чертежи секретного «железа».
Тебе по жизни крупно повезло,
что мы через тебя сливали «дезу».
Да, нам нужны подобные шуты.
Ты заслужил вполне свою награду:
статьи, где море лжи и клеветы,
тебе прощались.
Но сегодня ты
копаешь там, где лучше бы не надо.
Касательно грядущего мессии,
мы — римский суд,
и мы — синедрион.
Ни Бог, ни твой герой (увы, ни он)
не требуются нынешней России.
Ты думаешь, что Ванька выпал сам?
Как уверяли нас авторитеты,
он мог без ног подняться к небесам…
Но ведь не зря придуманы кастеты.
И ты не вечен, даже если смел.
Ведь слышал же про наши постановки:
к примеру, ты несвежий овощ съел,
иль ненароком утонул в Ольховке…
Тебе, положим, на себя плевать:
борец за правду. Или что другое.
А дочь?
Супруга?
Старенькая мать?..
За что же им влачить судьбу изгоев?
Нелегок путь по тюрьмам, по судам —
и в страшном сне такого не приснится…
Урод,
ты пишешь то,
что нужно нам.
Или вообще не пишешь ни страницы…