Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 6, 2012
Поэзия
Владимир КОРКУНОВ
Поэт, литературовед, критик, публицист. Родился в 1984 году в городе Кимры Тверской области. Печатался в журналах «Юность», «Знамя» (в том числе, с предисловием Беллы Ахмадулиной), «Арион», «Дети Ра», «Зинзивер», «Аврора», «Волга XXI век», «Южная звезда», «Студенческий меридиан», в «Литературной газете», в газетах «Литературная Россия», «НГ Ex Libris» и др. Начальник редакционно-издательского отдела издательства «Вест-Консалтинг». Член Союза журналистов России, Союза писателей XXI века.
Помнишь принцессу, что вздумала было летать?
* * *
В заоконье, в разбуженном шорохе палой листвы,
потерялись твои шаги —
(даже тени закутались в кроны).
Там — машины на восемь рядов, здесь — на два.
Я считал до пяти,
а потом отвернул иконы.
И так тесно мне стало в этой пустой душе,
в оболочке поддушной, которая пахнет тобою.
Я потом разучусь забывать о тебе. (Это гордость шуршит
По ночам, задевая опять за живое.)
За пока еще могущее сострадать,
за пока еще помнящее посекундно…
Но уже перешедшее что-то… И поздно вспять,
невозможно.
И как прелюдия
перед чем-то сложным (да нет — простым),
навевающим в душной комнате паранойю,
Я уйду — где неслаженный веток ритм
Не дает увязаться с покоем.
Я буду спокоен.
* * *
Помнишь принцессу, что вздумала было летать?
После — ей собирали (конструктором Лего).
Холодно там или нет — попроси рассказать,
крылья дают или просто —
с разбега, и в небо?
Помнишь принцессу — и тельце ободранное?
Вдрызг переломанное, только крылья раскрыты.
Старый хирург взгляд ответ: он не склеит ее.
(Лишь оболочку возможно,
у смерти отбитую.)
Вспомни принцессу,
опавшую словно изъеденный лист,
крыльев нагих, отлетавших свое, ампутацию.
Смотрит на небо она, но лететь — только вниз
ей предлагает разбившийся ангел по рации.
С ним и ее соберут
и приштопают вырванных крыльев сукно,
Вновь соберут и закроют больничные двери.
Двери закроют, да вот позабудут окно…
Впрочем достаточно.
Хватит.
Она же не первая.
* * *
Оксане Балыкиной
Произнеси украденную ноту,
где для других не то, что места нет,
а все под сонностью домов накроет шепот,
истает свет.
И станет неудобною помехой
девчонка с отлетевшим каблучком,
и стоны радио, где о кончине Леха
толкуют увлеченно. А потом
сломает зябкий свет горбыль фонарный,
о нас споткнувшись, прерывая сон;
ты, поводырь моей руки, случайный
не сдержишь стон.
Но отольется в памяти дурливой
не ласка, сорванная непонятно кем,
а дамочка, застывшая под сливой,
и радио, заглохшее совсем.
* * *
С. Д.
Ныряешь в ночь, в темнеющий пролет.
Вслед не гляжу, иначе — не вернуться.
Ночная улица тебя не отдает,
лучи перерезая солнцу.
Я в детстве часто солнце рисовал,
сейчас мне кажется, что за его лучами
твой чуткий взгляд меня оберегал,
подсказывал себя найти вначале.
…Что там, внутри светящихся зрачков?
Не то ли счастье,
то ли просто чайная
располагает. Этот разговор —
он больше долгожданный, чем случайный.
И если я сейчас хочу молчать —
лишь потому, что ты — мое открытие.
Мне так тепло… но, знаешь, мятный чай
успел остыть на краешке улыбки.
…И все казалось донельзя простым,
но, отпуская в ночь, я вдруг подумал,
что солнце в детстве рисовала ты,
а я был где-то в уголке рисунка.
Воскресный вечер
Мы говорили. Дождь с туманом
играл, выплескивая грусть.
И расставаться было рано,
и странно ускорялся пульс.
Сквозила музыка сквозь мысли,
клубилась в ягодном дыму.
Вино с налетом легко-кислым
пыталось прошлое вернуть.
А после — пряная прохлада
и ночь цветущих тополей.
И расставаться было надо,
и нужно было быть смелей.
* * *
Как тоски набравши в рот,
я стоял — ни жив, ни мертв.
Я стоял. А жизнь катилась
Сквозь машины, сквозь дома,
Сквозь ненужного меня…
И дышали странной силой
Шутки, влезшие случайно,
Разговоры по ночам…
Все, что ты забыть просила.
Наши частые прогулки,
Ужин на сковороде —
Отдавали диким гулом
В голове.
Наши сны, где ты боялась
Потерять, и с нервной силой
Мне шептала: милый, милый…
Это все как небыль смыло.
Все, что ты забыть просила.
* * *
Игорю и Полине
Где мёд — не мёд, где человек-пчела,
и где пчела размером с человека;
слова, которые слагаются в слова,
становятся словесным пчело-веком.
И веком слов. Влеком и отвлекаем,
сидел, слагавший рифмы, человек —
о пчёлах, мёд словесный извлекающих,
о мёде, меде, меди — обо всех.
* * *
Лине
А между нами стены и дома,
и, расставаясь, я схожу с ума —
я комнату словами обрамляю.
Мой телефон молчит — он все молчит,
незнанием, неведеньем горчит
несказанная несказанно стая
облупленных уже и кем-то слов,
которыми добраться до основ,
порвать рисованные расстоянья сложно.
Но разговор кренится на беду,
и я опять непонятым уйду —
я сам себя не понимаю должно.
Что рисовать! — словами обрамлять,
всяк приходящий вечер, словно тать,
тебя из монитора выдирает.
И остается мысли вызволять,
и говорить с тобой опять, опять,
неловко и нелепо засыпая.