Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2012
Антон КРЫЛОВ
Поэт, филолог, переводчик. Родился в 1960 году. Стихи публиковались в журналах «Нева», «Зинзивер», «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Окно», интернет-альманахе «Красный Серафим». Живет в Санкт-Петербурге.
Поэзия
ОСКОЛОК ВОДЫ
ГУСИ
Безвидна, пуста в межсезонье. Хотя
прозрачные гуси по небу летят.
Их снизу не видно глазами. Но знает
закрывший глаза, что летают.
Граница меж твердью и твердью. На ней
мелькают прозрачные тени гусей.
Их сверху не видно. Но прочие птицы
в них верят, минуя границу.
Осколок воды. Капля времени. Столб
чужих атмосфер. Жизнь до надписи «СТОП».
Любовь — время петь или повод для грусти?
Ответьте, прозрачные гуси.
Молчат, пропуская сквозь перистость свет,
прозрачные гуси, как будто их нет.
Тогда отчего же над всеми, кто верит,
кружатся прозрачные перья?
A MIDSUMMER DAY’S DREAM
Шаг, присест, травинки срыв,
ярких образов наплыв,
облокот и ног поджим,
жмур, обдум, чем дорожим
и теряем что, задрем,
беспросып и выпорх в нем
за пределы тела в сон,
развоплот, окрыл, возгон,
с высей весей неразгляд,
вспуг, задрожь и крыльев склад,
высморк сна под тела спуд,
всхрап, осмысл всего, пробуд.
* * *
Палатка ветхая. Прикрыт квадратный полог.
У входа очередь стоит мужского пола.
Внутри соитие, матрас. Матрос исходит
фонтаном семени и ритмом без просодий.
Плебеи ждут. Во рту у каждого монета.
как будто здесь причальный пирс плебейской Леты,
а не походный лупанарий. Возле злится
и брешет пес, зубаст как римская волчица.
Брундизий. Очередь за приношеньем плоти
на жалком ложе в жертву плоти же. Бесплоден
продажный дар Венере. Дождик медных ассов
не породит Персея. Прежде чем дождаться,
когда черед наступит, каждый молча вынет
из-за щеки монетку и отдаст богине
любви, раскинувшей потасканные груди.
У входа очередь, и ей конца не будет.
НОЧЬЮ
Ночью под звездой сверхновой,
возводя глаза к звезде,
по бульварам бродят вдовы
и оплакивают день.
Между черных вдовьих юбок
ходит такса, скалит зубы,
притворяясь будто зверь,
невзирая на размер.
Отрыдав, ничьи супруги
хороводом стали в круг
и венком сплетали руки,
если им хватало рук.
От стенаний, плачей, жалоб
такса куцый хвост поджала,
и несет свой длинный страх
на коротеньких ногах.
Эта ночь особой ночью
станет для собак и вдов
пальцев крючьями из клочьев
тьмы старухи ткут покров.
Под покровом, как под кляксой,
сгинут звезды, вдовы, таксы,
и наступит век утрат
впредь, отныне — до утра.
ОРФЕЙ
Вращеньем ключа от плеча
отщелкнул к началу начал
стальные врата. Зарычал
проснувшийся сторож, завыл
над чем-то давно неживым,
и тявкнули три головы.
Ступеньки, как будто назад
ведущие, шаг тормозят.
Темно. Оступиться нельзя,
иначе конец. В темноте,
которую тени без тел
сплетали, знакомую тень
найти невозможно. Но он
был так безнадежно влюблен,
что все-таки верил. Хитон
на нем будто принялся тлеть
от времени, коего несть
в кромешности. Он начал петь.
Он пел про скорбящий тростник,
про дождь, продлевающий дни
весной, про морские огни,
манящие в неводы рыб,
про гнев и любовь, про пиры
и войны, про то, как стары
слова, и про молодость слов,
про свет, про добро и про зло.
Он пел, как ему повезло
из всех на земле Эвридик
одну Эвридику найти.
Он пел. Она шла впереди.
Он пел и шагал, как слепой,
с простертой рукою за той,
которую жаждал живой
из тьмы возвратить. А она
шла в вечность, ему не видна,
но так же, как прежде, верна.
Он пел и в обитель теней
спускался. Развязка честней
чем вымысел. Умер Орфей.
ЗАСТОЛЬНАЯ
Не ерзай и ешь свой рассольник
быстрее, пока не остыл.
Сядь прямо и локти на стол не
клади. Я устала, а ты
на взводе от подвигов школьных.
Ты знаешь почти наизусть
стишки непристойные. Можешь
гондон в туалете надуть
и другу сказать, что похоже
на Анны Ивановны грудь.
Умеешь плеваться из трубки
бумагой товарищу в лоб,
класть кнопки под задницу Любке,
использовать зеркальце, чтоб
позырить девчонкам под юбки.
Способен сбежать с ОБЖ
и травку курить в туалете,
потом стенгазету поджечь
и словом похабным пометить
окно на втором этаже.
Ты мастер писать по-английски
глагол повелительный FUCK,
подделывать ловко записки
о том, что болел. И не факт,
что Пушкину в книжке пипиську
не ты пририсовывал. Ешь
рассольник, не морщись, в нем яда
ни капли. Он вкусен и свеж.
А Пушкина трогать не надо —
испортишь хорошую вещь.