Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2012
Владимир КОРКУНОВ
Поэт, литературовед, критик. Родился в 1984 году в городе Кимры Тверской области. Печатался в журналах «Юность», «Знамя» (в том числе, с предисловием Беллы Ахмадулиной), «Арион», «Дети Ра», «Зинзивер», «Аврора», «Волга XXI век», в «Литературной газете», в газетах «Литературная Россия», «НГ Ex Libris» и др. Сотрудник издательства «Вест-Консалтинг». Член Союза журналистов России, Союза писателей XXI века.
Колесо обозрения
Кролики во ржи, или душа, глотнувшая свободного воздуха
Мартовский номер журнала «Дети Ра» (№ 3 (89), 2012) посвящен поэтам СМОГа. Они — актуальны, хотя бы потому, что каждое талантливое поколение духовно переживает себя, и не просто находит отзвук в последующих — становится выразителем их жизни. Талант — в какой-то степени — пророк. Авторы СМОГа, поэты, прозаики, художники — талантливы. На страницах журнала представлены стихи Петра Шушпанова, Дмитрия Савицкого, Аркадия Пахомова, Игоря Ворошилова, Леонарда Данильцева, Николая Шатрова, Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, проза Вагрича Бахчаняна, а также эссе Владимира Алейникова и Вячеслава Самошкина.
Обилие авторов-смогистов позволяет читателю окунуться в атмосферу 1960-х, причем это погружение будет сопровождаться не перепевом известных сюжетов и тем (во всяком случае, не только), но: срезом глотнувшей свободы, сбросившей идеологические догмы поэзии, находящейся между временами застоя и отстоя.
Свобода (Петр Шушпанов) названа своим именем, избежав тем самым опасности очутиться в иносказательной петле:
Душа,
слепая рыба из глубин!
Ты разорвешься, как воздушный шарик,
лишь только воздуха
свободного
глотнешь…
Ей, этой свободе, необходимо утвердиться, а потому она должна прозвучать — не намеком, не иносказанием, а полногласно, полноценно. И они лопались, эти души, вкусившие до края свободы. Судьбы смогистов известны. Губанов предсказал себе роковой сентябрь и навсегда остался в этом месяце золотеющей листвы. Бахчанян и Соколов, блеснувшие чешуей иного мира, сменили океаны и континенты. Савицкий оказался во Франции; Пахомов, Ворошилов, Данильцев, Шатров, Зверев, Яковлев — в вечности…
По крупицам памяти и страницам архивов воссоздается теперь вспыхнувшее и разошедшееся яркими огоньками полотно СМОГа. Но время не властно над словом, тем более, если оно Словом и создается.
«не мы подводим времени черту / сама черта как уровень ненастья», — говорит Дмитрий Савицкий. Им, выпавшим жить в счастливом ненастье (ибо жизнь в любом случае — счастье), нечего было хвататься за соломинку, открывая простые истины:
есть воля к жизни воля к смерти есть
открытие заслуживает порки
два воробья вокруг размокшей корки
вопят и ссорятся и как ни глянь но несть
зацепки глазу — словно все ползет:
от зыбкого размытого пейзажа
до слова Я. такая вышла лажа
почтарь плетется шавка кость грызет
Стихи перетекают в прозу и замыкаются в изобразительном пространстве. Вагрич Бахчанян, создавая свой деструктивный (и одновременно остро-конструктивный) мир, был способен изменять материю пространства и словом, и графикой (именно он расположил ленинский профиль на ордене горизонтально — сообразно нынешнему положению вождя); подкрутив пару винтиков, найдя словесную окантовку, преобразил подростка Савенко в писателя Лимонова.
Построена на парадоксе и представленная в журнале «Сказка». Пересказывать Бахчаняна — цитировать дословно, но в межбуквенной и межсмысловой плоскости, впитав в себя эстетику постмодернизма, и находится его добрый молодец, скачущий в Киев-град (персонаж «Сказки»). Язык до Киева доведет, говорите? Может, и так. Главное, чтобы этот Киев Великим Устюгом не оказался. Или Великим Новгородом — в крайнем случае.
Но не только советами и слухами земля полнится (вот если бы добрый молодец отправился в Киев-град, да с навигатором, на коне установленном!).
И все-таки СМОГ был хорош тем, что не сковывался единым творческим вектором; в обществе гениев сосуществовали эти разные, но талантливые авторы, порой — этакие медведи в берлоге (что, кстати, ставило под сомнение долгое и успешное существование самого общества). Они, оставаясь друзьями в жизни, вклеивали в мозаику русской литературы свои — отличные от прочих — пазлы.
Вячеслав Самошкин вспоминает о смоговском вечере 1965 года:
«Самое яркое впечатление осталось, конечно, от чтения Леонида Губанова и Владимира Алейникова.
«Эта женщина недописана, / Эта женщина недолатана, / Этой женщине не до бисера, / А до губ моих — ада адова», — шаманствовал первый.
«Когда в провинции болеют тополя, / И свет погас, и форточку открыли, / Я буду жить, где провода в полях / И ласточек надломленные крылья», — волхвовал второй…»
Владимир Алейников уверен: «Смог — это значит сумел. Ну а смог, сумел выжить — сумей же сказать. Произнести — слово. На чутье, на дыхании, чудом — но удержаться в яви. Ринуться в стихию речи — и обрести в ней дом. И продолжать — путь».
Но путь продолжается не только там, где рождается слово. Филологи не дадут соврать — в начале было предложение. Но почему такая удивительная магия у звука?
Аркадий Пахомов наговаривает, а ты проваливаешься куда-то, отрешаясь от собственно смысла, следишь за действием посредством звуков:
Я скажу: на холме был дом,
под холмом протекал ручей,
а еще я скажу потом,
что и дом, и ручей — ничей.
А еще я скажу, что луна
по ночам валила плетень,
а еще вам полезно знать,
что была у плетня тень.
После, услышав дом, угадав его тихий медитативный призыв, нужно сесть «в электричку в зеленой шали», добраться до возвышающего над ржаным полем дома и… войти в него, чтобы жить, чтобы остаться навсегда, завести двух (обязательно двух!) крольчат, любоваться закатом и думать вслух.
А в конце, когда пробуждаешься от словесно-звуковой игры: «я вас очень прошу, очень — / разрешайте крольчатам бегать к вам в огород». В самом деле — пусть бегают!