Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2012
Критика
Борис Останин, О´Cанчес, Александр Смир. «Триалоги» — Издательство Союза писателей Санкт-Петербурга 2011 г.
Серия «Петраэдр» выпуск 20
«Афоризм без парадокса — все равно что суп без топора:
легко переваривается, но ничего в остатке«.
О´Санчес
«Триалоги» — книга неожиданная и вместе с тем совершенно традиционная. Сборники афоризмов, собранные в тематические разделы, — довольно популярный жанр (если возможно, конечно, отнести подобный текст к какому-либо «жанру»). Обычно их называют довольно пафосно — «Мудрость веков», например, и помещают туда высказывания самых разных мыслителей, политиков, писателей по самым различным вопросам — любовь, смерть, брак, подвиг, преступление… Зачастую эти высказывания противоречат друг другу или даже полностью исключают друг друга. Читатель может выбрать по собственному усмотрению любой взгляд на проблему и подкрепить его соответствующей цитатой. Подобные сборники пользуются популярностью у школьников, которым требуется эпиграф к сочинению, и у «записных остряков», блистающих в компаниях.
«Триалоги», при всей парадоксальности и зачастую далеко не полной взаимоуживаемости собранных афоризмов, обладают по крайней мере одной чертой, выгодно отличающей их от «Мудрости веков». «Триалоги» — это авторская работа со строго выверенной и четко выстроенной концепцией. Кто определяет, каким словам прозвучать, а каким — сгинуть в безвестности? Только автор. Составитель сборника Юлия Андреева предлагает читателю своеобразную пьесу, в которой на пустой сцене, выхваченные из темноты прожекторами, существуют три персонажа. Взаимодействие между ними сведено к минимуму. Они даже не полемизируют — каждый изрекает собственную реплику и замолкает, дав ей отзвучать до конца. Тогда вступает второй персонаж, за ним третий. («Диалог — это умение перебивать собеседника в порядке очереди», — как совершенно справедливо заметил О´Санчес.)
«Пьеса» собрана из афоризмов трех очень разных людей. Сама Андреева характеризует их так:
«Три голоса, три образа, три философа-поэта, каждый в своем мире, и все вместе в моем маленьком театре… Философ-интуитивист Борис Останин — этому ни денег не надо, ни благ земных. Останин созерцает мир, время от времени вылавливая блескучие слова-образы и пленяясь ими. Очарованный, или «Разочарованный странник»?..
Воин воли О´Санчес — движения резкие, порывистые, точные, как удар скальпелем. Ни с кем не спутаешь.
И меж ними черный шут — Александр Смир. Шутки, несерьезные стихи, откровенное ерничение — классический ситэ; персонаж театра «Но», шекспировский шут — как без него?
Они возникают на сцене как бы из пустоты, появляются и… каждый о своем… Это может показаться колдовским бормотанием, заговором троих против всех, революцией всеобщего безумия».
Вступление сразу же дает сборнику особенную глубину, и мы вступаем под сень неведомого театра.
Читая книгу, мы часто создаем в уме «картинку» — «снимаем собственное кино» или, если угодно, «ставим собственную пьесу». Отсюда, кстати, неприятие «абсолютными книгочеями» экранизаций и инсценировок — они ощущают вторжение чужой воли в собственный художественный мир.
Но в данном случае даже самый оголтелый книгочей должен будет признать: спектакль, поставленный Андреевой — точнее, составленный ею из уже написанных реплик, — это наилучшая форма подачи подобного материала. Классический афоризм скользит по сознанию, не останавливаясь и не задерживаясь в памяти. На миг лишь мы восхитимся изящно поданной мыслью — и дальше, дальше… Почему? Потому что афоризм не цепляет наш ум, он — уже готовый продукт работы чужого ума. Можно запомнить теорему без доказательства, но очень трудно принять вывод без предшествующего жизненного или интеллектуального опыта. Именно поэтому не работают советы из «Мудрости веков». «Поспешишь — людей насмешишь», предостерегает народ на протяжении столетий; ну и что с того? Все равно и спешат, и смешат.
В этом заключена главная опасность. Как всякий текст, афоризм стремится к бессмертию. Но будучи яркой и краткой вспышкой мысли, он очень быстро гаснет. Если только для него не созданы определенные условия.
Иногда это иллюстрации в книге. Иногда — сюжет или художественный образ. Лучше всего запоминаются афоризмы Оскара Уайльда — именно потому, что они органично встроены в сюжет. «Максимы» Ларошфуко постигла куда более печальная участь.
Андреева изымает фразы из контекста и помещает их в совершенно новый контекст. Троичная форма — триалог — выбрана не случайно: утверждение опровергается отрицанием и примиряется со своей противоположностью высмеиванием.
Вот совершенно традиционная для сборника афоризмов тема — «Ум и Глупость».
«Подлинную “умную радость” приносит нежданная мысль. Бог мой, как она редка!» — утверждает Б. Останин.
«Мудрость — это идея-пенсионер», — язвит О´Санчес.
«И с горы какой-то гуру / Миру вкручивал муру», — припечатывает А. Смир.
Вообще же уму больше всего досталось от О´Санчеса:
«Плод от Древа познания не может быть приторным и не должен быть желудем.»
«Любознательность — это любопытство, лишенное невинности.»
«Настоящий философ ничего не боится, кроме бытия и небытия.»
«Наобум — это еще не подсознание.»
Афоризм, помимо своей выхваченности из текста и контекста, обладает такими качествами, как недоказуемость, безаппеляционность, парадоксальность. Нередко он раздражает, но в этом и состоит его предназначение: он, собственно, для того и создан, чтобы раздражать. В первую очередь и в идеале афоризм щекочет ум, который испытывает то ни с чем не сравнимое удовольствие от точной формулировки, то ярость от невозможности возразить. Афористичность заразна: в ответ на чужой афоризм хочется сочинить собственный.
Догмы — в домны, — требует А. Смир. «В домны» — на переплавку? На создание новых догм? Что имеется в виду? Афорист не ответит — он брякнул, а ты с этим живи… или забудь.
Афоризмы легко забываются, поскольку дались нам, читателям, без всякого труда. Но если уж запоминаются, то навсегда — потому что сумели ответить на какой-то важный для нас и еще не высказанный вопрос.
Еще одно свойство афоризма — наносить предупреждающие удары. «Требуют свободу слова и совсем забыли про свободу молчания», — напоминает Б. Останин.
Мы асы точить лясы, — ехидничает А. Смир.
А вот вступает «человек действия» О´Санчес: «Роман без сюжета — что драка без участников.»
Останин «не любит» литературу:
Первый: «Литература — это лекарство».
Второй: «Литература — это боль».
Третий: «Господа, предлагаю немедленно покинуть эту больницу».
«Не любит» ее и О´Санчес: «Читатель — это пассивный графоман». А что думает и что любит или «не любит» Смир — останется загадкой: шут своих тайн не выдает.
Трое касаются понемногу всего — и творчества, и мифотворчества, и души человеческой, и веры, и погоды… Обо всем найдется суждение — короткое и резкое. Насколько оно применимо к жизни — к моей жизни, к твоей, к жизни авторов или составителя сборника? Насколько оно применимо к жизни сейчас, в данную минуту?
В маленьком театре Юлии Андреевой обостренно ощущаются эфемерность афоризма, его летучесть. «Слова летучи», как говорила королева Марго.
Гаснет на сцене свет, пропадают из поля зрения персонажи, замолкают их голоса. Но эхо голосов еще звучит, остается впечатление от спектакля и, что еще важнее, — зритель уходит из театра, точно зная, что персонажи никуда не исчезли. Они по-прежнему на сцене, в темноте, их мысль не замолкает ни на миг, она будет длиться, пока продолжается жизнь.
«Человек вопрошает, мир молчит… человек вопрошает, мир молчит… человек вопрошает… Почему бы и ему не замолчать, наконец?» — произносит напоследок Б. Останин.
Жить нормально.
Аномально? — интересуется А. Смир. Ответ на этот вопрос уже ясен: да конечно же, аномально: какой нормальный человек захочет жить нормально?
«Что может быть круче своей дороги?» — напутствует О´Санчес.
И после этого наступает действительное молчание. Афоризму, как мы уже говорили, невозможно возразить.
Елена ХАЕЦКАЯ