Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2012
Поэзия
Антон КРЫЛОВ
Поэт, переводчик. Родился в 1960 г. Стихи публиковались в журналах «Нева», «Зинзивер», «Дети Ра», «Окно», «Футурум АРТ», «Красный Серафим». Член Союза писателей XXI века. Живет в Санкт-Петербурге.
ЦЕЛЬ ЖИЗНИ
* * *
Кругом природа чередует все быстрей
взаимоисключающие циклы.
Прохожий обронил монетку, а на ней
два профиля и ни единой цифры.
Последний год такое чувство, что глаза
обращены вовнутрь, а не наружу.
Идешь вперед, а время катится назад,
ждешь завтрака, а наступает ужин.
Ярка, как пуговица дембеля, луна,
но этот блеск лишь псевдопозолота.
И днем, и ночью все, что видишь из окна —
мираж, да и не видно ничего там.
Цель жизни, идеал, заветная мечта —
слова из беллетристики, и только.
Иной раз думаешь: завел бы хомячка,
да, говорят, живут они недолго.
ГЕРБАРИЙ
Цветы. Вот девясил, иначе желтый цвет.
Синоним солнца удевятеренной силы.
Астральный след копыт придуманной кобылы —
той, что доставила гасконца в высший свет.
Кипрей, в народе иван-чай, являет знак
любви к языческой Киприде, то есть к Марье
родных полей. А без нее хорош в отваре,
как средство против эротического сна.
В горшке он крокус, а в миру простой шафран.
Ведь дирижер без фрака выглядит не больше
чем ноль, пусть с палочкой, а без нее — как ноль же
без палочки. Что внешний облик? Мишура.
Пастушья сумка, или сумочник. Ее
или его известны свойства, но при этом
он и она — не кенгуру. Так, белым цветом
цветут в отчизне быль, былое и былье.
Известен лук медвежий, он же черемша.
Для упыря невыносим чесночный запах,
а если все же, как волчок, укусит за бок,
цела останется бессмертная душа.
Тимьян, чабрец, жадобник, верест, мухопал.
Растение одно, зато названий много.
Так повелось с тех пор, когда, твореньям Бога
давая имена, Адам их забывал.
ФАКТЫ
Во-первых, урны, расставленные возле водосточных труб, зияют как потерянные
ботфорты капитана Флинта, ожидая худшего.
Во-вторых, худшее, извергнутое за сутки городом, заполняет их утробы, и они давятся,
их тошнит, поэтому вокруг месиво, крошево.
В-третьих, дворники не выходят на улицы, ленятся принести только им известное
средство, способное очистить утробы урн.
В-четвертых, местные чиновники сломали рычаги управления дворниками, вследствие
чего городу грозит кризис, хаос, коллапс.
В-пятых, путеводная звезда, которая светила еще волхвам в пустыне две тысячи лет назад,
уже не видна невооруженным глазом.
В-шестых, астрономы советуют вооружать глаза, либо вообще их не открывать,
причем последнее привлекает именно дворников.
Наконец, гражданин, который может спасти этот мир, пока не знает об этом и продолжает,
не спеша, заполнять налоговую декларацию.
ДЕТЕКТИВНАЯ ИСТОРИЯ
Бесстрашный, как лунатик на карнизе,
упорный, будто норная собака,
легальный частный сыщик Рудольф Визе
крадется вдоль холерного барака.
В кармане лупа, а в руке смит-вессон,
и глаз прищурен, чтоб ассиметричным
казался мир, где клоун Бим зарезан,
а клоун Бом не пойман был с поличным.
По лунной тропке пробегают волны,
доносят запах пороха и страха.
Теперь у Бома номер будет сольным,
а Бим оборотится горсткой праха.
За санитарной зоной дремлет, горбясь,
цирк-шапито, а в крошечной гримерке
нетрезвый Бом свою выводит подпись
под заголовком «Клоун» в книге мертвых.
* * *
Дети стояли в белых
рубашках и песню смешную пели,
и слезы из глаз, похожих на пуговки, капали
на детские груди с пентаклями.
Слов «У дороги чибис…»
хватило, чтобы газеты ошиблись,
назвав этот слет ответом на вылазки, происки
империалистов заморских.
Встал с пионерским горном
товарищ из центра и выдул гордо
руладу волшебных нот композитора Баснера,
посвященных галстуку красному.
И дети пошли колонной
в ногу вслед за владельцем горна.
Известно, что все всегда понимают правильно
пионеры города Гаммельна.
БОЛОТНАЯ РАПСОДИЯ
Болотный бог. Из липкой тины плащ,
жезл из осоки, а корона — перья выпи.
Благословляет он, болотной жижи выпив,
лягушек нецелованных на плач
о холостых царевичах. На листьях
кувшинок юбки, фижмы разложив,
рыдают земноводные. Ужи,
заложники межвидовых политик,
фаллическими символами ждут,
что предпочтут их воинам и принцам,
которым вряд ли суждено явиться
к ним на болото со стрелой во рту.
Хотя стрелу во рту держать — удел лягушек,
а суженый пусть ладит тетиву.
Уже бекасы ночь к себе зовут,
над горизонтом делается уже
полоска света. От тоски устав,
забыв про нецелованность, царевны
не плачут, а поют. Напевом древним
взволнованный, отверз свои уста
болотный бог. О жизни он пророчит,
о смерти, что ведет в другую жизнь.
Его не слышат. Уползли ужи,
ушли бекасы. Хор невест все громче.
* * *
Гривны, гривны, так странно, что, кажется, будто богат,
и тотчас появляется в мыслях желание выпить.
Два по двести, котлета по-киевски, хлеб и салат.
Не бажаете, панно, в кабак «Ришелье» или «Лыбидь»?
Это Киев, а, может быть, Вильнюс, столица Литвы.
Вот купюра в сто литов, желание выпить осталось.
Пусть темно, лабас вакарас, право, здесь столько жратвы,
что никак не могу опьянеть, разве самую малость.
Нет, не Вильнюс, а Минск. Вот куда занесло от литовских равнин.
Дайте драников, бабок, драчен, калиласка, под водку,
чтобы птицей взлететь и висеть над землей, как парящий раввин
на картинах Шагала, забрав себе небо на откуп.
Сверху вид открывается на европейскую часть той страны,
что разбилась, как чашка, и жалко, да, видно, на счастье —
это возраст, безжалостный фокусник, делает время иным,
как часы под платком, молотком разбивая на части.
В ТЕМПЕ МАРША
Ать-два, литавры, голос медных духовых, высок, плечист
тамбурмажор, и в унисон сердца, и с верхних этажей
кричали женщины ура, и в воздух че, и в воздух чи,
и воздух чист, ура, ура, кричали жи, кричали же,
печатал жесты и шаги тамбурмажор, и каблуки
подбиты конскими подковами, ура, и в воздух че,
а на плече тамбурмажора аксельбант, и белый ки,
и китель бел, и децибелы красят лица трубачей
в багровый цвет, и глаз не видно из-за щек, летает жезл
тамбурмажора вверх и вниз, и звон литавр, и пролетал
над ними некто, окрылен, и сверху сыпал, как драже,
потоки нот одних и тех же, чтобы вновь одна и та
же тема марша грохотала, чтобы женщины ура,
и чтобы снова в унисон, и стон валторн, и геликон,
и медный горн, а сверху крылья распростер, и полтора
осталось такта, и конец недалеко, недалеко.