Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 9, 2011
Литературно-художественный журнал ‘Зинзивер’, № 9 (29), 2011
Петербургское колесо обозрения
Владимир Коркунов
Поэт, литературовед. Родился в 1984 году в г. Кимры Тверской области, где и живет. Образование высшее. Печатался в журналах «Дети Ра», «Юность», «Знамя», «Арион» и во многих других изданиях.
От блокадного Ленинграда к поискам юности
Обзор июльских толстых литературных журналов Санкт-Петербурга
В этом обзоре мы остановимся на поэтической составляющей питерских журналов, а также выделим по одному ключевому (в субъективном, конечно, представлении) материалу. Ниже — в этом контексте — представлены заметки о журналах «Звезда» и «Нева» за июль 2011 года.
«Звезда»: патриотизм советской американки
Поэтический раздел июльской «Звезды» составили стихи Елены Ушаковой, Евгения Каминского, Евгения Чигрина, Регины Дериевой, Владимира Дроздова и блокадницы Мэри Рид. Поэтов, как видим, много, но что они могут сказать читателю?
В стихотворениях Елены Ушаковой чувствуется владение формой, точность поэтического слуха, но сумма идей (о чем в свое время говаривал Пушкин) порой не очень значительна.
Без постылого российского позерства,
Без ура-патриотического ража,
Но без скромности (без ложной) и притворства
Он сказал, что вот литература наша
Чуткостью своей ко всякой фальши —
Несравненная! единственная в мире!
Что-то будет с ней, уже советской, дальше? —
В эмигрантской он гадал своей квартире.
Эти строки посвящены памяти Георгия Адамовича, но сказано без воспарения, без пресловутого «ах», да и мысль о том, что Адамович в эмиграции думал о величии русской литературы, не является великим откровением, особенно в контексте имени поэта. Мысль просыпается во второй строфе:
Что-то ведомо ей высшее, такое,
Что не терпит ни «нажатия педали»,
Ни котурнов, ни ученого покоя.
Он носил в себе печать ее печали,
И, назвав себя каким-то двадцать третьим
Или даже, может быть, сорок девятым,
Он был счастлив, что попался в ее сети
И что с Анненским — по алфавиту — рядом.
Здесь мы видим элегантность, уход от вычурности, а в конце — самое что ни на есть воспарение. Сравнение с Анненским — экивок в сторону как эмигрантской литературы, так и запоздало пришедшего признания (в случае с Адамовичем, «первым эмигрантским критиком», я немного утрирую). И как в судьбе Адамовича и Анненского, так и в стихе Елены Ушаковой условный минус меняется на плюс. Или это литературный прием?
Удивительные поэтические открытия совершает Евгений Каминский. Что делать тому, кого «погубили слова»? Ответ кроется в стихах:
Убрать бы морщины со лба,
на пальцах бы сделать наколку…
<…>
…убраться бы в Новороссийск…
Свойственна автору и ирония. Неожиданной видится фраза:
«…видя, какой Пастернак
в руки идет с Мандельштамом».
А по-настоящему жуткое, искреннее, без ощущения симулякра и рефлексии стихотворение адресовано памяти ленинградского критика Адольфа Урбана, в котором проблескивает мастерство Каминского: «всерьез играешь мертвеца». Главное, чтобы поэзия не была мертвой.
Самые трогательные строки в июльской «Звезде» — пера Мэри Рид — американки, пережившей блокаду, а затем, после смелого письма Сталину угодившей в лагеря. Стихи — не эталон искусности, но в них нет искусственности и надуманности, а это дорогого стоит. А рождены — на сломе, на выпуклости боли. После реабилитации Мэри Рид отказалась возвращаться в Ленинград, жила в поселке Тума Рязанской области, ежемесячно переводила часть денег в поддержку народа Вьетнама. Как пишет Майя Сёмина, предваряя стихи Рид, «самой ценной наградой для нее всегда была медаль “За оборону Ленинграда”». Стихи об этой героической странице, в которой не самую последнюю роль сыграла и выбравшая нашу страну американка (а кто там сыграл последнюю роль?!) самой наградой памяти читателям «Звезды».
Это тот случай, когда технические артефакты лишь подчеркивают ужас происходящего. Потому и в стихах (а что говорить о самом Ленинграде?) нервность, урывистость, отсутствие окончательного лоска. Последнее — ключевое.
Приведу два фрагмента из стихотворения «Письмо в Америку из осажденного города».
Вы! Там, в Америке!
Мой позывной — «Блокада!»
Понять ли вам?
Но я вам объясню.
Вам у светильников домашних
знать бы надо,
как предаются города огню.
<…>
Но это что!..
А голод, голод, голод…
Поймете ли, как кости кожу рвут,
как улыбается,
приумножая горе,
ваш сын
в предсмертной тишине минут.
Странно одно — если американка стала патриотом нашей страны, почему мы далеко не всегда соответствуем этой любви? Хотя бы в стихах, коли речь о поэзии.
Из прочих материалов «Звезды» отмечу исследование Евгения Шраговица «Перекличка трех поэтов: Окуджава, Георгий Иванов, Тютчев». Основной герой исследования — Окуджава, а цель — показать связь поэтик и влияний, выделить из Серебряного века не только Блока (которого отмечал «в списке приоритетов» сам Булат Шалвович), но — Иванова, а через него — Тютчева.
Сходства и различия тональностей и характеров авторов, выявление общих приемов, вообще слов и методов написания — занятие увлекательное, позволяющее понять по каким законам плывет поэтический корабль, сколько в нем переплетений, пересечений, явных и неявных цитат. В этом контексте осмысление наследия Окуджавы, заворот в его творческую мастерскую — с одной стороны сродни филологической игре (литература полна аллюзий!), с другой — маленькая жемчужина, объединившая разные периоды русской литературы, по которым можно (пусть и весьма приблизительно) посмотреть на ее развитие.
«Нева»: мегабайты поцелуев на чертовой ватерлинии
Поэтов в июльской «Неве» меньше, но они молоды и уже этим — интересны. Удивляет, что в питерском журнале все поэтическое пространство оккупировали москвички, причем обе — новые имена для толстожурнального мира. Это — Алиса Касиляускайте и Светлана Демидова.
Алиса Касиляускайте — выпускница МГУ, и к своей четверти века успела пожить и в Вильнюсе, и в Нальчике и — в Первопрестольной. До «Невы» Алиса публиковалась в «Лицейском литературном образовании», «Аз есмь» и «Лит-э-лит». С какими стихами?
Своеобычными. То есть своими, в которых проявляется, пробивается свой голос и пространство. И обычными, которые, как известно, представляют меньший интерес.
О двадцатипятилетии она говорит:
Да, пусть это рубеж, рубикон,
Ватер (черт его знает!)
Линия.
Потом добавляет:
Если есть ловец душ,
Мою не сочтет уловом.
Бросит в лодку на дно
Улиткой
В сети с ершами.
«Улитка» здесь — фонетическая перекличка с «Улиссом», заявленным в начале стиха («Да, пусть не до “Улисса” еще, / Не до Борхеса, / Не до Плиния»), а само стихотворение — не то, что недоделанное, а немного расслабленное, не создающее единую картинку. Позже мы поймем, что это — метод, а пока… О чем хотелось сказать-то?
Бьется чертов гештальт
В твоей черепной коробке…
В голове читателя тоже начинает биться этот неопознанный предмет (предмет ли?). К слову, «гештальт» всего лишь понятие гештальтпсихологии, а лингвистический аналог к нему найти трудновато. Приближенный пример «гештальта» — когда что-то из ничего стало чем-то. М-да. А объяснение простое:
Когда-то так пробивало,
Что вылетали пробки.
А сейчас вместо «больно»
Все говоришь «прости».
При этом (хотя и хочется указать на затычку «все» в последней строке), подборка Алисы интересна, филологична и непредсказуема. Непонятно, куда завернет ее словопоток, какой образ она вплетет в поэтический текст. Последнее стихотворение подборки, выведенное на клиповой основе (что в некоторой степени относится ко всем стихам Алисы — именно этот метод я имел в виду) обнажает тонкий лиризм, снабженный потоком примет времени (а этот поток, эта беспорядочность диктуется ускоренным темпом жизни), а завершается элегически нежно:
Каждый сочельник
Алиса считает раны.
Каждый сочельник
Алисе нельзя грустить.
Ради этого финала стоило читать стихотворение. Да и всю подборку.
Поэтика Светланы Демидовой более привычна читателю «Невы». Силлабо-тоника здесь накладывается на современность, приметы времени сочетаются с поэтической традицией.
Жду не встречи — короткого стука.
Ты — лишь несколько строк на экране.
Передача тепла через буквы —
Веришь — больше ни капли не ранит!
Пальцы мягко касаются клавиш.
Мы увязли в компьютерном мире!
Ты, наверное, даже не знаешь,
Что живу я — в соседней квартире.
Незнакомец. Любимый и близкий.
К твоему так привыкла теплу я…
Километры страниц переписки.
Мегабайты моих поцелуев.
Любовное письмо современных девушек имеет мало сходств с эпистолярными посланиями барышень XIX века, но подобная метаморфоза приобретает дополнительный интерес, когда мы говорим о поэзии.
«Мегабайты моих поцелуев» — и название, и метафора является не только приметой времени, но и предвестником опасности, когда молодые люди вместо реальных встреч подменяют их виртуальными, когда: «Ты, наверное, даже не знаешь, / Что живу я — в соседней квартире». А живое общение уходит в тень перед онлайн-играми, общением в соответствующих форумах (с «друзьями» по виртуальному миру, из которого редок переход в реальность), да во всех группах/аськах/агентах/контактах, сублимирующих реальную жизнь. В некотором смысле это звучит как приговор.
В другом стихотворении Светланы (позволю привести в пример стих, опубликованный в «Студенческом меридиане», но здесь он нужен для завершения мысли) звучат слова, которые, изъяв из контекста, можно применить к большому поколению молодых поэтов, вырывающихся из оков литстудийной шаблонности и традиции:
Все мы ошибками детства немного отравлены —
Противоядие только находят не все.
На мой взгляд, в этом смысле Светлане Демидовой противоядие найти удалось, а что касается протагониста стиха, из которого взята цитата («Битыми стеклами памяти сердце царапая, / Старые мелочи тянут из прошлого след. / Глупая, смелая, злая, наивная, слабая? / Лишнее — стерто. Размешано в битом стекле»), вопрос следует задавать автору или лирическому прототипу, хотя в контексте стиха он кажется риторическим.
Уходя в сторону от поэзии, выделим основательный и фундаментальный материал Феликса Лурье (Санкт-Петербург). Несмотря на то, что родился Феликс Моисеевич в 1931 году, его исследование «Ренессанс — творчество молодых» органично переплетается со стихами молодых, опубликованных в журнале. Только эти молодые (среди которых — гении) творили несколько веков назад.
Научно-популярное исследование открывает перед читателем целый пласт не только знаменитых, но и малоизвестных широким читательским кругам имен (Мануил Хрисолор, Николо Пизано и многие другие), разных по таланту, применявших знания в самых разных областях, но объединенных целью — изменить прошлое и прийти к новому (обязательно лучшему) будущему.
Особенно мне запомнилась фраза-определение: «Ренессанс — это могильщик Средневековья и повивальная бабка Нового времени». Интересно, каким словом назовут нашу современную культуру. Будет ли она для чего-то могильщиком (или могильником) и повивальной бабкой?