Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 8, 2011
Критика
Георгий Яропольский. «Я не тот человек». Стихи. — Таганрог: «НЮАНС», 2010
Георгий Яропольский (г. Нальчик) известен не только как поэт, автор сборников стихов «Акт третий, сцена первая», «Реквием по столетию», «Сфера дымчатого стекла», «Нечто большее», «Холмы Хлама»), но и как переводчик художественной прозы (например, романов Д. М. Томаса, Д. Митчелла, М. Эмиса, Дж. Кэрролла, С. Холла). Применительно к себе такой же двуипостасный автор Михаил Яснов употребил звучный термин «Амбидекстр», назвав так новую книгу своих стихов, вышедшую в прошлом году. «Амбидекстром», «двуруким», одинаково владеющим правой и левой рукой, велик соблазн называть всякого мастера поэтического слова и художественного перевода.
Но в сборник Георгия Яропольского «Я не тот человек» вошли только собственные стихи, не переводы. Единственное, кажется, непосредственно переведенное стихотворение — «Утренняя серенада» из Филипа Ларкина (в оригинале название — «Aubade», значение полисемическое, в том числе религиозное — «заутреня», «утреннее песнопение»). Стихотворение более чем трагическое, к серенаде в привычном значении любовной песни имеющее слабое отношение, — стихотворение о еженощном ожидании и бесплодном осмыслении неизбежной смерти:
…смерть, что подобралась на сутки ныне
и мыслей не оставила в помине,
кроме одной: когда и где — я сам?
Вопрос напрасен, но, как вспышка, слово
небытие пронзает снова,
хлеща в потемках плетью по глазам.
На этот вопрос человеку при жизни не найти ответа, и спасает симулякром откровения лишь будничная занятость и рассвет, который маскирует до следующей ночи страх перед небытием:
Нет солнца, небо белое, как глина.
Опять зовет работ рутина.
А почтальоны, как врачи, — из дома в дом.
В предисловии к этой книге стихов Марина Кудимова говорит о Георгии Яропольском, что он из тех поэтов, которые «мучаются “последними вопросами”, ставят их, что называется, ребром и ответы иссекают из этого ребра, словно бы вечно воспроизводя первый акт творения… Как правило, они строят свой поэтический мир по образу и подобию той национальной традиции, в которой родились и развились». Согласившись с утверждением, что Георгий Яропольский любит ставить в своих стихах «последние вопросы» (и выбирает для переводов, вероятно, творения авторов, тоже задающихся дилеммами уровня не ниже «быть или не быть»), посмею все же оспорить второй тезис Марины Кудимовой. Дело в том, что Георгий Яропольский строит свой поэтический мир на основании явно не одной «национальной традиции». В его поэзии нашла отклик вся евроазиатская культура и философия. И я не уверена, что надо из этого массива выделять «английскую культуру», хотя Георгий Яропольский переводит, как правило, англоязычных авторов, и прочие национальные культуры — «и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». А равно «застолблять» поиск Бога и смысла жизни за какой-то одной культурой — допустим, за русской. По-моему, наоборот, билингвальный поиск оправдания своего бытия перед непреложным уходом в небытие, предпринятый Филипом Ларкиным и Георгием Яропольским, означает, что этот вопрос довлеет над всеми мыслящими людьми планеты. Значение же перевода для мировой литературы трудно переоценить. Переводчик — главная фигура культурного «диалога».
Стихи самого Георгия Яропольского отражают его богатейший словарный запас и умение не только говорить, но и думать на иных языках. «Холмы Forever» — название стихотворения, посвященного любимым учительницам, по форме «размыслительного», по содержанию элегического. «Город Nальчик» — название другого стихотворения, городского, пейзажного, рисующего как пестрый кавказско-европейский город:
Пусть малюет хоть кто не по-русски
Pizza, Club, Vavilon ли, Vivat —
на углах, как и раньше, старушки
сядут семечками торговать, —
так и билингвальную природу поэзии Яропольского. Примеры можно множить и множить:
Опять погребено зерно в мякине!
Я бормотал под нос: «Amour, exil», —
и очень грустно шведочка в бикини
смеялась с пола, втоптанная в пыль.
«Мы стеллажи, спеша, опустошали…»
О грозных звездах стих слагая,
«аrs brevis», — мыслишь поневоле,
но их не ждет судьба другая,
не век пастись им на приколе.
Пустое место
Взгляни на запад, мистер Х:
пылающий закат
весьма напоминает Стикс.
Но ты не виноват…
Все испещрившая цифирь
исчезнет без следа,
Но есть слова etoile, эсфирь,
star, stella и звезда.
«Взгляни на запад, мистер Х…»
Поэт идет дальше и от двуязычия переходит уже к амбивалентности личности лирического героя-рассказчика — в горько-ироническом стихотворении (которое, разумеется, не следует понимать буквально, как исповедь): «Автопортрет у ларька стеклотары» с эпиграфом из «Гамлета».
To be or not — и вся альтернатива!
И в слове not — альвеолярный звук!
Стремленье сгинуть — чуждая причуда.
Блуждая мрачной бездны на краю,
я знаю, что я жив еще, покуда
посуда есть, которую сдаю.
Стихотворение это — не столько о сдаваемой посуде, сколько о проникновении чужих мыслей и речей в собственную речь поэта; вероятно, это своеобразный крест всякого русского интеллигента, образованного настолько, что ему трудно отделить собственные мысли от общекультурного контекста. О чем Георгий Яропольский говорит в стихотворении с оригинальным названием «Пустырь как цитата»:
Пусть впечатался след мой в суглинок —
он его не затронул ничуть.
Весь в репьях, выходил я к асфальту.
Было странно легко на душе.
Я его заучил, как цитату,
но откуда — не вспомнить уже.
Начитанному человеку жить, пожалуй, труднее, чем неучу — то, что второму предстоит постигать, первый рад бы забыть… Ведь уже все было в истории человечества. Как отмечает Марина Кудимова: «Число объектов, которыми оперирует в стихах Яропольский, не изменилось со времен Гомера: Бог, жизнь, смерть, любовь». Вот и о любви сказано в тоске:
Любовь всегда сродни убийству
(о чем мы часто забываем,
поскольку Уайльда к букинисту
снесли). С любовью — убиваем!
Иной раз даже мерещится, что поэт отрицает какую-либо возможность сказать нечто новое:
…Почему же немотствует зал?
Просветленьем овация грянет!
Я — со всеми! Я что-то сказал?
Нет, послышалось вам… Это — Гамлет!
Монолог осветителя
Слогом высокопарным
я владел, ну так что же?
Этим знаком товарным
похваляться негоже.
Ангел
Или же, чтобы создать новое из существующего, надо прибегать к алхимии. Процессу «искусственного» творения посвящен венок сонетов «Реторта», который Марина Кудимова назвала безупречным по архитектонике — и он, действительно, выстроен из изящных французских сонетов, только замысел его грустен:
Перекалилась, лопнула реторта!
Осколки, брызги — вот и весь итог.
А я варил состав такого сорта,
что чувствовал себя, как полубог.
…Соединяя небо с грудой хлама,
я истину хотел извлечь упрямо —
не удался чудесный новый сплав.
Впрочем, венок сонетов коварен, и магистрал гласит иное:
Перекалилась, лопнула реторта —
не удался чудесный новый сплав.
…Так, может быть, забыть сию затею —
оставить сумасбродную идею —
с землею небо воссоединить?
Душа с годами разве что мельчала,
но я опять готов начать сначала —
мне этого уже не изменить.
Но тут, извините, сквозь стройный ритм сонета упорно пробивается эстрадная версия: «Я в сотый раз опять начну сначала…». Впрочем, стремление «начать сначала» при любых условиях движет творческим человеком, даже если
извечно страшат перемены,
слепое начало с нуля…
Зачем же не одновременны
и небо для нас, и земля?
Холмистое небо
Оперировать с мировым культурным наследием — труд великий и ответственность грандиозная. Ехидство просвещенных читателей, «уже знакомых» с чем-то подобным, их культурное «дежа вю» — неизбежная «награда» за работу. Но у Георгия Яропольского есть мощный контраргумент, которого я еще ни у кого из поэтов не встречала:
Поэт живет наедине со смертью.
Что им делить? Меж ними только Слово,
которое когда-то было Богом,
а стало — так, безделицей из букв.
«Сегодня утром я взглянул на небо…»
Постмодернизм пригвожден, а концепция божественного Слова поставлена с ног на голову… Уверена, что в этом поле поэту еще есть что сказать от себя лично!
Елена САФРОНОВА