Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2011
Случай Марины Цветаевой
«…когда мы говорим о поэте — дай нам Бог помнить о веке…»
Начало двадцатого века в России было бурным не только в политическом отношении, но и в поэтическом тоже. Появились совершенно новые направления: символизм, имажинизм, футуризм, акмеизм и другие. Ни к одному из них Марина Цветаева не примкнула. Ее характеру, как в реальной жизни, так и в литературной, была свойственна чужеродность всему окружающему — это отмечают все исследователи ее творчества. Так было на протяжении всей ее короткой жизни, как в России, так и в эмиграции. Она была очень одинока и ни на кого непохожа.
Цветаева получила хорошее образование с ранних лет. Мать ее была наполовину российской немкой, и Цветаева, воспитанная на немецкой литературе и свободно владевшая немецким языком, романтизировала Германию, и, когда в подростковом возрасте впервые попала в эту страну, была совершенно восхищена ею. Тем не менее, именно здесь, во Фрайбурге, ее посещает и первое чувство ностальгии по России. Теперь она воспринимает Германию как вторую родину, называя ее Фатерландом. Началась Первая мировая война, теперь немецкий Фатерланд и русское Отечество оказались по разные стороны фронта, а ее муж мобилизован санитаром. 1 декабря 1914 года, она обращается к «Германии»:
И где возьму благоразумье:
«За око — око, кровь — за кровь»,
Германия — мое безумье!
Германия — моя любовь!
Вместе с любовью к Германии в душе девочки поселяется любовь к творчеству немецкого поэта Генриха Гейне, ставшего ее кумиром «союзником во всех высотах и низинах». Хотя здесь нужно сделать оговорку: она знала и любила многих других поэтов, например Гете, Лагерлеф, Мюссе, и т. д. В течение всей жизни поэтесса жила в мире литературном, часто придумывала себе романы с поэтами, которых никогда не встречала в жизни. В ее архиве, в записной книжке №10, датированной 1923 годом, есть запись: «Не одни объятия связыв<ают>. И, если я себе (Вам?) отказыв<аю> в них, то для того лишь, чтобы лучше и глубже и пуще — по-иному! обнять. Я ведь не спрашив<ала> Вас, есть ли у Вас любовн<ица>.— Какое мне дело! — как и Вы в свою очередь не ревнов<али> меня к моим heine и hoffmansthal´aм <над строкой: Р1аtеn´ам>… «Платоническая любовь»? — да из лютых лютейшая!» Уже находясь в эмиграции в Чехии, 19 февраля 1925 года Цветаева, продолжая тему любви к Германии пишет стихотворение «Променявши на стремя…»:
Невозвратна как племя
Вымирающее (о нем
Гейне пел, — брак мой тайный:
Слаще гостя и ближе, чем брат…)
Невозвратна как Рейна
Сновиденный убийственный клад.
Чиста-злата — нержавый,
Чиста-серебра — Вагнер? — нырни!
Невозвратна как слава
Наша русская…
Цветаева, как и Гейне, родилась в конце века, только спустя почти сто лет после него. Также как у Гейне, в ее сознании, сформированном литературой, поселяется романтический герой Наполеон, хотя никакой свободы ее народу, в отличие от народа Гейне, он не приносил, романтизирует она и русских офицеров, героев войны 1812 года. Поэтесса оказалась свидетельницей двух революций. Революционные перемены второй русской революции она быстро поняла и оценила их опасность:
В винном облаке — луна. — Кто здесь?
Будь товарищем, красотка: пей!
А по городу — веселый слух:
Где-то двое потонули в вине.
В ее жизни было три войны: Первая мировая, гражданская, а потом и Вторая мировая, все три с голодом и потрясениями. Поэтическое мировосприятие молодой поэтессы Цветаевой, стоящей на перекрестке старой и новой эпох, претерпевает изменения, в ее тихой романтической лирике появляются характерные для зрелого мастера черты: в стихах звучат экспрессивные, призывные интонации, появляется умение несколькими штрихами создать живую картину. Муж Цветаевой, Сергей Эфрон, покинул страну с белой армией, и поэтессе ничего другого не оставалось, как в 1922 году вместе с дочерью эмигрировать в горячо любимую Германию, чтобы встретиться там с мужем.
Берлин в это время был переполнен русскими эмигрантами. В разных источниках даются разные сведения — русская колония насчитывала от ста до трехсот тысяч человек. Литературная жизнь кипела, интеллигенция увезла с собой на чужбину, по выражению Гейне, «портативное Отечество» — родной язык. Выходили многие русские газеты и журналы, работали книжные издательства, в том числе перебравшееся в Берлин московское издательство Геликон, которым руководил Абрам Вишняк, у него Цветаева издает сборник стихов «Ремесло» и поэму «Царь-девица». Состояние отверженности усугубляется ее безответным увлечением Вишняком, в это время Цветаева читает новеллы Гейне «Флорентийские ночи», с которыми ее познакомил Вишняк. Кратковременный роман увенчался первой биографической — эпистолярной — прозой с тем же названием, что и у Гейне — «Флорентийские ночи», и циклом стихов «Земные приметы».
За два с лишним месяца, проведенных в Берлине, у Цветаевой не складываются отношения ни с одной эмигрантской группой, она чувствует себя чужой, поэзию ее не очень признают, новаторство считают чем-то вроде эпатажа. Да и ее любимый Фатерланд не слишком приветлив, это уже не страна из ее юности, здесь все русские живут на птичьих правах. 1 августа 1922 года она покидает Германию и уезжает к мужу в Чехию. 9 февраля 1923 она пишет стихотворение «Эмигрант»:
Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами
Дамами, Думами,
Не слюбившись с вами, не сбившись с вами,
Неким —
Шуманом пронося под полой весну:
Выше! из виду!
Соловьиным тремоло на весу —
Некий — избранный.
Боязливейший, ибо взяв на дыб —
Ноги лижете!
Заблудившийся между грыж и глыб
Бог в блудилище.
Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
Не отвыкший… Виселиц
Не принявший… В рвани валют и виз
Беги — выходец.
В эмиграции ее поэтическое творчество становится еще более модернистским, с чертами футуризма. В своем эссе «Поэт о критике» сама Цветаева писала: «Творчество — преемственность и постепенность. Я в 1915 г. объясняю себя в 1925 г. Хронология — ключ к пониманию. — Почему у Вас такие разные стихи? — Потому что годы разные». Здесь поэтессой создается большой цикл стихов «Деревья», который она посвящает своей подруге Анне Тресковой, а также «Поэма Горы» и «Поэма Конца». Цветаева некоторое время работает редактором альманаха «Ковчег», ее произведения публикуют журналы «Воля России» и «Своими путями».
От романтизма поэтесса, как и ее кумир Гейне, совсем не уходит, это проявляется у Цветаевой, прежде всего в том, что она часто обращается к мифам, сказкам или широкоизвестным литературным сюжетам. В 1924 году она начинает работать над лирической сатирой «Крысолов», заканчивает ее уже в Париже. Диалог с Гейне она начала еще в России стихотворением «Памяти Гейне», в котором она восклицает: «Спор наш не кончен — а только начат!» Как бы в продолжение старого спора она пишет на сюжет немецкой средневековой легенды своего «Крысолова», который является реминисценцией не одноименного стихотворения Гете, а одного из последних стихов Гейне «Бродячие крысы». Есть предположение, что сатира, скорее всего, написана под впечатлением воспоминаний о революционных событиях, свидетельницей которых ей довелось стать. С другой стороны, если вспомнить ее «Фатерланд», то поэму можно рассматривать как предвидение того, к чему придет Веймарская республика в 1933 году, когда у власти оказался новый «крысолов». 9-10 апреля 1939, когда немецкие войска вошли в Чехию, у Цветаевой вырывается крик боли, обращение к «Германии» — миф под названием Фатерланд развенчан:
О, дева всех румянее
Среди зеленых гор —
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь — сказками туманила,
Днесь — танками пошла.
Пред чешскою крестьянкою —
Не опускаешь вежд,
Прокатываясь танками
По ржи ее надежд?
Пред горестью безмерною
Сей маленькой страны,
Что чувствуете, Германы:
Германии сыны??
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!
Это стихотворение вошло в последний поэтический цикл Цветаевой, названный ею «Стихи к Чехии», при жизни поэтессы оно не было опубликовано.
В Чехии Цветаева остается до 1925 года — до рождения сына. С переездом в Париж, куда к этому времени переместился из Берлина центр русской эмиграции, никаких особенно положительных изменений в семье Марины Цветаевой не произошло. Бедность, отсутствие работы, негативное отношение эмигрантов к ее стихам (берлинская история повторяется), их нежелание понять и принять ее саму. Из письма к Тресковой: «Меня в Париже, за редкими, личными исключениями, ненавидят, пишут всякие гадости, всячески обходят и т. д. Ненависть к присутствию в отсутствии, ибо нигде в обществ<енных> местах не бываю, ни на что ничем не отзываюсь. Пресса (газеты) сделали свое. Участие в Верстах, муж-евразиец и, вот в итоге, у меня комсомольские стихи и я на содержании у большевиков». Во Франции Цветаева выпускает всего один поэтический сборник «После России. 1922-1925». Обсуждая название этого сборника с Анной Тресковой, Цветаева пишет: «После России — хорошо? Я в этом названии слышу многое. Во-первых — тут и слышать нечего — простая достоверность: все — о стихах говорю — написанное после России. Во-вторых — не Россией одной жив человек. В-третьих — Россия во мне, не я в России (Сережины слова […]). В-четвертых: следующая ступень после России — куда? — да почти что в Царство Небесное!» (Курсив мой — Р. Ш.) В Париже написаны поэмы «Новогодняя» и «Поэма воздуха», а также «Стихи к Пушкину» «Маяковскому» «Стихи сироте» и некоторые другие.
Поэтесса начинает писать трагедии на античные сюжеты. Так возникают («Ариадна») «Тезей» и «Федра». За ними следует биографическая проза «Живое о живом» «Повесть о Сонечке» и т. д., ряд эссе, в том числе «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев» и другие. По словам В. Ходасевича, «Цветаева обрела себя как прозаика и обнаружилась настоящим мастером». Так же в архивах сохранилось эпистолярное наследие поэтессы этот периода, которое имеет большую художественную ценность, потому что, по воспоминаниям дочери Цветаевой, Ариадны Эфрон, поэтесса писала письма, как литературные произведения — сначала на черновике, а потом набело.
На мой взгляд, проблема любого писателя в эмиграции очень точно изложена в эссе «Поэт и время», написанном Цветаевой в Медоне, в январе 1932 года: «…мои русские вещи, при всей моей уединенности, и волей не моей, а своей, рассчитаны — на множества. Здесь множеств — физически нет, есть группы. Как вместо арен и трибун России — зальца, вместо этического события выступления (пусть наступления!) литературные вечера, вместо безымянного незаменимого слушателя России — слушатель именной и даже именитый. В порядке литературы, не в ходе жизни. Не тот масштаб, не тот ответ. В России, как в степи, как на море, есть откуда и куда сказать. Если бы давали говорить. […] А в общем просто: здесь та Россия, там — вся Россия. Здешнему в искусстве современно прошлое. Россия (о России говорю, не о властях), Россия, страна ведущих, от искусства требует, чтобы оно вело, эмиграция, страна оставшихся, чтобы вместе с ней оставалось, то есть неудержимо откатывалось назад. (Курсив мой — Р. Ш.) В здешнем порядке вещей я непорядок вещей. Там бы меня не печатали — и читали, здесь меня печатают — и не читают. (Впрочем, уж и печатать перестали.) Главное в жизни писателей (во второй половине ее) — писать. Не: успех, а: успеть. Здесь мне писать не мешают, дважды не мешают, ибо мешает не только травля, но и слава (любовь)». Ну, а если короче:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все — равно, и все — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
Список использованной литературы:
Марина Цветаева. Поэт и время (цитата в заглавии), а также:
Стихи: http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/stihi/stihi.htm
http://www1.lib.ru/POEZIQ/CWETAEWA/poet.txt_with-big-pictures.html
Проза: http://tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/proza/poet-i-vremya.htm
Записные книжки: http://www.tsvetayeva.com/prose/pr_10zap.php
Письма: http://www.tsvetayeva.com/letters/let_teskovoj3.php
Ефим Эткинд. Флейтист и крысы (Поэма Марины Цветаевой «Крысолов» в контексте немецкой народной легенды и ее литературных обработок). http://novruslit.ru/library/?p=44
Мина Полянская. Флорентийские ночи в Берлине, Голос-Пресс, Москва — Геликон, Берлин. 2009.