Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 7, 2011
Поэзия
Галина ИЛЮХИНА
Поэт. Родилась в Ленинграде. Автор двух поэтических книг: «Пешеходная зона» (СПб, 2006) и «Ближний свет» (СПб, 2010). Публиковалась в журналах «Юность», «Новая Юность», «Интерпоэзия», «Бельские просторы», «Северная Аврора», «ШО» и др. Редактор лито «Пиитер», секретарь литературного клуба «XL», автор и куратор литературных проектов «Город Мастеров», «Невская перспектива» и др. Является одним из организаторов ежегодного литературно-поэтического фестиваля «Петербургские мосты». Финалист VI Международного литературного Волошинского конкурса (2008). Лауреат независимой литературной премии «Молодой Петербург» в номинации «Поэзия» (2009). Член СП Санкт-Петербурга. Живет в Санкт-Петербурге.
ЭТО ВСЕ МОЕ
* * *
Со стороны — здесь божья гладь да тишь:
сидишь себе на лодочке, молчишь,
кругом вода всемирного потопа.
Не нарушает тишины ничто,
и невдомек, что там, внизу, Кусто
плывет, не подымая перископа.
Вокруг него клубится донный ил,
он так давно на верхний мир забил,
что сплошь оброс резными плавниками.
У рыб и жаб доверие снискав,
он часто покидает батискаф
и в их среде так, видимо, и канет.
Ау-ау, бессмертное нигде!
Бог знает, что кишит в живой воде,
последнюю раскачивая лодку.
Настанет время версии иной,
и выползет на сушу водяной,
просторным вдохом обжигая глотку.
С натуры
Вьется дым специфичной махорочки.
Остановка, полуденный зной.
Гастарбайтер, усевшись на корточки,
подпирает штакетник спиной.
Третий час ожидая автобуса,
он сидит, погрузившись в кумар.
В темной впадине смуглого глобуса
обнаглевший пирует комар.
Справа день зарастает крапивою,
слева вечер торчит лебедой.
Посредине жестянка от пива и
гастарбайтер такой молодой.
Ни тебе лебедями, ни принцами
разлетелась по свету братва.
Посреди среднерусской провинции
азиатская тлеет трава.
* * *
О. Х.
злость и веселость, тягучие ритмы джаза
так мне знакомы, что я не боюсь ни разу,
мол, не успеешь, сорвешься, не доиграешь
песню на дудочке, где одного добра лишь
с виду на грош, а выйдет — златые горы
где саламандра танцует свои узоры
шепот песка когтистые корни сосен
черт с ним, что по миру бродит мерзавка-осень
грохот соленых глыб о крутые скалы
эхо тепла которое ты искала
в тряске дорожной поезда самолета
поразметало рыцарей камелота
каждому в память по черепку грааля
вечная ящерка движется по спирали
стой, сумасшедшая, дурочка, высоко же!
только хохочет сверкает меняет кожу
Лилит
там, где мельница скрипит
где в лугах дорога вьется
бродит бедная лилит
с белой прядью на виске
прилегла у двух ракит
подле старого колодца
вот и сердце не болит
комары звенят в теньке
пятна света кружева
росчерк ласточки высокой
на подходе налегке
время есть до темноты
ты пока еще жива
спи, как спит дитя до срока
с красной ниткой на руке
и ему не снишься ты
Одноклассники ру
наш маленький север, наш быт комариный —
здесь узок простор и прослойка хила.
как ты изменилась, марина, марина,
какая чума тебя так довела?
каких же отведала в жизни отрав ты,
какое несчастье случилось с тобой?
смотри, как туманится в зеркале правды
блуждая в руинах, твой взор голубой.
а там, за спиною — такие красоты,
такие блестят заливные луга…
не плачь, дорогая, ну что ты, ну что ты,
не думай о прошлом — и вся недолга.
да, все это было, ах, что это было,
и кто это рядом в знакомом плаще?
о, зеркало правды, румяна-белила,
зачем этот свет, уберите вообще!
добро ли встречаться подругам старинным
ни в чем не лукавя, ни в чем не солгав?
мы встретимся снова, марина, марина,
при свете — сияющем, ультрамаринном, —
дай бог, чтоб не скоро — в тех самых лугах.
* * *
Тянутся мордами кверху жирафы кранов
небо свежо и просторно, закат шафранов
на пустыре, заросшем ромашкой горькой
я и Борька
Так мне и надо, все приключений мало:
мамины туфли надела — каблук сломала,
ногу расшибла о ржавую арматуру
дура, дура
Плачу от злости: мне больно, — кричу, — не трогай!
тщетно пытаюсь казаться не жалкой — строгой,
Борька на рану приклеивает осторожно
подорожник
Я замираю на миг, в животе щекотка —
кадр из юности, ясный, до боли четкий
стоп, моя память, радостью залитая
золотая
Не привыкну
Памяти мастера Билла
Пахнет ветер персидской сиренью,
все тревожней шумит, все лютей.
Научи меня, Боже, смиренью
принимать умиранье людей.
Виновато и скорбно кивая,
утешения мямлить слова —
потому что я здесь и живая,
а она потому что вдова, —
ставить риски, что новые ранки,
там, где места уже ни хрена,
обводить в кривоватые рамки
в пухлой книжке друзей имена,
и смотреть в эти мертвые лица,
так, что режет глаза на ветру,
и — не злиться, не злиться, не злиться…
Не привыкну, пока не умру.
Друзьям
Смотрю и знаю — это все мое,
и все они — счастливые и злые —
мои насквозь. Нелепое вранье,
что мы умрем. И запахи полыньи
пускай текут и трогают лицо,
пусть мы — вот так! — раскидываем руки,
и вот уже трепещет пальтецо,
и мы летим, как маленькие муки, —
мохнатая шершавая земля
уходит вниз нестрашно и покато,
оранжевый закат летит, пыля,
и, вытянувшись в столбик, сурикаты
торчат вдали, как зубья гребешка,
дивясь вослед размашистому клину,
а мы хохочем и кричим: пока!
…Пока живот щекочут облака
и теплый ветер обдувает спину.