О Петре Брандте
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 5, 2011
Портреты поэтов
МАКСИМ ЯКУБСОН
Прозаик. Родился в 1959 году в Ленинграде. Окончил РГПУ им. А. И. Герцена. Автор многих публикаций. Живет в Санкт-Петербурге.
Шаги исхода. О Петре Брандте
Поэзия Петра Брандта имеет корень не в нынешнем времени. Ее истоки — ритмы преображенного Рима, голос Империи, завоевавшей среди прочих и ту землю, которую Сын Божий избрал для Своего воплощения. Частью Империи были те, кто кричал: «Нет у нас царя кроме кесаря», и те, чьи князья спустя тысячу с лишним лет ездили за ярлыком на княженье в орду. И пирамиды фараонов, и виноград Иверии, и быки Испании, и базары Италии, и даже пляжи Сан-Франциско — везде у Брандта, где-то громовым боем, а где-то гулким эхом, бьет этот неугомонный ритм.
Для Брандта поэзия — это не следствие физической необходимости, и не средство социального бытия. В его случае поэзия — личный выбор и служение. Она возникла в то время, когда назначение поэтического слова, приобретшего в России веком раньше пророческое измерение, оказалось искажено десятилетиями всеобщего отступления от Бога. Остались лишь совсем редкие и отстраненные от слушателя голоса, хранившие Божий огонь. Но их поколение уходило. Наследница Империи была растоптана, а на руинах выросло государство обманутого и обезумевшего народа.
Самым близким Брандту поэтом, старшим современником, безусловно, является Роальд Мандельштам.
И будет ночь черней вороны.
Луна издаст тоскливый стон,
Как медный щит центуриона,
когда в него ударит слон.
(Роальд Мандельштам)
Поэзия Роальда Мандельштама замкнута. Поэзия Брандта открыта. Пространство
Р. М. — это высокая живопись, закатные и рассветные образы и призраки небес. У Р. М. нет героев, но все либо пребывает в непрерывном сраженьи, либо служит ему фоном. Благодаря нежеланию сложить оружие в этой войне мир Р. М. — внутренний и одновременно правдивый, истинный мир.
Р. М. не может не видеть того, что
Небо живот-барабан вспучило медно гудя,
в красные проруби ран лунная пала бадья….
Поэту остается
…идти к Никольской колокольне
И молча бить в колокола
…За что? За все? Зачем? Не знаю.
Но только бить и бить и бить.
Тот импульс, который привел в движение поэтическую механику Брандта, где-то здесь. Это дыхание смерти за спиной, внутренняя невозможность лгать, отчасти слепая, отчасти безумная стихийная внутренняя сила, острое чувство греха при незнании самого этого слова и понимание необходимости исхода, без Аарона и Моисея, по советским улицам, темным глухим дворам и злачным кафе.
Первая поэма — «Монголы». Здесь впервые возникают ритм невидимого войска и знамена Империи. И с первых же стихов появляется множественность — за копытами одного коня слышен стук копыт другого.
Помолись за меня,
помолись за меня,
Помолись
Помолись
Помолись.
Рваные ритмы «Монголов» заставляют вспомнить лесенку Маяковского, но вектор здесь иной. Не усиление разрывов, а движение к строю, без которого невозможен исход. Исход предполагает движение по границе, где неверный шаг страшен падением, а задержка — смертью.
…Холодный взгляд татарской девы
Да будет долгие века
Преследовать твои пределы
И мстить за гибель старика
И горе тем, кому приснится
Во сне, летящая вослед
Языческая колесница,
Далекий призрак давних бед.
Текст «Монголов» парадоксален. Место действия — туманный, дождливый, снежный, весенний Петербург, конкретные места в окрестностях Коломны, где обитает поэт. Невымышленный сюжет поэмы — бедствия и сражения, вызванные монгольским нашествием. Та, к кому обращено чувство поэта, — сродница татарвы.
Обретенный огонь потребовал заботы и изменения жизни. Праздность, мнимая свобода и «богемная» среда не служили поэзии. Для Брандта отказ от научной карьеры был первым шагом, обозначившим приоритет Духа над материей. Вторым стало сознательное христианство. Третьим — тяжелый физический труд кровельщика. Вслед за этой определенностью вернулся и верный слух, и едва не утраченное служение поэта. Наградой стали изучение языков и путешествия.
Чтоб в хитром сплетении птичьих путей
Над Дели, Хивой и Бейрутом
Пройти лабиринты незримых сетей
Единственно верным маршрутом…
(«Журавли»)
Наступило время трансформации — поэзия и Церковь в 90-е годы XX века перестали быть гонимы властью. Но поражение словесного бытия человека ныне столь велико, что для порабощения злой силе оружия уже не требуется.
Кто взлелеял тебя, тот и губит.
Кто он был, лицедей, или вор?
Возлюбившие больше не любят,
Но теперь не о них разговор….
Возникает новая тема. «Барабаны судьбы» бьют теперь совсем рядом:
Вино одиночества — в рваных исподних
Больных стариков и покинутых вдов —
Один из сладчайших напитков Господних
Из самых глубоких Его погребов.
Отец Петра Брандта Лев Брандт писал книги о животных. В этих книгах зверям присуща божья чистота, утраченная людьми. Странным образом в поэзии Петра Брандта начала XXI века возникают образы животных, которые ведут или влекут за собой людей. Но это уже не потерявший своего ездока-воина конь «Монголов».
В «Караване мертвых» нам является чудовищный призрак:
Как груда костей на засаленных блюдах,
Качаются трупы на сонных верблюдах,
Так, точно сидит стрекоза на игле,
Засохшие пчелы на мертвом стебле…
А во главе «Бронзового табуна» — следа Империи на улицах городов Европы, увлекая за собой, мчится кто-то, не Кони ли Апокалипсиса, с такой силой, что все —
Могучий римский триумфатор,
Венецианский кондотьер,
Или российский император,
Властолюбивый реформатор,
Во гневе топчущий химер,
Царь — академик и строитель,
Или пустыни древний житель –
Сын жарких пастбищ и равнин,
Вольнолюбивый бедуин,
Магометанин худощавый,
Иль смуглолицый и курчавый,
Век воровавший лошадей,
Цыган — веселый лиходей…
устремлены вслед.
К сказанному необходимо добавить наблюдение, что огонь поэзии Петра Брандта рождает в слушателе и читателе радость. Причина, очевидно, в том, что слово поэта всегда свидетельствует о Творце, и в грозном предостережении человеку, и в благословении жизни.