Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2011
Критика
Ян Бруштейн. «Планета Снегирь: стихи». — М.: «Вест-Консалтинг», (Поэтическая серия «Библиотека журнала “Дети Ра”»), 2011
В новую книгу поэта из Иванова Яна Бруштейна вошли стихи, написанные им за последние два года. Сам он является уроженцем Ленинграда, поэтому нет ничего удивительного в том, что в его творчестве так или иначе проскальзывают северостоличные мотивы:
Ленинградская моя кровь
И блокадное во мне эхо…
Или, например:
Мне старая улица Шамшева
Прошамкает вслед нецензурно.
Доныне душа моя тбм жива —
В сарае за каменной урной.
(«Питерское»)
Впрочем, пишет он и о Сибири, Крыме, Италии, Грузии. Причем, совершенно не возникает вопросов — а был ли он во всех этих местах на самом деле? Да и какая разница, если стихи не оставляют читателя равнодушными? Как говорят итальянцы, si non e vero, e ben trovato (если это и неправда, то хорошо придумано). Хотя некоторые вещи, наверное, трудно придумать, их надо пережить:
…Я там делился спиртом и тоской
И гнус кормил в тайге под Верхоянском,
Где вспарывает белое пространство
Над каждой переписанной строкой
Упряжка золотых моих собак.
Его тексты отличаются приличной техникой, высокой смысловой нагрузкой, но в первую очередь, конечно, лиричностью. О чем бы он ни писал — о любви, природе, об оставленных городах или хулиганских детских проделках — выходит убедительно и проникновенно:
А этот сторож, полный мата.
А этот выстрел солью вслед…
И как же драпал я, ребята.
Из тех садов, которых нет…
Читая такие стихи, смакуешь интонацию автора, мысленно вступаешь с ним в диалог, но больше, конечно, слушаешь, слушаешь убаюкивающую речь, чем-то походящую на размеренный стрекот швейной машинки «Зингер», о которой с такой теплотой он пишет:
Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,
Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!
Страшный фининспектор проходит по дворам,
Дедушка седеет, но трудится в ночи.
Бруштейн смотрит на мир глазами мудреца, много повидавшего на своем веку, много знающего и помнящего. У него нет придуманных тем, искусственных образов, той самой фальши, которая столь часто присуща профессиональным литераторам, давно скатившимся в строчкогонство. Он пишет только о том, что хорошо знает, и о чем, наверное, не может не писать:
Но слышу я — взывает кто-то
Иерихонскою трубой:
Пора, бродяга, на работу!
Вставай. Иди. И Бог с тобой…
После тридцати лет молчания редко кто снова берется за перо. Но если берется, то явно не для того, чтобы банально потешить самолюбие или запоздало броситься в погоню за славой. Бруштейн пришел к читателю в том возрасте (сейчас ему 63), в котором либо вовсе бросают писать, либо давно почивают на лаврах, время от времени одаривая читателей книжками, в которых в очередной раз перепевают самих себя. А тут совсем другая песня:
Наши долгие длинноногие годы промчались, следами на пыли.
А что же осталось, не песком на подошвах — в душе, в тайнике
заветном?
Какие богатства, какие золотые россыпи мы накопили,
Или только одному научились — тянуться да вглядываться, вслед за памятью,
за бегущей водой, за ветром?
И он не затерялся, не притулился где-то на обочине, не залег в канаве, похожей на «свою нишу», напротив — его стихи охотно публикуют толстые журналы, альманахи. На его выступления приходят — оставим пафосное слово «поклонники» — люди, интересующиеся современной поэзией. Приходят вовсе не потому, что их привлекает громкое имя или регалии автора — ни того, ни другого у Бруштейна нет. Но есть умение увлекательно рассказывать о своей жизни, блуждая еще вполне различимыми тропками памяти, беря в попутчики каждого, кто проявит к разговору интерес:
Кривые дорожки на горькой воде
Уводят незнамо куда.
Хочется сказать — известно куда. Прежде всего — в поэзию.
Игорь ПАНИН