Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 4, 2011
Переводы
Космин Чиотлош (Румыния)
Литературный критик, литературовед, член Союза писателей Румынии. Автор многих книг и публикаций.
О СОВРЕМЕННОЙ РУМЫНСКОЙ ПОЭЗИИ, ВЗГЛЯД ИЗДАЛИ
Это не правило, но в румынской литературе смена поэтического кода примерно на десятилетие опережала смену политического режима. С начала новой истории, то есть со времени национальных революций 1848 года упомянутый алгоритм систематически подтверждался. Пришедшим на место утопических романтиков середины девятнадцатого века предстояло через десять лет увидеть превращение румынских княжеств в Королевство. Попозже возбужденные символисты и авангардисты провозглашали свои манифесты в преддверии крутых переворотов, вызванных окончанием первой мировой войны. Разумеется, речь может идти всего лишь о совпадениях, которым последующее время ретроспективно придает определенный смысл. (Хотя небесполезно обнаруживать шансы малых литератур соотноситься, не всегда снизу вверх, с политической сферой. Идея, поддержанная в примечательном эссе Жиля Делёза и Феликса Гауттари о Кафке. Не стану повторять.)
Как бы то ни было, но примерно за десятилетие до падения восточноевропейского коммунистического блока появилось в Румынии целое поколение (именно так) поэтов, пишущих, как никто не писал до них, или, скажем, как никто не помышлял писать до них. Молодые поэты объявили себя группой постмодернистов, они посещали вместе (группой) литстудию «По понедельникам», руководимую самым видным критиком той поры — Николаем Манолеску, и поначалу, из-за сложностей отношений с идеологической цензурой, выпускали свои произведения в виде коллективных (групповых) сборников. Будучи ненасытными читателями, равно подготовленными к поэтической практике и к теории, они настаивали на том, что после долгой летаргии модернистского толка румынская литература должна прийти в соответствие с современностью и по форме и по содержанию. Написанная иначе, новая литература требовала и иного толкования. Потому что авторы были иронистами, книжниками, эрудитами, бунтарями, злободневными, антиметафористами и эпиками.
Первый шаг, творческий, дался им довольно легко, зато со вторым, связанным с критическим дискурсом, пришлось повременить. О книге «Левант», значительнейшем произведении лидера поколения Мирчи Кэртэреску у нас по сей день всего лишь десяток восторженных отзывов. Ни одного достойного отклика критики, ни одного глубинного филологического анализа. Правда, книга, читающаяся с большим удовольствием, почти не поддается объяснению. На первый взгляд — это эпопея, соответствующая своему жанру, построенная по классическим принципам в безукоризненно зарифмованных стихах, из которых вырастает героическое сказание о некоторых идеалистах прошлого. Имеется там и заговор, и пираты, атакующие пришельцев, появляются и дьявольские механизмы, задействованные ради спасения из всех без исключения ситуаций. И это не все: пересекая границу условности, сам автор, Мирча Кэртэреску, присоединяется в определенный момент к своим воображаемым персонажам. Но самое поразительное заключается в том, что вся книга состоит из энциклопедии стилей, которые поочередно напоминают о самых выдающихся поэтах в истории румынской литературы. Потому что, в сущности, сюжет «Леванта» представляет собою не путешествие по морям-океанам, а по обширной библиотеке в голове Мирчи Кэртэреску.
Это не единственное произведение, открывшееся в составе так называемого поколения 80-х. В этот же период Траян Т. Кошовей публикует «1,2,3 или…» — превосходную коллекцию любовных признаний, оснащенных придуманной им просодией (название пародирует формулу старта атлетических соревнований, в следствии чего забавный лиризм становится на место спортивного азарта).
Флорин Яру назвал свой томик «Жаль, что схожу с ума», преодолевая издевательским смехом границы террора, установленные режимом Чаушеску. Марта Петреу, замечательный поэт и эссеист отважно противопоставляет свою поэтику избитому языку. Ее дебют был озаглавлен «Приносите глаголы», ее кредо — в категорическом отстаивании внутренней свободы личности. Ион Мурешан воскрешал «Зимней книгой» адские видения Артюра Рембо, однако его основным наваждением был ежедневный быт. Александру Мушина в аллегорических анекдотах воссоздавал уроки французского, преподаваемые в небогатой школе в самом центре небогатой страны.
Мариана Марин определяет себя в потрясающих трагических образах со страданиями Сильвии Плат. Адриан Алуй Георге разрабатывает в черно-белых поэмах ресурсы множественной символики двойственной речи. Все же его книги не сводятся к заявленному контрасту благодаря пленительному эффекту сепия.
Выступивший несколько позже их ровесник Иоан Эс. Поп выделился своей стихотворной псевдомонографией родного села. Это сдвиг реальности до ее крайних пределов. В селе поэта обитают живые люди, хотя слишком близко знаются со смертью, их кабаки всегда переполнены, хотя завсегдатаи ностальгически поглядывают на храм через дорогу, их урожай всегда обилен, хотя возы вечером возвращаются, нагруженные пустотой…
Таков беглый взгляд — с расстояния стольких лет и пространства — на сегодняшнюю румынскую поэзию.