(лоскутные наблюдения)
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2011
Проза
Игорь Смирнов-Охтин
Прозаик. Родился в 1937 году в Ленинграде. Автор книг «Кружится ветер…» (роман, 1995), «Правдивые истории про достославного О‘Тадоя» (1996), «Вспоминая Даниила Хармса» (1997), «Былое бездумье. Опыт лоскутного романа» (2007). «Пушкин, Хармс и другие» (2009), «Ничего страшного. Лоскутный роман» (2010), Один из авторов манифеста «Новая мемуаристика» («Литературная Россия» № 15, 2007). Печатается в России и за рубежом. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Международной федерации русских писателей. Живет в Мюнхене.
И в Стамбуле, и в Константинополе…
(лоскутные наблюдения)
Глава: «Школа русского языка»
Русских много. Русских в Стамбуле много. Еще больше в Стамбуле русского языка. Потому что по-русски говорят не только русские, но и турки. Не все. Торговые турки. И «торговые» не все. Оптовики. Район Стамбула с лавками оптовой торговли. В этом районе твой «разговорник» может отдыхать. Все русские с напряженными, озабоченными лицами: у них одно: затариться и уехать. У оптовых турков лица мягкие, но тоже озабоченные: не упустить «челнока». Изобилие джинсухи и прочего шмотья может поражать воображение. Размеры России тоже поражают воображение. России нужно много джинсухи и прочего шмотья. Сравнительно недавно за этим ездили в Китай. Сейчас европейские россияне катаются в Стамбул.
Когда высокий стройный турок остановил меня и заговорил по-русски, я не удивился. Его русский был достаточно корявым, так что чего тут удивляться! Он был симпатичным — этот турецкий мужчина, лет сорока, с лицом образованного человека. Он был в хорошем костюме, в свежей сорочке, при галстуке, приветливо улыбался, говорил много корявых русских фраз, узнав, что я из Питера, выразил привычный для питерского уха энтузиазм, сообщил, что у него свой бизнес — кафе, которое, вот-вот совсем рядом, что у него русская жена, которая, конечно же, тоскует без общения с соотечественниками, и как было бы хорошо, если бы я согласился посетить его кафе и познакомиться с его женой, и поговорить с ней — как бы она была счастлива!
Встреча с приятным турком случилась под вечерок невдалеке от упомянутого моста Галата. А я и собирался перейти по этой переправе на другой берег залива, где имел жилье. К слову сказать, Поэт в своем известном эссе упомянул место своего проживания — самый знаменитый отель Стамбула, гостиницу Пера Палас в том же городском округе Бейоглу, который приютил и меня.
Короче, утомленный за жаркий день «хождений-смотрений» я двигался, нога за ногу, в сторону «к себе», и вполне мог (имел внутреннее основание) отклонить предложение побалакать с русской женой стамбульского ресторатора. Но я откликнулся. Правда, с сомнениями, дескать, «где это?» и «далеко ли?», а так же и ограничениями, дескать, «минут десять, не дольше». Почему согласился? Причина ли в живущей во мне и граничащей с идиотизмом потребностью делать женщинам приятное, или в ненасытной страсти к сюжетным интригам?
Двинулись.
Гостеприимный ресторатор не закрывал рот, но его болтовня развлекала меня лишь до поры, пока не опомнился, что слишком долго топаем до «вот-вот совсем рядом», и что там, где застопорил, учреждений общепита в пределах трех сотен метров не видно. И тут на мое «так, где же?» ресторатор прижал обе ладони к груди и сразу, как при удавшемся иллюзионе, вскинул их с радостным гортанным вскриком, и впрямь — произошло: как в сказке затормозило подле нас такси, ресторатор распахнул дверцу, с учтивым поклоном предложил забраться в карету, сообщив, что — «одна минута и мы у цели» и что, конечно же, «такси за его счет».
Ладно. Поехали.
Конечно, всякий ресторатор хотя бы малость должен быть жуликом. Навыки завлечения для всякой торговли обязательны. Очень ему хотелось, чтобы я побалакал с его русской женой, так что пришлось ему, бедному, слукавить, потому что бизнес-его-кафе не столь «вот-вот совсем рядом», даже такси взял и, сидя с водителем, названивает по мобильнику — в моем понимании: предупреждает жену, что везет дорогого гостя и чтобы к нашему приезду всякое для гостеприимства было мобилизовано.
Но слишком долго едем.
Долго. Далеко. Впрочем, в моем понимании, положить меня потом на место, где взял, он будет обязан.
Но все же слишком далеко…
Но все же приехали.
Улица не туристская, сонная, пустынная. Кафешка в подвальчике, вниз — пять ступенек, почти пустая, свет тусклый, у барной стойки при входе — две фигуры, пустой маленький зальчик в глубине с обхватывающими круглые столы полукруглыми диванами, на один из них и шлепнулся мой гостеприимный хозяин, хлопнув по кожаному дивану ладонью рядом с собой — приглашение усесться. Уселся. «Так, где Ваша жена?»
От момента произнесения вопроса все остальное в описании не заняло больше одной минуты, а того точнее — существенно меньше.
Возник, похожий на боксера-легковеса, парнишка официант и поставил перед нами по фужеру с холодным пивом и улыбнулся мне.
Тут же подсели к нам с улыбками две девушки, одна девушка подсела ко мне, вторая к мужу моей соотечественницы.
«Человек-половой-боксер-легковес-официант» опять возник и поставил на стол два бокала и ведерко с бутылкой шампанского и шуршащими кубиками льда. Бутылку вытащил, обтер полотенцем, ловко откупорил и наполнил бокалы. Девушки меня поблагодарили и принялись пить. — Поблагодарили МЕНЯ!
И пока я собирал простую фразу для возражения, опять возник «половой-боксер» и с любезной улыбкой положил мне под нос… знаете, такие культурненькие папочки-обложечки кладут под нос клиентам в кафе-ресторанах при завершении их оттяга? А там — бумажный листик и циферки в графе ИТОГО.
Я смотрел на потрепанное паспарту из кожзаменителя и соображал.
Как говорил, все, только что описанное, заняло времени меньше минуты.
Потрепанное паспарту прояснило главное: я в западне, в западне у турецкой банды.
Папочку со счетом не раскрывал. Дотронуться — признать свою ответственность за оплату счета. Я не дотрагивался, сосредоточенно на нее уставившись, пытался сконструировать схему поведения, чтобы вырваться из западни. Сколько турецких лир нарисовал «половой-боксер» мне потом все-таки — увы! — пришлось узнать. Число лир было 1500, что равнялось 750 евро.
Потрепанное паспарту, которое сунул мне под нос «человек-половой-боксер-легковес-официант» прояснило главное: я в западне у турецкой банды. До «корочек», как уже писал, не дотронулся. Пытался сконструировать поведение, чтобы как-то вырваться.
Все варианты выглядели «нулевыми». Расскандалиться — пожалуйста, но вырваться мне бы не дали. Их бизнес предусматривал подобные чудачества, и приемы жесткого успокаивания были, конечно же, отрепетированы.
Единственное, за что мог ухватиться утопающий из Санкт-Петербурга, это соломинка под названием разговор. Главное, было с кем. Начал с истории. Дескать, ты — пригласил, я — твой гость, а этого (на двух коротконогих, но аппетитных девах) — этого ничего мне не надо. Я этого не просил. Не заказывал. Шампанское тоже не заказывал. И где же твоя русская жена? Значит, ты меня обманул.
Во время такого разговора, «подсевшая ко мне» время не теряла и притрагивалась ко мне бархатной ручкой, улыбалась, и что-то спрашивала, и что-то на своем англо-турецком-сербском предлагала, и как будто весьма что-то очень недурное. Мой разговор «ресторатору» показался занудным, да и русский язык его внезапно ухудшился. И он высказался в том смысле, что я вовсе никакой не гость (что и сам я уже понимал), и что платить придется.
Не имея ничего существеннее того, что уже сказал, принялся за проработанное. Повторно озвучил озвученное. Это дало результат. Появилось еще одно действующее лицо.
В кинотрилогии «Крестный отец» есть персонаж — мафиози по имени Солоццо, который чего-то добивался от Карлионе-старшего, а не получив желаемого, постарался его убить, но не убил, а вот его самого младший Карлионе — Майкл Карлионе — застрелил двумя выстрелами в полутемном кафе-подвальчике, качеством не лучшим того, в котором сидел я, застрелив за тем и полицейского охранника.
Так вот, застреленный Майклом г-н Солоццо (кстати говоря, этнический турок) как две капли воды был похож на появившееся в нашей сцене еще одно действующее лицо — хозяина, истинного хозяина заведения и тоже (а это уже без всякого удивления) этнического турка. Но вот что все-таки удивительно, прилично болтавшего по русской фене.
Ему сообщили, что клиент отказывается платить.
Г-н «Солоццо» поднял брови над своими большими маслеными глазами и сказал: «Почему-у-у?» — в полном изумлении, протянув последнюю гласную.
Девочек тут же сдуло, г-н «Солоццо», с незлым, почти добрым лицом подсел ко мне и своими маслеными глазами внимательно смотрит, видимо ему искренне было не понятно, почему русский мужчина платить не хочет?
Якобы искренне доверившись его интересу, я принялся рассказывать «от печки», от момента знакомства с его подельником. Но турок был все же человеком деловым, приемы завлечения клиентов-идиотов были ему известны, так что, не мешкая, он перевел стрелку на то, что платить как никак надо. На такси меня везли, пиво подали, девочки шампанское пили, и даже то внимание, которое они оказали, стоит денег, потому что это их работа. Тут я и узнал, что с меня требуют 1500 лир. Дальнейший разговор некоторое время проходил в жанре восточного базара. А восточный базар предполагает торг и взаимные уступки. Мой первый знакомец — фиктивный ресторатор — хотя и сидел в расслабе, отдав инициативу шефу, но вдруг встрепенулся и сообщил, что готов великодушно взять на себя половину расходов, и что мне только всего и останется заплатить 750 лир. В восторге от своей щедрости вскинул руки и во всю свою пасть улыбнулся.
Я сказал: «Нет».
Доброе лицо г-на «Солоццо» стало печальным. Он укоризненно покачал головой.
Он не стал спрашивать, имею ли я деньги? Грамотно выстроив конфликт, спросил напрямую, сколько их у меня?
Денег с собой было не много, не мало, но то была вся моя оставшаяся наличность, и, как ни странно, по сумме лир и евро в том изобилии, которую от меня и потребовали, то есть — около семисот пятидесяти евриков.
Шиш, я ему ответил.
И на этом восточный базар кончился, начался другой жанр, название которому каждый читатель придумает сам.
Со словами «Ну-ка, дай, посмотрю» масленоглазый потянул руку к моему карману.
Началась полусиловая борьба за мой кошелек. Полусиловая — потому что нападающая сторона разбоя в прямой форме пыталась избежать, надеясь застращать клиента, с тем, чтобы он сам предъявил требуемое. Приятный турок в хорошем костюме со свежей сорочкой и в галстуке, и с мифической русской женой, уступил место справа от меня половому-боксеру-легковесу-официанту, а сам, даже не пожелав мне приятно оставаться, смылся. Ну а слева я был зажат масленистоглазым г-ном «Салоццо» — хозяином заведения. Силы были неравные. Имелась лишь хилая надежда перевести все опять в жанр восточного базара.
Поэтому, когда я говорил: «Я сам», меня отпускали. У меня появлялось время и для увещевания, и для требования позвать полицию — дескать, пускай она разберется, и на всякое другое нелепо-канительное, что быстро утомляло собеседников, и их лапы опять уверенно пытались залезть в мой карман за кошелем.
Поздно — не поздно, а понять противника надо.
Вероятнее всего, мой «Солоццо» еще недавно занимался оптом с русскими челноками — от них язык. Скопил деньжата на дешевенькую кафешку. Приработком стали идиоты-туристы, которых поставляла агентура. Не будучи отпетым злодеем, моему «Солоццо» приходилось «раздевать» их с помощью «полового-боксера-легковеса-официанта». Работа не из приятных, но бизнес — есть бизнес. Разобравшись как-то в этом, я решил, что единственный мой шанс — это неполное злодейство маслеглазого «Солоццо», то есть остаток того, что называется совестью, то есть, что ничего личного ко мне у него нет, а просто, бизнес (повторим это снова) есть бизнес, и что в его маслянистых глазах я даже уловил какое-то к себе сочувствие, которому он никак не мог позволить развиться, потому что (опять повторим) бизнес есть бизнес.
Стратегия, которую я составил, заключала интенсивное и искреннее рассказывание ему — г-ну «Солоццо» — о том, какой он хороший. Сыграли навыки застольного говорения любезностей неизвестным тебе, и, что всегда особо сложно, отвратительным людям. В ход пошли «приятные черты лица», «доброе лицо», «умные глаза», «очевидность достойного образования, вероятно — гуманитарного», «бархатный тембр голоса», «облик интеллигентного человека», «изысканная выделка манер»… Ограниченное число пришедшего на ум я восполнил повторениями, так что, речение мое было продолжительным и воспринималось с серьезным вниманием и, я чувствовал, внутренним согласием, и беспокоило меня лишь отсутствие навыков восточного славословия, которые сейчас пришлись бы кстати.
Кончилось тем, что г-н «Соллоцо» сказал: «Давай посмотрим твой кошелек» — сказал, потянул к моему карману свою лапу.
Начался новый этап борьбы — уже не «полусиловой», а по-настоящему силовой. Зажав рукой кошелек в кармане, как мог сопротивлялся вытаскиванию этой руки из кармана, но сила четырех рук, решительно принявшихся за меня, свою задачу решила быстро. Кошелек оказался в руках г-на «Солоццо» и был раскрыт. И тогда я сменил тему на еще менее перспективную.
Я стал спрашивать, не стыдно ли ему? — Якобы, забыв о том, что бизнес — есть бизнес. Напомнил, что он не простой разбойник, а содержит заведение, и что совершать такой разбой в своем заведении не может быть не опасным. Я стал говорить, что у него есть жена и дети, и что перед ними ему должно быть стыдно вести себя как простой разбойник. Заодно рассказал и о себе, что я не простой турист-бездельник-богатей, которого может быть в стамбульской традиции следует трясти и трясти. — Какая же я все-таки шлюха! Что я бедный литератор, который приехал посмотреть «твой Стамбул», и что деньги, которые у него в руках — это все мои деньги, и мне еще надо вернуться на них домой, и что без них я никуда не поеду и буду жить в его заведении, спать на этом диване, и что полицию ему придется в результате вызвать.
А г-н «Солоццо» как будто слушал меня и не слушал. Он считал мои деньги, и что-то ему не нравилось.
Потом для меня стало ясно, что ему в моем кошельке не нравилось. Ему не нравилось, что все деньги были, в основном, европейскими. Турецких лир было очень немного.
Кончилось все быстро.
Г-н «Солоццо» вытащил из кошелька 150 лир, не все, надо сказать лиры вытащил, захлопнул кошелек, протянул его мне и выпустил меня вон.
Некоторое время, пораженный финалом, я топтался на улице у ступенек его кафешки, пытаясь сообразить, что же произошло на самом деле. Дотоптался. Появился г-н «Солоццо» и протянул мне еще 60 лир. Похлопал по плечу. Ушел. Я огляделся. Были густые сумерки. На ступеньках у домов сидели пожилые турки, смотрели на меня, то ли желая разобраться, то ли все хорошо понимая. Появилось такси. Я назвал адрес. Путешествие на такси стоило мне еще двадцать лир. Итого — 110. То есть 55 Евро. То есть, экзотическое приключение в Стамбуле обошлось мне в 55 Евро. Всего. Мои друзья тоже потом со мной соглашались: очень недорого.
Глава: «Минздрав предупреждает…»
…если курить не брошу, не бывать мне на Святом Афоне. Правда, один знакомый грек сказал: «Да ну-у…» — сказал, что территория монашеской республики огромная и найти укромное местечко всегда можно. Грек не знал, что я выкуриваю минимум тридцать сигарет в день, то есть каждые полчаса засовываю в ротовое отверстие новую сигарету.
Один из двадцати афонских монастырей — русский, Свято-Пантелеймоновский. В Москве и Стамбуле имеет подворья. В Стамбуле — это шестиэтажное здание 19 века, фасад — с кокетливым намеком на модерн, а внутренняя полукруглая мраморная лестница с чугунными перилами — это и вовсе модерн. Сказать следует, что фасады типовых стамбульских домов очень узкие: на два-три, максимум четыре окна. Догадаться можно: первые этажи в центре города заняты исключительно лавками, поэтому ширина дома облагалась, вероятно, особым и весьма немалым налогом. Но такому земельному правилу стамбульские улицы и городские пейзажи обязаны разнообразием и приятной живостью.
А вот у района Галата (в нем подворье Пантелеймоновского монастыря и отель Пера Палас, в котором жил Поэт) лицо почти европейское. Когда-то это была генуэзская колония, самоуправляемая. А после завоевания Константинополя султан Мехмед II гарантировал жителям Галаты, выступившим в кровавой драме в роли зрителей, не только безопасность, но и дал им право сохранить и церкви, и определенную долю самоуправления. После этого в районе Галаты начали селиться предприимчивые подданные султана немусульманского вероисповедания — греки, армяне и евреи, называвшие себя левантийцами (франц. Levant — восток) и занимавшиеся торговлей, финансовыми операциями, а так же державшие питейные заведения. Здесь же стали останавливаться коммерсанты и предприниматели европейских торговых домов — генуэзцы, венецианцы, французы и голландцы.
Европейские ветры сделали из «города неверных» единственный стамбульский район, неотличимый от столиц Старого Света и одновременно абсолютно непохожим на Старый город, сползавший как лава с холмов другого берега Золотого Рога. Тут появились и первые вымощенные клинкером мостовые, и канализация, и водопровод, и электрическое освещение, и конка, а позже и трамвай и даже подземный фуникулер, подобный лондонскому метро. К концу ХIХ в. местные жители хвастливо звали свой район «Парижем Востока».
С настоятелем стамбульского подворья — отцом Тимофеем — сговорился заранее, точнее — созвонился. Позвонил, представился, заручился обещанием меня принять — дать кров, предоставить тюфячок. Отправляясь в паломничество, я уже знал, что на шестом этаже подворья — крошечная домовая церковь с чудотворным образом Богородицы Владимирской, на пятом — службы, а мне придется жить на этаже третьем или четвертом.
Отец Тимофей оказался высоким дородным мужчиной, с лицом одутловатым и заспанным. Четыре часа по полудню, жаркая осень, сиеста.
Раскланялись, пожали руки, присели.
Тут для меня стало очевидно, что ни о какой договоренности отец Тимофей не помнит (или это со сна вспомнить не мог), и я принялся снова рассказывать о себе.
Среди двух-трех пустячных просьб, которыми собирался нагрузить настоятеля, была одна очень для меня важная, и читатель о ней, думаю, уже догадался. Жить предстояло на четвертом этаже, и бегать каждые пятнадцать минут на улицу с очередной сигареткой… Нельзя ли дымить в окошко? Радушное разрешение дымить в окно с искренним пониманием настоятеля моей жизненной сложности я получил. Заодно получил на время жительства в Стамбуле «сим-карту» для «мобильника». Заодно получил фумигатор с таблетками от комаров. Заодно получил ключи от моего номера с тюфячком, тюфячок явил собой четырехспальную кровать, в молодежной среде именуемую сексодромом. Заодно получил приглашение к вечерней трапезе. Заодно получил два ключа: один от сортира, второй — от душевой. Большая часть жилой площади шестиэтажника сдавалась туркам, и хотя мусульмане славятся чистоплотностью, гигиенические помещения были размежеваны.
О том, что монастырская еда — вкусная, знают все. Точнее, одни — знают, знают по опыту, другие, которым «не доводилось» — верят. В Бога могут не верить, а в то, что монастырская еда — всегда вкусная, верят. Загадка!
Я специально выспросил рецепт вкуснейшего супчика. Все очень простенько: картошечка, вермешелька, обжаренная на сковородке марковочка… Вода, правда, из какого-то святого источника. И перед началом стряпни, конечно же, молитва читается…
Все трудовые тяготы на подворье за трудницами. Простые русские женщины. Они где-то и работают — на жизнь зарабатывают, где-то у них и жилье свое, но, видимо, все незамужние, и работа на подворье, и общение с себе подобными, и молитва, и служение в храме — свечниками, или за церковным прилавком, или в хоре на клиросе — это вся их жизнь. Не смел никого ни о чем расспрашивать, но понимание того, что ничего другого более главного в их жизни нет, такое понимание возникло само собой.
О том, что в церкви все делается по благословению иерарха, люди не воцерковленные могут не знать. А это — так. То есть, всякая просьба, всякое получение разрешения на что-то обставляется как просьба о благословении на какое-то дело, даже если само дело совершенно пустяшное: открыть окно, закрыть окно…
Но службы в православных храмах, при общей канонической цельности, многовариантны в частностях. И свои внутренние распорядки, и всякие строгости и нестрогости, и даже составы некоторых служб, и свои распевы, и много чего своего в каждом храме, в каждом приходе.
Так вот, в общинном заведении стамбульского подворья меня поразила каноническая непреложность общения с настоятелем. Пятый этаж, как я говорил, был отдан службам: и кухня, и кладовки, и трапезная… а в одной комнате жил настоятель. И в первые же часы моего пребывания на подворье я стал свидетелем такой сцены. Трудница, имея какой-то вопрос к отцу Тимофею, деликатно постучала (раз, два) в его дверь и негромко произнесла: «Благослови, батюшка!» То есть, деликатный ее стук в дверь обозначил ее потребность войти, а словами она испросила на то благословение.
То, что этот очерк даже ни в малой мере не претендует на подобие путеводителя, упоминать (упоминать тем более под занавес) совершенно излишне. И все же зудит во мне нечто вроде вины… не перед читателем, а перед городом. Текст, посвященный Царьград-Стамбул-Константинополю с упомянутыми в нем всего двумя-тремя туристическими объектами, бессовестно обкрадывает и сам роскошный град, и вмещаемые им памятные приметы христианского мира и его святыни. Но что же делать?
А вот что!..
Зовите женщину!
Елена Тарасова.
Регент хора Свято-Пантелеймоновского подворья.
Молодая.
Красивая.
Прекрасно образованная.
Благодаря ей, я увидел Стамбул в той полноте, которую ни пухлый путеводитель, ни профессиональный гид раскрыть не смогли бы.
И мозаики, и фрески — шедевры церкви Христа Спасителя в Хоре. И комплекс построек в районе Влахерны с действующим святым источником. И самую большую мечеть Стамбула Суллеймание. И резиденцию Вселенского патриарха, ее скромной красотой и опрятностью можно любоваться, при этом сострадая самому Владыке, статус которого не признают не только турецкие власти, относя патриархат исключительно к турецким институтам, но с недавних скандально-перестроечных пор, и сама «Русская православная», что в понимании рядового прихожанина — суть игры политические и недостойные. И сказочно красивые острова в Мраморном море с названием как из сказки: Принцевы острова, и заселенные ныне сказочно богатыми турками, и, как подобает сказочным островам, не знающие в 21 веке автомобиля, так что поездка на гору к действующему мужскому монастырю с богословской школой тоже получилась сказочной — в фаэтоне. Кому из нынешних обладателей «мерсов» довелось ехать в фаэтоне по утрамбованной дороге одного из Принцевых островов?
Нет. Пора завершать бессмысленное перечисление. Я брался писать не о том.
Сейчас придет ко мне отец Тимофей, я передам ему его «сим-карту», подарю одну из моих книг (в которой побольше рисунков и поменьше текста), и мы попрощаемся. И завтра утром я уеду из Стамбула. Жаль, не пришлось с ним выпить и поболтать.
Пришел отец Тимофей. Я передал ему его «сим-карту», подарил книгу, за все поблагодарил, и он ушел.
И когда он ушел, я почувствовал, что ему очень хотелось со мной выпить.
Это гнетет меня до сих пор. Надо же! Человек выпить с тобой хотел, и, главное, у тебя было, а ты, идиот, человека не понял.
Я собрал в полиэтиленовый мешок весь свой мусор, пустые бутылки, спустился с четвертого этажа, вышел из подворья, дошел до указанного мне перекрестка и там бросил этот мешок… просто так, на плиты тротуара. Там уже валялись мешки с мусором — просто так, на пересечении двух улиц этого «Парижа Востока».
Минздрав предупреждает: «УБИРАЙТЕ ЗА СОБОЙ»
2009 — 2010
Мюнхен — Санкт-Петербург