Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2011
Поэзия
Борис КУТЕНКОВ
Поэт. Родился и живет в г. Москве. Работает корреспондентом муниципальной газеты, учится в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар поэзии). Автор стихотворного сборника «Пазлы расстояний» (2009) и публикаций в «Литературной газете», газетах «Литературная Россия», «НГ-Экслибрис», журналах «Дети Ра», «День и Ночь», «Урал», «Наш современник», «Литературная учеба», «Юность», «Студенческий меридиан» и др. Участник 9-го Форума молодых писателей в Липках (2009), победитель I-го открытого фестиваля молодых поэтов «Ночь, улица, фонарь, аптека» и финалист Международного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» (2010). Произведения вошли в лонг-лист «Илья-премии» (2009 г.)
ТАЮЩИЙ ПРОЧЕРК
Небесный фонарик
Игорю и Полине Д.
Только снег. Только музыка белого блуда.
Тонкий утренний дым — низачем, ниоткуда.
Только хрупкая память зимы.
Высоко-высоко, за домами-горами
твой небесный фонарик в полете сгорает
и пикирует вниз, на холмы.
Ты же помнишь, как было и пусто, и просто,
как летело в ладони небесное просо,
как мерцала дурацкая цель.
А теперь — сто желаний исполнивший за день,
подустав от забот об одном адресате,
ты — в падении, в точке, в конце.
Адресат выбывает из рамок, традиций.
Ты не знаешь ни где он, ни — что ему снится,
ни — куда дозвониться домой.
Он живет по-иному, он — прочие люди.
Умирает конверт на серебряном блюде
с поистершейся ложной каймой.
Покорившийся мертвенным снам снегопада,
день отстиран от зимнего пота и чада.
Скоро имя ему — тишина.
Песня детства мелькнет меж стволов, как лисица.
Завтра утром опять ничего не случится:
друг уйдет. Отвернется жена.
И пока ты сливаешься с музыкой блуда,
к снам чужим примеряешься, ищешь маршруты
в направленьи «всегда и везде»,
пламенея меж пальцев то ярче, то громче, —
от тебя остается лишь тающий прочерк.
Белый прочерк на черном листе.
* * *
забыть бы что-нибудь нарочно
и под предлогом плыть туда
где ночь подряд в окне барочном
светилась дурочка-звезда
она светилась и светила
и грела словом на губах
которое свободно было
нам говорить шутя впотьмах
а нынче нынче как ни целься
не хватит пуль произнести
в краю родном зашкалил цельсий
и ни предлога ни звезды
молись и лбом о стену бейся
зверину-боль корми с руки
алеет парус-компанейский
у берега москвы-реки
на нем вечерняя пивная
что хочешь пей гуляй играй
а он блаженный просит рая
как будто есть на свете рай
и можно снова все спокойно
начать с нуля одной строкой
как будто в чем-то или в ком-то
хотя бы в чем-то есть покой
* * *
По ночам превращается память в чудной палимпсест:
все, кто предан тебе, предстают на одном колесе
испытанья, — а ты наблюдаешь, и зряч, и бессилен;
ничего изменить не умеющий зреньем двойным,
ты заранее знаешь, кто первым слетит, кто вторым.
Все уйдут в никуда. Растворятся в сиянии синем.
Видишь точно — в какую минуту, в котором году:
отряхают песок, принимают за пафос беду,
вереницей обид устремляются в росное утро;
твой недавний собрат, помогавший в несенье креста, —
и ему надоест постепенно твоя маета,
и незрячей сестре — все, как ты, прозревающей мудро.
Никого не щадит полый шар, отрывной календарь;
никого еще нет — а от них уже нет и следа.
Все начнется — и тут же кончается. Звездно и хрупко.
Снежно кружит земля. По орбите плывет колесо.
На ладони зимы засыпаешь — нелеп, невесом,
вспоминая пророческий бред уходящего друга.
Там, в обители мистика, — Библия с краю стола;
в аскетической кухне — сиротский осколок стекла.
Темнота, и юродство, и страсти по нежной Диане.
Послезавтра уйдет колдовство — ни тебя, ни его.
А потом обернешься — ни памяти нет, ничего:
только зренье забрезжит — и тоже померкнет в тумане.
* * *
Враг мой — бойся меня,
друг мой — не отрекайся от меня,
нелюбимая — прости меня,
любимая — люби меня…
Песня
Он бредет на кухню будто на костылях:
соматически все окей, но внутри — на сломе.
Привыкает быть на последних ролях:
кушать подано (самому себе), крайний солдат в колонне.
Дует на чай остывший — а впрочем, решает, нах:
не вернется — и бог с ней, погрязну в делах, трудах,
как моторчик, выживу на инерции, на приеме.
Он включает в розетку радио, где царит
попс-мотив, что всегда бодрил, но сегодня — мимо.
Нарезает хлеб, как при ней, приводит в порядок быт.
Убеждает себя: так правильно, так необходимо.
Учится жить закусив губу, даже делать вид,
будто не болит — но сердце-гранит хранит
надпись «тут была N» — примету присутствия той, любимой.
Будто вышла, покурит — и все путем.
Но, похоже, не жди возвращений скорых.
Враг давно не боится, грозит ножом,
костерит и в жизни, и на lj-просторах.
Одиночество — гость, озирающий разоренный дом:
то фальшиво-сочувственно, то с зевком,
а сейчас вот — злорадно, как после ссоры.
Друг недавно отрекся, сказал — иди,
чем далече, тем лучше, не строй иллюзий.
Нелюбимых и преданных — пруд пруди:
как понять, может, кто-то из них и любит.
Допивая чай, на тетрадном листе черти
вертикальную палочку в середи-
-не минуса — графический признак плюса.
И не ной — не в ковчеге еще, поди…
Добреди до компьютера лучше — и-мэйл проверить.
Там письмо пожилой метрессы — открой, прочти:
«Ваши стихи талантливы, необыкновенны.
И одно лишь — слабым толчком в груди:
ваш герой, как моторчик инерции ни крути,
несимпатичен.
Ибо неоткровенен».
Питерское
мы наверно умрем но не раньше чем тот водоем
чем вокзал чем баул чем пропахшая балтикой стрельна
и разделим планиду на части дрянным стопарем
как и жили раздельно
на фонтанке на лиговском в чаячьем пенном аду
где дойти до тебя нелегко а до смерти полшага
пьяный мастер наколет мне слева тавро-пустоту
там где сердце мешало
и тогда засыпая светло у тебя на плече
горячо прошепчу улыбаясь чужими губами
ну прикинь как везет вообще повезло вообще
не ограблен не ранен
а что слева зияние фирменный знак пустоты
это модно неплохо и лучше чем рана в повздошье
так скажу и хотя сам себе не поверю но ты
согласишься со вздохом