Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 2, 2011
Критика
Андрей Кучаев. «Sex Libris»: Роман с картинками. — М.: Зебра Е: АСТ, 2009
«Авель живет в каждом втором из нас,
Каин — в каждом первом».
«А что, если Добро — уловка Зла?»
А. Кучаев
Крематорий. «Отнюдь не святое семейство» собралось у гроба отца и деда. Деланная скорбь — «все как у людей» в нашей обновленной отчизне.
«Прощайтесь и на выход — следующий жмурик бьет копытом у порога!»
Завязка романа Андрея Кучаева «Sex Libris», как и сама грубоватая манера изложения, могли бы показаться циничными, если бы это не было так близко к сегодняшней российской жизни.
В произведении Кучаева скупают не что-нибудь, а мертвых душ, точнее, живых, но, тем не менее, уже давно мертвых. Сюжет, хорошо знакомый русскому читателю.
Автор не играет в прятки, на первой же странице он манифестирует: «Читатель догадался уже, что посылаем мы привет одним своим тоном автору бессмертных строк, который стал драгоценным яхонтом для всякого русского письменника и камешком в чеботах нового украинского “слависта”!»
Именно то, что Кучаев открыто заявляет, какую канву он использовал для своего произведения, и то, какими художественными средствами он пользуется, нам становится ясно, чьим путем идет писатель. Точно так же поступил сто лет назад, в начале прошлого века, знаменитый ирландец, взявший за основу «Одиссея» Гомера и написавший скандальный в свое время роман «Улисс».
Андрей Кучаев и Джеймс Джойс имеют не только несколько сходных моментов в биографиях, этих двух писателей объединяет склонность к ассоциативному мышлению, манера письма (поток сознания), а также элитарность подачи материала. Так же как и Джойс, Кучаев в своем романе задает много вопросов, но не дает на них ответов. И тот и другой вплетают в повествование физиологию и конфликтуют с христианством. Взгляд на секс и религию у каждого свой.
Для зачина Кучаев имитирует гоголевский стиль, но на этом имитация и заканчивается. Дальнейшее повествование ведется соответственно времени, в котором происходит действие, на языке — зеркале уродливой действительности — современном «ссученном новоязе», так называет его сам автор. Современные «мертвые» души, если оглянуться вокруг, другим языком не владеют, а таким (в их понимании) рудиментом как душа, они интересуется меньше всего.
Главный герой романа (пользующийся в кругу близких репутацией «позора семьи») — пьющий писатель А. К., хоронит отца. Сын казнит себя за то, что он, если и не убил родителя своим поведением, то ускорил его смерть. А теперь тело отца неизвестные умыкнули из крематория. Родственники обвиняют его, что это он, А. К., пропил тело. Ошеломленный герой пытается осмыслить ситуацию:
«И вот о чем я всерьез подумал: кому понадобилось все это вместе? Кому это выгодно? Кто заинтересован? Тот, кто наезжает на меня уже с квартирой! То есть, моим племянничкам! Они вдаряют по бизнесам! Они пасли меня, как только мы с отцом съехались. Теперь пасут Александрину, последнюю гражданскую жену отца, у нее никого нет, зато квартира и дачный участок с садовым домиком-конурой. Вот где надо рыть».
Не очень успешный писатель, и не очень образцовый сын принимает решение, во что бы то ни стало найти тело отца. На поиски нужны деньги, и он закладывает свою квартиру, и подписывает договор, как выясняется, с чертом. Естественно, влипает в историю:
«— Ты ведь всерьез решил покупать мертвых? Тебе не мешает Николай Васильевич?»
«Ах, вот он куда! А ведь прав — Чичиков неотступно идет за мной! Я давно совершаю безумные поступки и не удивляюсь, когда их совершают другие!».
Конечно же, в своих многотрудных поисках герой должен пройти все круги ада, вся проблема в том, что называть адом, и как определить точное местонахождение этого «заветного» места:
«Каждое слово нынче — ложь. Каждый поступок — фальшь. Каждое намерение — дорога в ад. Что и говорить, все обстоит именно так, потому-то ад давно и благоустроенно установился на Земле. Желания, растравляемые всеми воплями масс-медиа, гаснут, утомляя еще до своего осуществления. Так и должно жить живым трупам. Я искал выход, и он мне мерещился в Царстве Мертвых. Откуда еще можно выйти назад, к тем, кого мы называем живыми?»
Парад мертвых душ начинается с незыблемой ячейки бывшего советского общества — семьи. А. К. рассказывает предысторию семьи собственной, и первая мертвая душа, которая появляется на нашем пути — Георгий, брат главного героя: «кристально честный», выполняющий свой сыновний долг человек (правда, ни на секунду дольше положенного). Процедура по уходу за больным отцом закончена — ни мгновения больше — на этом долг выполнен. Никаких сентиментов и разговоров с отцом.
«В оправдание Георгия можно привести лишь постоянные и досадные промахи неправедников, таких, как я с моим пьянством и принадлежностью, худо-бедно, к богеме: я занимаюсь всякой, на их взгляд, ерундой, вроде писания. На моем уровне за это почти не платят». Философия «праведников» проста — те, кому не платят, уважением не пользуются. Уважают тех, у кого «бабки» есть. При более близком знакомстве все как один члены этой семьи оказываются не просто далекими, а очень далекими от лучших образцов общества, шедшего некогда к «светлому будущему»:
«Ради арабской кровати и предполагаемых «сокровищ» Анна сносно изображала любовь к свекрови, интересовали же ее только мамины вещи, среди которых были еще шуба, лампа под старину, книги и полки для них. (После бегства из моего дома Анька все это заберет с собой.) Вот на каких могучих имущественных вожделениях — теперь говорят «мотивациях» — строятся человеческие отношения у советских Форсайтов».
В поисках необходимого количества мертвых душ, в обмен на которое герою пообещали вернуть прах отца, А. К. колесит по сегодняшней России. Пересказывать густую кучаевскую мысль бесполезно (что также заметил в своем отзыве на книгу В. И. Порудоминский), ее нужно, как мне кажется, не скупясь, цитировать. Кто же может представить автора лучше, чем он сам — себя? Кучаев предупреждает с первых строк:
«В этом повествовании будет много «мертвых душ», вялых и озабоченных, покладистых и строптивых. Грозных и беспомощных. Страшных и очаровательных «очарованием», какое можно увидеть на оскаленных изображениях мертвой головы, ее муляжах и оригиналах. Впереди нас, дорогой читатель, ждет, как в жизни, много мертвецов: в постелях, на мостовой, в ящиках и на пороге ямы…».
Вереница хорошо узнаваемых персонажей водит свой жутковатый хоровод перед взором читателя: в Настасье Петровне Сундучковой мы узнаем гоголевскую Коробочку, в генерале Кобелякине — Собакевича, в Носищеве — Ноздрева. Новоявленные «бизнесмены» и фермеры по силе своего уродства не только не уступают своим прототипам — они превосходят их. Наше российское сегодня — наследство, полученное от дня вчерашнего:
«Вчера — это полтора десятка лет назад. За это время жизнь изменилась полностью, деньги заменили все, стали самым сильным аргументом и оправданием. А люди? Они в чем-то остались прежними, но в главном вынуждены были изменить себя, сломав в себе все, что ломалось. От этого самым расхожим стало присловье «как бы», а лица свела судорога, которая старательно выдается за «корпоративный» бренд: «Отвали, брат! Смирись, брат! Пирог мы уже распилили между своими, брат!»
Времена изменились. Мы вступили в эпоху развитого кидалова».
Здесь же периодически появляется Мефистофель — сначала это гид, смахивающий на черта (лишенный автором своей демонической внешности, но не сути), представленный персонажем из фильма в исполнении известного актера, потом это заведующий колумбарием, позже — ведущий на церемонии вручения (сама церемония — привет Булгакову) отличившимся архаровцам литературной премии «Золотой архар». Именно он замечает:
«Человек часто умирает задолго до своей физической смерти. То, что составляет в нем жизнь, называется Желанием. Оно умирает первым у обычных людей. Великие это знают, они делают все, чтобы Желание не угасло. Они ищут его источник во всем, что способно стать его источником. Кто — в любви к женщине. Кто — в любви к ближнему. Кто — в любви к Богу. Чаще человек неосознанно совмещает эти поиски, полагая, что ищет «смысл жизни» вообще. Боже, да разве хоть в чем-то есть смысл? В жизни-то уж менее всего он присутствует! Этим она и мила, ибо позволяет искать бесконечно, уж сколько столетий, и все еще верить в успех».
В тексте на протяжении всего романа, словно грибы, которые, прокладывая себе дорогу к свету, бугорками приподнимают и прорывают сплошной покров мха, подспудно, ненавязчиво, поднимаются и развиваются темы: что такое человеческая душа? Когда она жива, а когда — нет? И где эта таинственная незнакомка укрывается: в бренном ли нашем теле, или, все-таки, две составляющие человека — физическое и духовное, существуют сами по себе? Человек — самое загадочное существо, сам черт его до сих пор так и не понял:
«— А я вот никогда не бываю уверен в людях. Вроде изучил их вдоль и поперек, ан, они другой раз такое коленце выкинут, что приходится всю «философию» пересматривать».
И дальше: что такое душа народа? Можно ли ее понять?
«— Вот вам загадочная русская душа! Убить могут, но при этом сами не уверены, убили или нет? Так сколько же по Руси убивцев ходит «в непонятках»!»
Неужели симптом Раскольникова становится массовым явлением, а философия Ивана Карамазова переживает свой расцвет? А не покинула ли она, эта коллективная душа, современное общество вообще? И, если нет, то куда она так лихо несется на птице-тройке… нет, на сегодняшней птице-двойке (по Кучаеву — одной из моделей «Жигулей»)? Вверх ли она возносится, или срывается в бездонную пропасть? А может, все-таки, удастся ей, еще живой, зависнув над обрывом, удержаться на самом краю?
«Новая тройка — это все три ветви власти, в которые впряжена нынче гоголевская бричка, а в самой бричке — нет, не Чичиков! — там сидит мертвый прокурор. На козлах сидит Селифан из масс-медиа — четвертой ветви, — с топором за поясом, а Чичиков давно гниет в тюряге или щелкает зубами от зависти за бугром, не в силах пустить в ход рычаги, ибо точка опоры у богатства одна — горб народа на родной земле, породившей их всех вместе».
Последние три книги Андрея Кучаева объединены общим лейтмотивом: значение любви и секса в жизни человека, этим и объясняется название последнего романа. Секс это то, без чего жизнь немыслима, как бы моралисты ни призывали к аскезе. У каждого из нас, утверждает автор, есть свой секслибрис, который, словно каинова печать, проступает в нашем облике, и спрятать его нельзя:
«Племянники стояли рядом, положив руки на один стол. Секслибрис их читался сейчас просто: Братья Гракхи в известном исполнении античного автора, накрашенные, как шлюхи со Старой площади. Общий секслибрис толпы собравшихся вполне напоминал «Последний день Помпеи» кисти порнографа-экспрессиониста вроде Кубина».
Когда-то Фуко написал, что «распределение философского дискурса и литературных картин подчиняется законам многосложной архитектуры», эти слова можно вполне отнести к роману Кучаева. В этом произведении философский дискурс имеет равные права с литературными картинами — архитектура и того и другого многосложна и мастерски выдержана по законам жанра. Картины реального мира в тексте так тесно перевиты с миром фантомов, что отделить один от другого порою очень трудно. Фантасмагории сменяют одна другую, пространственно-временные перетекания дополняются переселением сущности одного персонажа в другой, мир тесен — все замкнуты друг на друга.
«И за что они меня так невзлюбили? А за что меня любить-то с другой стороны?» Совсем не каждый задает себе подобный вопрос. Трагическое восприятие и осмысление собственной личности, в которой живут два начала (и еще неизвестно, какое из них сильнее — герой отдает себе отчет в этом), вызывают у А. К. ассоциации с персонажами библейскими:
«А. К. разлюбил свое имя — Андрей. Теперь он даже мыслил себя чаще как Адам. Или Авель-Каин: сокращенно то самое А. К.».
Главный герой не единственный, чья фигура имеет привязку к Библии. Подобные модуляции проделываются и с другими персонажами: так племянники главного героя это Семён-Исав и Яков-Иаков. Есть здесь и Ефросинья-Ева, которая сопровождает А. К. через весь роман, и водитель Савелий с телохранителем Петрухой (названные так родителями, один в честь артиста Крамарова, другой в честь персонажа известного фильма), принимающие самое активное участие в поисках мертвых душ. Этих двух сквозных персонажей, которые по ходу развития действия принимают разные облики, автор подводит к фигурам двух апостолов — Петра и Павла:
«Павел-Савл-Савелий. Логично, если в координатах вечности. (…) Приехали сменщики — водитель и гард-охранник. Я не удивился, когда узнал в водителе Петра из морга. Второй, Савелий, был не кто иной, как Павел-“Левитан”».
Вывод: не многое же изменилось во внутреннем мире человека за последние пару тысяч лет.
Двойственность сознания отдельной личности проецируется у автора напрямую на коллективное сознание общества, к которому эта личность принадлежит. Духовная опустошенность одного, словно вирус, влечет за собой целую цепь причинно-следственных связей, она поражает все общество. Такое же внутреннее раздвоение наблюдается и в теле государства: нищий народ живет сам по себе, разглагольствуя «под банкой» о рабстве, свободе и философском отношении к жизни, незаметно для себя превращаясь в мертвые души. А горстка влиятельных толстосумов, благоразумно совмещающих служение и «Богу и мамоне» (это — мертвые души по определению), — сама по себе. Где здесь связующее звено? Разве что степень омертвения души.
Нежелание человека брать на себя какую бы то ни было ответственность, но стремление найти виноватого в ком угодно, кроме себя самого, привела к пассивности и равнодушию к собственной судьбе в масштабах страны. А. К. спрашивает себя, как становятся «человеческой молью», предел мечтаний которой — бутылка пива вечером и тележвачка? Состоится ли пробуждение к жизни бездуховной массы потребителей, или банка горчицы единственный прок от особей, чье имя должно было звучать гордо? Ведь никто не сможет сделать человека свободным, кроме него самого, освобождение — духовное возрождение — начинается изнутри. Вот здесь оно и необходимо — горчичное зерно, зерно веры в себя.
Прошли означенные сорок дней, возвращение праха «блудного» отца завершилось с очень даже предсказуемым результатом:
«Вся операция свелась к тому, что теперь А. К. был гол, как сокол и почти не принадлежал себе. Противник оказался сильней, чем он ожидал. И имя этому противнику было отнюдь не “Смерть”, а банальное — “Жизнь”»!
А. К.-Адам приходит к вполне резонному выводу, что по объективным, не зависящим от нас причинам, фантасмагория под названием жизнь, как и должно быть, продолжается:
«Так, жизнь, кажется, окончательно вступила в свои права. Обычный ад полегоньку расставлял свои декорации.
«Хорошо, что денег нет!»
«Хорошо, что дома нет!»
«Хорошо, что ни хрена нет!» (…)
Жизнь только начиналась. Как всегда бывает у мужчины, который проводил отца в последний путь. (…)
Отец не просто ушел, он завещал мне продолжить его бесполезное дело — искать и найти алмаз в прахе рутинного Бытия».
Раиса ШИЛЛИМАТ