Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2011
Шаманская книга / Ирина Горюнова. — М.: Издательство «ВестКонсалтинг», 2011.
Автор полностью отвергает традиционный подход к поэтическому тексту, по крайней мере в этой своей книге. Это верлибры в пограничном состоянии — назовем это состояние «лирическим планом».
Некоторые произведения напоминают текстовые сообщения: эсэмэс, виртуальную переписку или записи в личном блоге. Здесь очевиден порыв и свежесть эмоции.
Пьяная бомжиха на вокзале, скулящая от бездомности,
Как мы похожи! Мы обе когда-то были детьми,
Радовались солнцу и новому дню, ходили в школу…
И обе, где-то на полпути обронили свое сердце…
Читатель не увидит в книге Горюновой рифмы, не столкнется с твердостью формы. Исключений почти нет, поэтому они внезапны. Например:
Ваш фильм окончен. Ваш шарм растоптан.
Настало время других актеров.
Что толку плакать? Тебя не любят,
Взгляни же прямо в хрусталик глаз.
Это самый настоящий белый стих, который может быть назван удачным хотя бы по приведенному отрывку. Автор выразил себя не только метафорически, но и ритмически: мы четко видим это разделение на полустишия, которые естественным образом соотносятся по вертикали, а это «одно из важнейших свойств всякого стихотворного текста». (М. Л. Гаспаров. Русский стих, стр. 87. — В. А.)
Знакомясь дальше с произведениями, в которых все максимально сосредоточено на женском эротизме, а так же поиске духовной близости между людьми, встречаем и другие положительные примеры: «Густой снег покрывает алые гроздья рябин, / бесстыдно напоминающих о гриновских парусах…».
Менее интересно, на мой взгляд, у Горюновой получаются короткие верлибры, потому что в них отсутствует образ-изюминка, из-за чего простота выражения выглядит неоправданной и беззащитной в своем безутешном максимализме: «Ты упорно шагаешь в штормовые волны, / Не слышишь криков, предостерегающих / От непоправимой ошибки… Желание / Захлебнуться слишком сильно тащит тебя / Вперед».
Почему же эта книга называется «шаманской»? Неужели по той причине, что женщина в ней, несмотря на все свои подчеркиваемые слабости, все же заклинает: «Нарисуй меня, чтобы я растворилась в красках / И осталась на холсте в веках твоей мыслью…», — или же потому, что автор откровенный мистик и типичным образом рассматривает абсурдную концепцию рая и ада? Или, быть может, это как-то связано с обнажаемыми внутренними конфликтами — с одной стороны «Брожу по городу», где «Любовь заменяют развратом / В холодных влажных простынях, пропитанных похотью», а с другой — тема чувственной любви, обыгранная почти что порнографически, с физиологическими подробностями:
Когда твои пальцы трогают шелковистые лепестки,
А губы слизывают нектар шмелиным хоботом,
тычущимся в мою плоть… Раздираешь мякоть инжира,
погружаясь в его запах, раскрываешь створки
перламутровой раковины в поисках жемчужины…
Ранишь, и кровь дымящимся глинтвейном стекает по бедрам.
Ответы на эти вопросы даст читатель. И только читатель.
Влад АНТИКИН