Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2011
Критика
Михаил Окунь. «Средь химер». Стихотворения. «Гельзенкирхен», 2011.
«О чем книга? Скажи в двух словах», — спросил я Михаила Окуня. «Стихи нулевых», — просто ответил автор.
Нулевые годы — первое десятилетие наступившего века. Кто-то связывает это время с «вставанием России с колен», а кто-то противопоставляет лихим девяностым, краткому мигу обретения гражданских и политических свобод, которыми так и не удалось насладиться в полной мере.
Нетократы, наши дети, сбежавшие в блогосферу, к идиоме «нулевые годы» неизменно добавляют «унылые». Для них «унылое» теперь существует в отрыве от пушкинской традиции. Увы, это не то же самое, что «Унылая пора! Очей очарованье!» Слово ныне ассоциируется с устойчивым выражением «унылое говно», означающим нечто, что когда-то представлялось ярким и значительным, но оказалось отвратительным и мелким.
Нектар и розы.
Розы и нектар.
Нектар из роз.
Некроз.
«Нулевые» — годы перманентной стабильности, не отличимой от застоя. Символично, что именно в это десятилетие ушли из жизни вожди контркультуры Егор Летов и Илья Кормильцев, стерлись грани между «андеграундом» и рожденным из его ребра «рокапопсом», закончились полным провалом попытки воплотить утопию в жизнь. Былые бравые потуги виртуализировались и попрятались в Сеть. Здесь они себя пока чувствуют свободно, но нет надежд на их возрождение по ту сторону монитора. То, что раньше было бы воспринято как вызов обывателям, сегодня стало всего лишь модной внешней упаковкой для тех же самых обывателей.
«Нулевые годы»… Скоро появится и определение «нулевые люди» — поколение Миллениума, разделяющее окружающих на «наших» и «ненаших», голосующее за «Единую Россию», мечтающее о топ-менеджменте в Сколково и «Газпроме», не помышляющее о какой-то там поэзии. Поэзия — это «полный отстой»…
И вот поэт Михаил Окунь, зрелый мужчина, появившийся на свет в середине прошлого века, написал книгу стихов о последнем прожитом десятилетии. О «нулевых», да и не только.
Его лирический герой… Полно, братцы, герой ли?! Давайте отдадим это романтическое слово уважаемому Ю. Тынянову на вечное хранение, а художественного двойника М. Окуня назовем прагматично точно — субъект.
«Продвинутые» граждане, «нулевые» и «обнуленные», сразу скажут, что этот лирически настроенный гражданин тип не адекватный, то есть недостойный, неправильный, не соответствующий настоящему историческому моменту. Попросту говоря, это обыкновенный задрот, то есть нечто, истощившее жизненные силы на дело, которое, по мнению чотких пацанов с интеллектуальным багажом размером со «Щит и меч» и со словарным запасом лиговской шпаны, вовсе не требовало особых усилий и полной отдачи. Конечно, речь идет о Поэте.
За окном деревьев купы…
Кто ты, дядя? — не пойму.
Входит, говорит: «Ты глупый,
Не способный ни к чему.
С каждым днем тупее рожа,
Год-другой — и ты дебил!»
Я подумал: что ж, быть может,
И ему не возразил.
Протагонист Окуня почти демонстративно отстраняется от любых «общественных» проблем и разборок. Только в одном стихотворении краем глаза заметит он, как несется по сочинскому горнолыжному склону символ эпохи — залихватский кремлевский дуче «в кольце шутов, седых и рыжих». Увы, в окуневском субъекте нет ничего от борца-диссидента, готового к принудительной психушке. Есть лишь угрюмое сознание вечной, абсолютно экзистенциальной безнадежности, безответный вопрос Небу. Двойник поэта отчетливо осознает, что несет ответственность за все совершенное, и не хочет объяснять свои ошибки «обстоятельствами». Он постоянно оглядывается назад, постигая себя в прошедшей жизни. Так уж устроен человек, что всегда переживает тревогу, отчаяние, отчуждение от самого себя — «и жить не хочется, а дрочишь»…
«Ты где?» — появляется на дисплее мобильника или раздается в трубке. Казалось бы, семантика предельно проста и недвусмысленна, но вопрос «ты где?», даже если он является риторическим, обычно содержит в подтексте много дополнительных смыслов. «Средь химер», — отвечает автор с обложки книги.
Открываешь сборник и сразу же проваливаешься во тьму. «Стремглав темнеет в городке», «и на душе — темней, темней», «и навсегда — во тьму, по шпалам. / Когда-нибудь, когда-нибудь…», туда, где «темных валунов гряда / С водою темною сомкнется».
Тьма, Хаос, отсутствие Света. Невежество и неизвестность. И «в черном пространстве стыда и злосчастья — / Ни Бога, ни Ангелов светлых его…»
Скользни в полночный сквер,
Сойди в кромешный мрак,
Где люди средь химер —
Никто и звать никак.
Ощущение полного одиночества. Постаревший мечтатель, «любитель безделиц, / Драгоценных мгновений транжир», «прозревший, но глухонемой». Бесцельный, замкнутый, теряющий интерес к жизни, ждущий «черноты декабрьских дней, / Как форму новую неволи»…
Из тьмы наплывает: русский провинциальный городок, привокзальная площадь, сцена эпилептического припадка.
Как его выгибало, дрючило, колотило!
Пузыри, пена, об асфальт куда как крепко.
А потом, глядь, отпустило, —
Сел на лавочку, утерся засаленной кепкой.
И банальное приходит: не так ли и ты? —
В «нулевые» родилось роскошное словосочетание — «глобальные русские». Так называют бывших граждан СССР, получивших возможность без ущерба для кошелька проводить за границей значительную часть времени, и утверждать, что это, дескать, естественный результат глобализации. Нет, субъект Михаила Окуня не из этих избранных, эксклюзивных, отборных, хоть и «мотается» постоянно последние годы между Европой и Россией.
«Что мною движет?» — задается вопросом. «Ничто не движет», — отвечает. Но душа, душа-то, она не способна изменить прописке! По-прежнему блуждает «в городе единствен-
ном-одном» — Ленинграде-Петербурге:
Как время ни мычит, ни телится
В стране напрасного труда,
Как воздух пополам не делится,
Так я повязан навсегда
Железными слепыми узами
С тобой, с ночами без огня.
Твоя мучительная музыка,
Полупокойник, — для меня!
Белые домики, чистая опрятная Германия. Но память всегда оставляет «надежный вход в никуда». Там в зимнем парке поварешкой разливают пойло для «электората», бренчит на гитаре как бы бард, греясь, переминаются с ноги на ногу местные поблядешки. Там на городской помойке роется дряхлая старушенция и, отыскав гнилую воблу, плетется снова «грезить» в свою коммунальную дыру на Мытнинской. Там рядом с твоим бывшим домом на проспекте Энергетиков отпускает пивко тетя-Мотя, по-свойски болтает с тобой, будто ты и не уезжал никуда…
И ударит же такая моча в голову! «Струится селяви» — и не здесь, в пряничном немецком уюте, а там — где в братской могиле вместе со всеми нами «в штабелях / Наше время лежит».
Деление на десятилетия условно и сомнительно. Наступят и новые времена. Но будут ли они другими, непохожими на сытые и серые, что остаются позади? Поговорка, быстро обретающая популярность: «Все меньше новых русских, все больше новых совков». Разочарование в перестроечной романтике, утомление суетной лихорадкой девяностых, душевная слепота — Темно! Темно! Темно! Насколько безысходен диагноз?
Так хочется, чтобы персонаж следующей книги Михаила Окуня оказался не субъектом, но героем! И чтобы в новом сборнике поэта засияло! «И приде Свет в мир!»
Сергей СЛЕПУХИН