Стихотворения
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2011
Поэзия
Илья КУЧЕРОВ
Поэт. Биолог. Родился в 1965 году в Ленинграде. Закончил Лесотехническую Академию, кандидат биологических наук. Стихи публиковались в «Литературной газете», журналах «Крещатик», «Зинзивер» (№ 1 за 2010 г.), в «Новой камере хранения», во 2-м томе антологии современной петербургской поэзии «Собрание сочинений» и др. изданиях, в том числе в переводе на немецкий язык. Автор сборников «Морской конек» (1999) и «Стихотворения» (2009). Член Союза писателей Санкт-Петербурга.
Das Lied von der Erde [1]
Das Trinklied vom Jammer der Erde [2]
В голубой далекой спаленке
А. Блок
Ты идешь по парку, и статуи застывают.
Что из этого сбудется — может быть, ничего.
Улетает черемуха, ветви с неба срывая,
Убегает ветер от себя самого.
Моисей фараона сорок лет водил по пустыне,
Те, кто вышел, не знают, куда им идти назад,
Лишь спят верблюды в распадке прозрачно-синем
И видят во сне чужие злые глаза,
И слышат в ночи чужой горбоносый говор;
Ты выходишь из парка, и статуи все с тобой;
Облетит черемуха, и в лесу простуженно-голом
Испуганный Дионис протрубит трубой:
Горе, вакханки! Дожди нашу бронзу моют.
Наш мрамор крошится и обрастает мхом.
Нам не вывести Моисея к Чермному морю,
Никого не спасти и не стариться ни о ком,
Ведь мы-то знаем: веселого бога лепят
Все из тех же белых, улетающих над рекой.
Пусть кукует кукушка в своем деревянном склепе,
Сломанный маятник пущен той же рукой.
Взметнется волной кровавой над морем Чермным —
Али не жаль вам, хлопцы, фараонову рать! —
Но уходят верблюды, серебро утопает в черни.
Никуда от этого не удрать.
Der Einsame im herbst [3]
…inpositamque sibi qui non bene pertulit hellen [4]
Ovid. Tristiae III : XII
Принесу я Латоне букетик аптечных ромашек,
На Тярлевской просеке собранных в детстве,
И на камень холодный к ногам положу.
Лес застынет вокруг, обнаженный туманом вечерним,
Опускается в облако золоторунный баран.
Что же ты, бедолага, не вытащил на берег Геллу,
Век ей на дне горевать средь разбитой посуды,
Слушать гудки миноносцев, печальные зовы войны.
Так и мы угасаем, стареющих жен на любимых меняя
В доме своем несчастливом, а после, когда припечет,
К ним возвращаемся снова — авось повезет,
И по ткани пурпурной в купальню сошел Агамемнон,
И пора уж, наверно, пригубить закат.
Жертву приняв, мне впотьмах отвечала богиня:
Все подчиняется звездам, а звезды — в руках божества
Многоразлично единого. И меня, и пурпурного Феба,
И Егову еврейского обнимает единый закон
Годовых перемен и безропотной смены столетий.
Боги тоже стареют, и смерть им бывает мила.
Всей душой постигай ты нехитрую эту науку:
Палой листвой шелести, да смотри, как над крышами мира
Веспер холодный встает.
Von der Jugend [5]
1.
Упадет на красный мох торфяной
Перезрелая гоноболь.
Прилетит и нахохлится птица-боль
Оттого, что я не с тобой.
Это ветер в роще черных берез
Исчезает перед грозой,
Я тебя приберег — да вот не сберег
Это облако со слезой.
Наша роща ветха и черна от ран
И кричит у нас за спиной,
И тебе переплыть чужой океан,
Неизвестный, чужой, не мой.
Там не смыть асфоделей с черных лугов,
Даже нитку не вдеть в иглу,
И медведь зароет эту любовь
В самом дальнем лесном углу —
Чтобы было с тухлинкой, как любит он,
Чтобы жрать через шесть недель,
Чтобы ветер унес березовый стон
В те края, где сейчас метель.
И никто не скажет дереву: встань,
Повтори и следуй за мной,
Не клонись головой в небесную стынь,
Ни ногами в мох топяной.
Этот мир пересоздан для нас двоих,
Можно жизнь начинать с нуля —
Лишь застынет Латона в глазах твоих,
Птицу-боль на части деля.
2.
Долго будет сохнуть шкура, снятая с нерпы,
А она поплывет, оставляя свой масляный след в волнах,
Потому что послали — никого проворнее нету —
За кутьей на похоронах.
Только в каменной плошке до утра не хватает жира,
Беспоповец по памяти будет в потемках бубнить тропарь,
И тогда из ошметков мясных и оборванных сухожилий
По волнам проляжет тропа.
Я восьмые штаны разодрал о твое Мировое Древо,
Только в Лоно Господне никто никого не звал,
И глаголют уста освежеванной птицедевы,
Что за краем воды рождается шквал.
Он на камни выплеснет нерпичье злое тело,
И на Русской Кошке опять разобьет маяк,
И хлестнет по глазам пулеметной дробью Общего дела,
Молоком Богородицы не удерживаясь в краях.
Что же ты мне подскажешь — суровой кутьей без соли,
Малахаем, прошитым кровью из наших жил?
Я тебя полюбила и казню по собственной воле,
Ты для этого жил.
Von der Schцnheit [6]
Может быть, мухи были орлами?
В. Соснора
Когда мы вышли за пределы
Добра и зла,
В окно черемуха глядела,
Сирень цвела.
И только тень аэроплана
Над пустырем
Металась бешеным бакланом,
Нетопырем.
Тебе ли сметь судиться первым,
Или не сметь,
Когда свалявшиеся перья
Омоет смерть,
И вновь придется в пропасть падать
И в синеву,
И снова жить — но не взаправду,
Не наяву.
Тебя не раз учили первым,
Что Первый плыл
Под шелест мертвенный и мерный
Мушиных крыл,
Где нет ни правды и ни кривды,
Где флюгер сник,
Лишь между Сциллой и Харибдой
Процвел тростник.
И ни к чему решенье судей,
Ты сам свой суд,
Перерешив смешенье судеб
И вынув суть.
Я сам приду к себе с повинной,
Казнив мечту.
Так физраствор бежит по венам
Сквозь слепоту.
Der Trunkene im Frьhling [7]
Из-за леса вышла бабушка Яга,
Долгожданная, смертельная вода.
Гуси, гуси, есть хотите? — Га-га-га!
Извините, вам, наверно, не сюда.
Ты как форточник засовываешь пясть
В обесточенную лестничную клеть,
Только вряд ли получается украсть
У того, кто хочет заживо сгореть.
И под сердцем угнездился коготок,
Неумытый, настороженный, смешной,
Говорит, что это было не со мной,
Говорит, что я от вечности далек.
Мы построимся в шеренгу под горой
За надломленной, пронзительной игрой,
Но ни флейты, ни смычка, ни Боже мой,
Я, товарищи, давно уже немой.
Лопай, зяблик, стылый воздух нежилой,
Ты давно уже ни мертвый, ни живой,
В полушаге от петельки нитяной
Белым цветом застываешь за стеной.
Я губами припадаю в темноту,
Говорю тебе, что больше не приду.
Der Abschied [8]
Прибегаю к миллиону миллионов Будд…
в моем собственном теле.
Сутра Люцзу Танцзин
Где-то на свете есть улица Толстых Котов,
По которой никто никогда не ходил.
Там старые ивы глядятся в засохший ров,
Но об этом знаю не я один,
Об этом ветер молчит, что и ему не дано
Вернуть нам сырость августовских полей,
Лишь морды елей лезут прямо в окно,
Кошачьей припрыжкой перечеркивая параллель.
Даже если звезды натекут в разбитый кувшин,
Его не осушишь залпом. А не спеша —
Увидишь, что есть душа и душа души,
И эту душу отталкивает душа.
Я снова пройду по улице Толстых Котов,
Где забытая таволга зацветет в сентябре,
Каждый делает выбор, а платить никто не готов,
Только тропинки от инея в серебре.
Я не ведаю Бога, но Он говорит тебе: не старей.
Ты видишь, повсюду Его рука.
Словно сфинкс ныряет в песок Долины царей,
Падает вниз ольха.
Она загляделась в воду, свободную ото льда,
Сама себе и жена и муж,
Но по большому счету и это все ерунда,
Если у каждого миллион миллионов душ.
Я буду ждать на четвертом краю земли,
Где снова ставни и лес забывчивых рук.
Они отвечают: мы тебя сберегли,
Это кровь утекает с большого на малый круг.
Больше не будет улицы Толстых Котов:
На ней два года как был пожар,
Все сгорело, и воскресать никто не готов,
Один лишь черный кот убежал.
Кысь-кысь, Бумбурыська! Пофыркаем под дождем,
Может, ему надоест, наконец, идти —
Как будто и мы эту полосу перейдем,
Как будто она лишь отметина на пути.
апр. 2010 — апр. 2011
Примечания:
[1] «Das Lied von der Erde» — «Песнь о Земле», симфония-кантата Г. Малера для тенора, альта (или баритона) и оркестра на стихи китайских поэтов в переводе Х. Бетге.
[2] Das Trinklied vom Jammer der Erde — Застольная песнь о земных бедствиях.
[3] Der Einsame im herbst — Одинокий осенью.
[4] …inpositamque sibi qui non bene pertulit hellen — Золоторунный баран, не донесший до берега Геллу, [В небе уравнивает длительность ночи и дня] (лат.; пер. Я. Голосовкера).
[5] Von der Jugend — О юности.
[6] Von der Schцnheit — О красоте.
[7] Der Trunkene im Frьhling — Пьяница весной.
[8] Der Abschied — Прощание.