Цикл стихотворений
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2011
Наши гости
Борис МАРКОВСКИЙ (Димельзее, Германия)
Поэт, переводчик. Родился в Киеве. С 1994 года живет в Германии. В 2002 г. в издательстве «Алетейя» (СПб.) вышла книга стихов и переводов «Пока дышу, надеюсь», в 2006 г. в том же издательстве — книга избранных стихов и переводов «В трех шагах от снегопада».
С 1998 г. — главный редактор международного литературного журнала «Крещатик».
СЛУЧАЙНЫЕ СТРОФЫ
* * *
Никаких украшений:
вензелей, позолот,
красота — неужели
только кровь,
только пот?
Неужели — так надо
и иначе — нельзя,
чтобы ткань снегопада
мне слепила глаза,
чтобы, падая оземь,
будто в этом их цель,
листья славили осень
целых восемь недель?
Чтобы время стояло,
как вода подо льдом…
Вдруг мелькнет, как бывало,
поманив рукавом.
* * *
Слагать стихи — нелепая забава,
когда душа заведомо черства,
но где предел и мера мастерства,
и кто нам дал таинственное право
плодить на свет слова, слова, слова?
Толпа не примет их, не крикнет: «браво!»,
их не коснется ветреная слава
и будет, к сожалению, права.
Мука и пыль — диктуют жернова.
Но, как Помпею выплакала лава,
так выгорит на пастбищах трава,
когда гортанно, дико и картаво,
ни грамма фальши — яд и тетива —
над миром выпрямится слово величаво.
* * *
Ночь непробудна, бездонна, тиха.
Так и живу — от стиха до стиха.
Так и дышу — невпопад и не в лад,
только и вижу — часов циферблат.
Стрелки бегут — не угонишься! — прочь.
Чуть зазевался и сразу же — ночь.
Чуть повернулся, и множество лет,
словно снежинки, просыпались вслед.
Ангелом белым — сквозь ночь — простыня…
Господи, ты не покинешь меня?
* * *
Искусства разветвленный ствол.
невидимых корней могучее родство.
Я — крайний лист на самой крайней ветке,
и кровь моя принадлежит листве.
Со мной в родстве бесчисленные предки,
и те, кто будет жить — со мной в родстве.
И смерть моя — умрет одно лишь имя
мое — и жизнь принадлежат не мне,
но тем, другим, — да будет свет над ними! —
сгорающим в божественном огне.
* * *
«Крапива» — красивое слово.
Кругом — лопухи, лебеда…
А в небе — из льда голубого —
шальная стояла звезда.
Стояла над домом и садом,
и в лунном ее забытьи
все то, что казалось нам адом
(свети, дорогая, свети!) —
невнятные шорохи, звуки
бессмысленной жизни земной
в преддверии долгой разлуки
наполнились вдруг тишиной.
* * *
Мы завершаем жизни круг,
глядим по сторонам тоскливо
и говорим себе: «А вдруг?»,
и в небо смотрим боязливо.
Никто не хочет нам помочь:
мы все умрем через мгновенье…
Я б не роптал на провиденье —
когда б не тьма, когда б не ночь,
когда б не страх исчезновенья.
* * *
Мне имени не вспомнить твоего,
я выдумал тебя, ты мне приснилась…
Должно быть, так в кошмарном, диком сне
рождается какой-то светлый образ
и мучит нас…
Я выдумал тебя.
Ты мне приснилась. Даже — голос твой.
Теперь я часто думаю: в тот вечер
не ты, но некий ангел в синих джинсах
с растрепанными ветром волосами
явился мне. Не вспомнить, не узнать…
Так сладко было трубку поднимать
и пить твой голос…
Может быть, еще
мы встретимся. Не знаю. Все бывает.
* * *
Мне имени не вспомнить твоего,
я выдумал тебя, ты мне приснилась…
Но если ты — лишь сон, то сделай милость,
приснись еще раз — только и всего.
Мне от тебя не нужно ничего.
Достаточно того, что волшебство
в моей душе навеки утвердилось,
достаточно того, что ты светилась
в двух-трех шагах от сердца моего.
* * *
Мне этот сон еще не раз приснится…
Скажи мне, кто ты — ангел, серафим,
исчадье ада, грешница, блудница?
Мне все равно — за голосом твоим
и в ад пойду — не страшно заблудиться.
Окно открыто. — Кто там? — Никого!
Как будто сердце, вздрогнув, раскололось…
Мне имени не вспомнить твоего.
Я только голос помню. Только голос.
ПАМЯТИ О. М.
Желтый пар петербургской зимы…
И. Анненский
О, эта каменная желтая бравада!
Широких улиц темный разговор…
Из проруби времен, из третьей песни «Ада»
он выбрался — с трудом — на гибельный простор…
Над Петроградом медленные ночи,
и волосы Невы по каменным плечам
разбросаны…
* * *
Стихи с немецкого перевожу,
скорее — просто время провожу;
над каждой буквой долго ворожу.
Коль друга нет — готов любить врага!
В Германии теперь лежат снега.
С утра — метель, а к вечеру — пурга.
Окно замерзшее, трагический узор,
а все-таки притягивает взор…
мальчишки с санками бегут на косогор —
Им весело…
Такие, брат, дела.
так дерево, сгоревшее дотла,
теперь — всего лишь пепел, лишь зола,
и, право, в этом я не вижу зла.
* * *
Подарил колечко —
больше ничего…
Спит под снегом речка
в ночь под Рождество.
В печке угли тлеют,
за окошком снег…
Он один согреет,
он один — для всех.
* * *
«Не пишешь, не пишешь, не пишешь…»
О чем же тебе написать?..
О том ли, что ветер над крышей
листву заставляет летать?
О том ли, как мне одиноко
в неприбранном доме-тюрьме?..
Ты помнишь, у раннего Блока,
а может быть, у Малларме?
Все та же, все та же морока,
вселенская хворь или хмарь.
Кромешная музыка Блока,
аптека, брусчатка, фонарь…