Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2011
Актуальное интервью
Игорь Харичев — известный московский прозаик и политолог. В прошлом — многолетний сотрудник Администрации президента.
Недавно в издательстве «Вест-Консалтинг» переиздан его роман «Кремлевские призраки».
С писателем беседует Евгений Степанов.
ИГОРЬ ХАРИЧЕВ: «КУЛЬТУРА ОПРЕДЕЛЯЕТ ЭКОНОМИКУ И ПОЛИТИКУ!»
— Игорь, только вышел в новой редакции ваш роман «Кремлевские призраки». Первое издание увидело свет десять с лишним лет назад, в 2000-м. О чем предупреждал ваш роман? Стал ли он сейчас менее актуальным? Изменилась ли страна за это время?
— Одна из важных тем, которую мне хотелось затронуть в романе — тема страха. Дело в том, что страх уже многие столетия является непременной составляющей жизни в России. Прежде всего потому, что у нас никогда человеческая жизнь не была ценностью, никогда не уважалась человеческая личность. Страх присутствовал в нашей жизни в самых разных его оттенках и проявлениях. Тут проще воспользоваться цитатой из романа: «…страх потерять власть, страх перед заговором, выстрелом в спину, страх ареста, страх потери всего, страх перед пытками, страх за близких, страх смерти. На него наслаивается страх того, что предадут, обойдут, оттеснят, страх, что будут преследовать, что посадят, размажут по стенке. А за всем этим — первобытный страх перед неизвестностью, перед будущим, перед всем и вся». Боялись те, кто были наверху, боялись те, кто были внизу, те, кого принято называть простыми людьми. А Кремль — особое место для нашей страны. Центр страха. Там его концентрация выше, чем во всех других уголках страны.
С конца восьмидесятых ситуация начала меняться. Страх продолжал играть важную роль, но его влияние стало уменьшаться. Хотя был выброс в сентябре-октябре 1993-го. Он закончился попыткой переворота, расстрелом Белого дома. Когда в 2000-м вышло первое издание романа «Кремлевские призраки», я был уверен, что описываю уходящее из нашей жизни явление. Но получилось так, что я ошибся. За прошедшее десятилетие страх во многом вернулся. Журналисты опять боятся писать правду: за нее могут убить или покалечить — таких примеров немало. Люди, недовольные действиями тех или иных чиновников и не скрывающие свое недовольство, тоже рискуют здоровьем или благополучием: несогласных могут осудить по надуманному предлогу. Чиновники боятся за свое место, как правило, очень хлебное. Обычные люди боятся бандитов и милиции, которые часто ведут себя одинаково. А люди думающие боятся за будущее России. Все это может вызывать только сожаление. Меня вовсе не радует, что эта тема моего романа сохраняет актуальность. Страх не может быть цементирующей частью нормального государства. Страх нужен диктатурам и тоталитарным государствам.
— Тема страха не единственная в романе. Какие из других тем кажутся вам значимыми?
— На мой взгляд, не менее важна тема Сталина. В том, что он захватил власть в самой большой стране мира, установил режим тирании, похоже, не было случайности. Думается, что наша страна была готова к такому развитию событий. Но страна — это, прежде всего, люди. То, что они в массе своей легко приняли все ужесточения, которые были осуществлены Сталиным, то, что культ личности быстро стал неотъемлемой частью их жизни, было связано с их вековыми устоями, их мироощущением. Так что Сталин вошел в нашу историю вполне обоснованно. Да, были те, кто ненавидел его, кто понимал, что происходит со страной и куда ее ведут. Но они всегда представляли малую часть нашего народа. Их в первую очередь и уничтожали. Тех, кто думает по-другому, у нас не любят по сей день. Это сохранилось, как и страсть к персонификации власти. Как и подобострастие перед начальством. Как и уверенность, что нашу личную жизнь должно устраивать государство, а мы сами ничего не должны делать. Но главное — ненависть к другим. Тем, которые непохожи на нас или говорят неправильные, на наш взгляд, вещи. По сути, мы не преодолели Сталина до сих пор. Представляете, скоро шестьдесят лет, как он умер, а он по-прежнему влияет на нашу жизнь. Он в каждом из нас, в той или иной степени.
— В девяностые вы работали в Кремле и даже были помощником руководителя администрации Сергея Филатова. Логично предположить, что появление романа связано с вашим пребыванием за кремлевскими стенами.
— Да, это так. Одно только присутствие в длинных сводчатых коридорах, старых кабинетах рождает массу эмоций. Древние стены хранят память о многих событиях. А некоторые важные события, в частности, осени 1993 года, происходили как раз тогда, когда я работал в Кремле. Не удивительно, что я начал писать рассказы. Кремлевские. А в конце девяностых из них сложился роман. Глава — рассказ. То есть, имеет сюжетное завершение. Но при этом он часть целого произведения.
— В романе довольно много фрагментов, содержащих рассуждения о вере, цитат из Библии. Это дань моде?
— Боже упаси. Я начинал работу над романом в середине 90-х, когда возврат к православной вере еще не стал модой. Дело в том, что один из главных героев, — Дмитрий Сергеевич, который пусть и не занимает высокой должности, но его линия несет большую смысловую нагрузку, — человек глубоко верующий, причем еще с советских лет, за что ему пришлось заплатить разрывом с женой. Для него рассуждения о вере и цитирование Библии вполне органичны. Я знаю таких людей. А в Кремле Дмитрий Сергеевич оказался, конечно же, не случайно. Кремль остается особым местом в нашей истории. Что касается кремлевских призраков… Прежде всего, я имел в виду те призраки, которые существуют в нашем менталитете.
— Хорошо, что вы упомянули менталитет. Из ваших статей я знаю, что вы рассматриваете политику и экономику через культуру. А культура и менталитет связаны?
— Да, я давно пытаюсь отстаивать позицию, что культура определяет политику и экономику. Равно как и менталитет. Разумеется, если иметь в виду широкую трактовку понятия культура, антропологическую: это все, что создано руками и умом человека.
То, что культура определяет экономику и политику, подтверждает, в частности, опыт СССР, в котором, несмотря на единую административно-командную систему, шла очень разная жизнь в разных его частях. В Прибалтике, например, вы видели чистенькие газоны и аккуратные здания даже в небольших населенных пунктах. Там производили самые качественные товары — мебель, радиоприемники, трикотаж и так далее. Там без проблем можно было купить продукты питания. Там на улицах и в магазинах люди вели себя вежливо. По сути, там не только обеспечивалось более высокое качество жизни, там был выше уровень развития экономики, чем в России, Украине, Белоруссии, а в этих республиках, в свою очередь, выше, чем в Средней Азии. В чем причина такого различия? В разном уровне культуры. В республиках Прибалтики, которые всегда тяготели к Западной Европе — Литве, Латвии, Эстонии, — во многом сохранилась культура, существовавшая до 1939 года, когда они были включены в состав СССР. Да и в царское время там культура была ближе к западноевропейской. В свою очередь, культура среднеазиатских республик даже во второй половине ХХ века оставалась на уровне умеренных восточных деспотий, ни коим образом не ориентированных на реализацию творческого потенциала граждан, не способных обеспечить ни качества продукции, ни качества жизни.
Столь же ярко значение культуры демонстрирует пример «восточных немцев». Даже через 20 лет после объединения Германии между ее восточной и западной частями сохраняются различия в уровне и качестве жизни. Сейчас на территории бывшей Германской демократической республики мужчины живут на 1 год меньше мужчин из западных областей. Уровень доходов значительно различается в пользу «западных немцев», уровень безработицы на Востоке составлял в 2009 году 12,6%, а на Западе — 6,4%. При этом в течение всех 20 лет правительство Германии тратило значительные финансовые средства на то, чтобы «подтянуть» бывшую ГДР до уровня западных частей Германии. Причина может быть только в культурных различиях, а ведь «восточные немцы» жили при социализме заметно меньше, чем россияне.
С нашим народом точно что-то не в порядке. Не может быть случайностью, что в России при любой идеологии воспроизводится один и тот же тип власти и тип государства: полная централизация и концентрация социально-экономической жизни; это всесилие государства, его безусловный приоритет перед человеком, пренебрежение реальными интересами граждан, даже тех, ради кого будто бы создавался «новый» мир; это бюрократический характер государства, отмеченный всесилием и безответственностью чиновничества.
Помните, что пели большевики в своем гимне? «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…», однако весьма скоро выявилась удивительная похожесть многих черт этого «нового» мира на прежний, свергнутый. Глубинную преемственность советской России по отношению к Российской империи уже в 1920 году отметил известный монархист Василий Шульгин. А немного позже — Николай Бердяев. Если обратиться ко дню сегодняшнему, то многие историки, социологи, публицисты отмечают схожесть современной России и СССР. Это, в первую очередь, ничтожность человека перед государством, упование значительной части граждан на государство, бюрократический характер государства, оборачивающийся всесилием и безответственностью чиновничества и незащищенностью граждан, неистовое чинопочитание. И все та же полная централизация и концентрация социально-экономической жизни. Можно сказать, что марксизм и либерализм дали в нашей стране сходный результат. Но если мы с таким выдающимся упорством при любой идеологии и самых разных людях, пришедших к руководству страной, воспроизводим один и тот же тип государства и тип власти, дело в нашей культуре.
— А нетерпимость, которая вывела определенную часть наших соотечественников на Манежную, которая толкает их на погромы, на убийства? Она тоже связана с нашей культурой?
— Конечно. Нетерпимость — важная часть нашей культуры. Корни у нетерпимости глубокие. Они растут из общины, которая отторгала любого, кто был непохож на усредненного члена общины, кто проявлял самостоятельность, кто имел свое мнение. Внесла свой вклад и гражданская война, в ходе которой уничтожали тех, кто представлял противоположную сторону. Потом наступила пора большого террора, когда наши соотечественники целыми коллективами требовали смерти для тех, кого кремлевские начальники или местные чекисты назначали врагами народа. Позже моральный кодекс строителя коммунизма предписывал не только любить социалистическое отечество, но и ненавидеть все, что не принадлежало к миру социализма. Традиция ненависти поддерживается и в XXI веке. Федеральная власть, точно также, как и региональная, и местная, ненавидит оппозицию и всячески старается притеснять ее. А рядовые граждане, живущие нелегкой жизнью, причину своих невзгод частенько видят в людях с другими политическими взглядами или представителях другой национальности. В тех, кто высказывает иное мнение, или тех, у кого другой тип лица, другой родной язык, другие традиции. И наиболее горячие из них организуют погромы или нападают на кавказцев, таджиков, азербайджанцев. Тут не только до рукоприкладства, тут до убийств доходит. К сожалению, те, кто участвует в погромах, нападениях, не понимают, что ведут себя как дикие люди, далекие от цивилизации. Потому что важная черта цивилизованности, то есть высокой культуры — толерантность, терпимость. Именно ее надо пытаться сделать нормой нашей культуры.
— Как?
— Прежде всего, через воспитание. Конечно, в процесс семейного воспитания так просто не влезешь. Но должны быть соответствующие программы привития толерантности в детском саду, в школе, начиная с младших классов. Должны готовиться телевизионные передачи, непременно интересные, чтобы их смотрели. Но главное, наши власти должны четко обозначить свое отношение, а то в последние годы нередко возникало ощущение, что власти, проявляя жесткость по отношению к несогласным, не спешили пресекать действия националистов и тем потакали им.
— При Ельцине, которого сейчас принято ругать, условия для существования СМИ были благоприятнее. Даже толстые литературные журналы жили куда лучше, хотя у них и упали тиражи по сравнению с советскими временами. Но у них, за редким исключением, не было проблем с помещениями. Сейчас положение прессы куда более тяжелое, а у некоторых изданий прямо-таки бедственное. Арендная плата разорительная, а «Новый мир» просто грозились выгнать из дома, который журнал занимает много лет. Не есть ли все это проявление невнимания нынешней власти к культуре? Существует ли связь между событиями на Манежной и культурной политикой?
— Толстые литературные журналы действительно живут очень трудно. Они нуждаются в помощи со стороны государства. Но у власти нет понимания важности литературы. Прежде всего, потому, что литература далека от политической актуальности. То, что она несет смыслы, которые проявятся некоторое время спустя и сыграют важную роль, нынешняя власть не видит. А если бы видела, не придала бы этому значения. Литературу надо поддерживать во имя будущего. И толстые журналы, и книгоиздательскую деятельность. Речь вовсе не о том, чтобы за государственный счет выпускать книги каких-то авторов и забивать ими книжные магазины. Нужны серьезные налоговые льготы для тех, кто выпускает настоящую литературу — книги и журналы. Надо проработать механизмы, которые отсекут от государственной помощи низкопробную литературу, заполонившую прилавки. Надо стимулировать поиск издательствами молодых талантливых авторов. Все это реально сделать.
Что касается связи между событиями на Манежной и нынешней культурной политикой, то я ее вижу. Это следствие изъянов в нашей культуре, вызванных ее анахроничностью. А власть должна способствовать устранению этих изъянов. Нам нужна широкая просветительская деятельность, умная, чтобы не набивала оскомину, эффективная, чтобы результат был заметен. Это не только воспитание толерантности, о чем я говорил. Это искоренение хамства, которое проявляет себя везде: на дороге, на улице, в учреждениях, дома. Оно проистекает из низкой поведенческой культуры. Это искоренение нашего извечного пренебрежения к Закону, к праву, воспитание законопослушности. Это утверждение среди подавляющей части граждан умения нести за себя ответственность. Это воспитание понимания великой ценности человеческой жизни. Это укоренение в обществе правовой культуры и умения цивилизованно защищать свои права.
— Ясно, что вы сторонник западной культуры. А это не угрожает нашей национальной культуре?
— Ни в коем случае. Потому что западноевропейская культура является универсальной, дающей возможность наиболее полно использовать потенциал общества, каждого из его членов. Адаптация ценностей этой культуры — вовсе не унизительное копирование Запада, а использование открытых в Западной Европе закономерностей, связывающих определенные составляющие культуры и успешность модернизации. При этом народы Западной Европы — французы, немцы, англичане, испанцы — сохранили национальные особенности. Но более яркий пример — история Японии второй половины ХХ века. Соединение элементов западноевропейской культуры с традиционной культурой в послевоенной Японии позволило стране Восходящего Солнца добиться впечатляющих успехов не только в экономике, но и социальной сфере. Конечно, адаптация западноевропейских ценностей была успешной благодаря американской оккупации. Тем не менее, восприняв разделение ветвей власти, независимый суд, политические партии, выборы, независимые от власти СМИ, японцы не перестали быть японцами. А вот делать прекрасные автомашины и качественную бытовую технику научились.
— Так что, нам стать второй Японией?
— Второй Японией Россия никогда не станет. Потому что она — Россия. Зато стать экономически развитой страной с высоким уровнем жизни она может. Для этого должно кардинально смениться отношение к личности. Ставка должна делаться на инициативу граждан, которой надо создать самые благоприятные условия.
— А в чем может состоять национальная идея в современной России? Как бы вы ее сформулировали?
— Сформулировать национальную идею — весьма непростое дело. Во-первых, она не может быть связана с одним народом в многонациональной стране. Даже если это самый многочисленный русский народ. Во-вторых, идея должна объединять очень разных людей, ведь спектр мнений и предпочтений в нашей стране огромный. На мой взгляд, лучшей национальной идеей могла бы быть идея установления приоритета человека перед государством, появления уважения к человеческой личности. Но я знаю людей, которые, услышав такое, встанут на дыбы, поскольку для них государство важнее человека. (Именно эти люди оправдывают жестокости сталинского правления.) Поэтому лучше всего воспользоваться более нейтральной формулировкой Солженицына: «Сбережение народа». В любом случае это актуально для нашей страны, где люди так рано умирают по самым разным причинам, где большие проблемы с медициной, с безопасностью граждан, где представители правоохранительных органов частенько вместо того, чтобы защищать граждан, убивают их. Так что я за сбережение нашего народа. Если уж власть призывает граждан рожать больше детей, разумно сберегать их, от юного возраста до пожилого. И разве не гордость для государства — добиться самой большой продолжительности жизни?
Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ