Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2011
Критика
Александр Переверзин. Документальное кино. — М.: Воймега, 2009
Александр Переверзин — один из интереснейших современных русских поэтов поколения «от 30 до 40». Он одновременно и участник, и организатор литературного процесса, так как является редактором поэтической серии «Приближение» издательства «Воймега», в котором сегодня активно издаются молодые российские поэты. В 2009 году издательство «Воймега» выпустило стихи самого Александра Переверзина. «Документальное кино» — его первый «сольный» стихотворный сборник, ранее были публикации подборок в «толстых» журналах «Арион», «Новый мир», «Дети Ра», «Октябрь» и страницы в Интернет-порталах, например, журнале «Пролог» и альманахе «Воздушный змей» (2005 г.). В течение 2010 года эта книга стихов — обманчиво маленькая с виду, вмещающая 30 стихотворений и один цикл «Письма на юг» на 48 страницах, — произвела чуть ли не фурор в литературном пространстве, обретя сразу две престижных награды. Во-первых, на V Международном книжном фестивале (ЦДХ, 11 — 14 июня 2010 года) прошло награждение лауреатов премии «Московский счет»; обладателем Малой премии стал Александр Переверзин с книгой стихов «Документальное кино». Напомним, малая премия «Московский счет» вручается за лучшую первую книгу автора, выпущенную в течение года московскими издательствами, согласно результатам голосования по списку книг сообществом московских поэтов. В-вторых, на 8-м Международном литературном фестивале им. М. А. Волошина в сентябре 2010 года Александр Переверзин объявлен лауреатом Волошинской премии. Сборник «Документальное кино» не зря красовался в шорт-листе этой премии…
Любопытная деталь: «документальное кино» давно уже не значит «черно-белое». Однако название книги стихов Александра Переверзина словно просится расширить его: «Черно-белое документальное кино». Так ведь и автор формулирует:
«Очередное черно-белое
документальное кино:
в железной рамке опустелая
платформа Косино».
Но почти такая комбинация застолблена уже Юрием Левитанским: и знаменитая строчка «Жизнь моя — кинематограф, черно-белое кино», и книга «Черно-белое кино» («Время», 2007). Значит, новому поэту, который видит мир в кинематографической проекции, необходимо все время абстрагироваться от невольного прообраза? Впрочем, архетипом и для Юрия Левитанского, и для Александра Переверзина послужила, естественно, сама жизнь — и грубо материальная «форма существования белковых тел», и «объективная реальность, данная нам в ощущениях», и, так сказать, жизнь духовная, глазом неразличимая, но отчетливо просматривающаяся в стихах, где действуют искусные приемы описания, где громоздятся художественные ассоциации…
Мне представляется, что лейтмотивом своей первой книги стихов Александр Переверзин выбрал, как и заявил, документализм. Скорее всего, декларация «документального» означает у Александра Переверзина, что стихи, вошедшие в эту книгу — правдивы до нюанса. До исповеди. До фотографической точности фиксации собственных удивительных переживаний:
«Не знает, как освободиться,
и бьется под моим плащом
бесчеловечная синица –
в ней центр тяжести смещен.
Собрав оставшиеся силы,
прошила ребра до спины,
на клюв трахею накрутила
и вышла с левой стороны».
«влетает ворон нелюбви
распахивает ад
железом бей огнем трави
не улетит назад
…он ворон больше ничего
клюв лапы пара крыл
я видел изнутри его
я им однажды был».
И не менее потрясающих пейзажей окрест и прочих картин странного мира, которому почему-то не идет эпитет «Божий»…
«в этом городе все наоборот
вот трава вверх корнями растет
вот от устья к истоку река
утекает и вода легка»
«тополя люди здания
облака облака
колесо-испытание
в парке ВДНХ
…распаленные встречные
губ губами ловцы
наверху были вечными
а сошли мертвецы».
«К горизонту щербатое, братское
подползает шоссе Ленинградское,
федеральное автологово.
Тьма чайковская. Пламя блоково».
«Там труб дюралевые кости
нашарит в темноте фонарь,
и мнится: на чумном погосте
работал начерно грабарь.
А в отдалении, убоги,
из нашей тьмы во тьму веков
таращатся единороги
токарно-фрезерных станков…».
Возможно, техничность описаний берет начало в первой специальности Александра — химическом машиностроении. А возможно, во второй — сценарной. А возможно, она существует сама по себе, как объективная данность, ставшая данностью художественной. Скудной на цвета, контрастной, черно-белой.
Между прочим, вершина художественной фотографии — как раз черно-белые кадры, а не разноцветная пошлость. Это доказали еще в 60-е годы прошлого века прибалтийская школа и — ее наибольшая составная часть — литовская школа фотографии. Все ее легендарные фотографии, дошедшие до наших дней и выставляющиеся как образцы, все творения Антанаса Суткуса, Александраса Мацияускаса, Альгимантаса Кунчуса, Ромуалдаса Ракаускаса, Витаса Луцкуса, Вацловаса Страукаса, — черно-белые. В них столько глубины и жизни, что порой жуть берет — не обошлось ли тут без секрета Фауста? Не произнес ли кто-то сакраментальное заклинание: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — даже если ровным счетом ничего прекрасного в изображенном моменте нет?..
То же самое можно сказать о стихах Александра Переверзина. Ну что, казалось бы, приятного в тихом угасании старушки, в ее последнем навязчивом страхе — быть похороненной «в воду» — в распутицу, да еще и в низину?
«стало холодно совсем зябко
не люблю октябрь непогоду
говорила так моя бабка
причитала только б не в воду
не погост у нас а болото
торфяная дождь пройдет жижа
только бы не в воду не в воду
на пригорке там посуше повыше
все бессвязней говорила все глуше
на пригорке там повыше посуше
он зеленым станет ранней весною
там сосна еще стоит под сосною».
Это мое любимое стихотворение у Александра. Я запомнила его на слух с первого раза, как услышала — а было это на 4-м Волошинском фестивале в 2006 году. Удивительно, что оно на слух воспринимается так же, как и графически — пунктирной нитью слабеющего сознания, черно-белой «дорожкой» прощальных кадров, где светлые вспышки — озарения самого важного: только б не в воду! — а черные провалы — это уже все прочее, второстепенное… Стихотворение гениальное, с изумительной легкостью переводящееся на язык изобразительных символов, ожившая фотография деревенской старухи… совершенно реальной бабушки лирического героя-рассказчика… Ведь кино-то — документальное!
У Александра Переверзина много таких воплощенных в словах документальных съемок: «Лесник», бывший сапер, вдовец, разговаривающий с крестом жены — мол, недолго тебе «намокать под дождем одному»; безымянная парочка интеллектуалов, гуляющих по ночному городу как по заповеднику уродцев, и страшно, и сладко; пацаны, ворующие из замороженного цеха детали цветного металла, но вернувшие на место чайник («Чайник»)… И даже сам рассказчик, подозрительно похожий на автора «писатель хренов», обитающий «Зимой в Бордуках» в одиночестве, изредка скрашенном мудрым Егорычем. Егорыч точно знает, отчего мятется душа его городского собутыльника:
«Он и там не свой, он и здесь не в спросе.
К бережку бы какому ему пристать,
не болтаться, как в проруби, да на этом морозе».
В чем секрет столь зримой, столь — не побоюсь повтора — кинематографической поэзии Александра Переверзина? Внешне секретов никаких, наоборот, нет. Ни метафорами этот поэт не злоупотребляет, ни образность собственную не вырабатывает… Как акын: что видит, о том и поет на одной, двух нотах. Как Антанас Суткус: что видит, то и снимает в два цвета: черный, белый и бесконечность полутеней на их стыке. Черно-белые, но вместившие в двух основных красках бесконечность реальности и богатые возможноти для ощущения метареальности, стихи Александра Переверзина выглядят точно сосновая гать:
«Она в этом дыме кромешном
для тех, кто не видит пути,
положена плотником здешним,
и мимо нее не пройти».
Мимо них невозможно пройти, оглядывая современную русскую поэзию. Они надежны, как гать, перекинутая из трясины умозрительной поэзии на твердую почву человеческого бытия. Ибо нет поэзии без человека в ней — что убедительно доказывает Александр Переверзин.
Елена Сафронова
Екатерина Донец. Частный маклер. — М.: Олимп, 2010
Представьте себе: вы подходите к прилавку книжного магазина (киоска, развала — не суть). Среди многообразия обложек и велеречивости названий лежит книга, скромно и с достоинством рекомендующая себя «Частный маклер». Как вы воспримете эту книгу, дорогой читатель?
Наверное, первой вашей мыслью будет — что это краткий справочник, посвященный премудрости профессии маклера. И, если вы не собираетесь в ближайшее время продавать-покупать-менять квартиру, или сами не желаете заняться этим делом, может быть, вы обойдете эту книгу вниманием — если искали «что-нибудь новенькое почитать». Равным образом будущий риэлтер, возможно, ухватится за эту книгу, надеясь вычитать полезные профессиональные сведения… весьма вероятно, что он их и найдет.
Есть книги, которые неверно «встречать по одежке»… то есть по обложке. Ибо внутренний смысл и жанровую их принадлежность затруднительно определить, скользнув глазами по переплету. Типичным примером такой книги обещает стать новый роман московской писательницы Екатерины Донец «Частный маклер». Да-да, роман — указано в выходных данных. Несмотря на сугубо деловое название и прочие «нехудожественные» детали.
Первой задачей рецензента, встретившегося с такой книгой, как «Частный маклер», неизбежно становится дефиниция ее жанра. Успех автора в любом случае зависит от соотношения того, что он хотел высказать — и смог высказать. Не могу не признаться, что «Частный маклер» в этом смысле несколько обескураживает, и над его жанровой принадлежностью пришлось поломать голову.
Прежде всего, в аннотации к книге на фронтисписе говорится, что она «призвана разрушить негативные шаблоны и открыть в профессии риелтора (так в аннотации, лично я предпочитаю написание «риэлтер»; а есть еще написание «риэлтор», и все они употребляются наравне — Е. С.) ее самые благородные и светлые стороны… Сама же автор… уже который год небезуспешно трудится в московском агентстве недвижимости ”Кутузовский проспект”». Значит, все-таки книга, как минимум, написана на личном опыте автора? Читаем далее — эпиграф из Булата Окуджавы: «Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке…». Значит, все-таки существуют нити, связывающие былое с небывальщиной? Следом за эпиграфом — авторское предисловие, где автор спешит расставить точки над i: «Было бы большой ошибкой с моей стороны назвать эту книгу автобиографической. Имена, названия, адреса — выдуманы, а уж события-то, события — намешаны так пестро и густо, что я и сама теперь не разберу, что из этого было, чего не было. В реальной жизни моей все проще, будничнее, «без грима»: который уже год… тружусь я в агентстве недвижимости «Кутузовский проспект»… Перед вами ни в коем случае не автобиография. Это совершенно самостоятельное, отдельное от меня произведение, кое-где лишь слегка прошитое нитками моей судьбы…». Далее в предисловии Екатерина Донец предлагает несколько вариантов ответа на вопрос «О чем эта книга?» (о том, как трудно человеку менять свою жизнь, о том, что риэлтер — тоже человек, и далеко не всегда жулик и хапуга, о том, как важно во всяком деле остановиться). Интересно, почему все то, до чего читатель, по идее, должен доходить своим умом, тщательно разжевано? Потому, что автор понимает — такой вопрос обязательно возникнет? Потому, что хочет избежать читательского непонимания? Потому, что страхуется от «буквального» прочтения своей книги как исповеди, от вопросов типа: «А правда, что ты продавала квартиру на Патриарших? За сколько, между нами?». Потому, что ее саму что-то смущает в новом своем произведении?..
Попробуем разобраться. Воля автора священна. Он имеет безусловное право сопровождать свои книги какими угодно предисловиями, послесловиями, комментариями, etc. Но в случае с «Частным маклером», боюсь, авторское предисловие в литературной структуре романа — лишнее. Как и несколько назойливое упоминание реального АН «Кутузовский проспект», места работы писательницы, вплоть до помещения здания, где оно расположено, на обложку в качестве иллюстрации. Появляется соблазн счесть всю книгу «джинсой» данного агентства… Будем надеяться, что это не так. Что у автора были возвышенные причины обратиться к своей профессии как источнику вдохновения. И описать ее вдохновенно.
«Частный маклер» не остался без внимания критики. В «НГ-Экслибрисе» от 23.09.2010 г. опубликована рецензия на него Елены Крюковой «Почти документальное кино. Возвращение производственного романа». Такой жанр предлагает «присвоить» этой книге Елена Крюкова, обосновывая свое предложение: «”Частный маклер” — ход почти документального кино: сохранено полное правдоподобие жизни — бытовое, интонационное, событийное; восстановлен — в формате небольшой, легко читающейся книги — мир женщины, рискнувшей заняться риелторским делом. Непредсказуемым, опасным, трудоемким. Итак, возвращение производственного романа? Почему бы нет? Татьяна Соломатина пишет о врачах, Юлия Латынина — о металлургах, Екатерина Донец — о риелторах». Соглашусь с коллегой: «Частный маклер» очень близок жанру производственного романа в том его формате, который задал Артур Хейли («Аэропорт», «Отель», «Колеса», «Окончательный диагноз», «Вечерние новости») — рассказ о профессии через судьбы ее служителей. Советская литература тоже не чужда была производственному роману — вспомним «Гидроцентраль» М. Шагинян, «Соть» и «Саранчуки» Л. Леонова, «Бруски» Ф. Панферова, «Журбины» В. Кочетова и др. Другое дело, что советские производственные романы сегодня заслуженно отодвинуты на самую дальнюю полку всемирной библиотеки. Эти романы «о строительстве нового общества, о людях труда» настолько проникнуты ложным пафосом «сочинения на заданную тему», что искать в них правду о какой-либо профессии, убедительные, «человеческие» образы, правдивые зарисовки бесполезно. Естественно, по шкале достоверности романы Соломатиной, Латыниной, а теперь и Донец опережают советский производственный роман на порядок. Из произведений отечественной литературы лишь, пожалуй, полумемуарный, полуочерковый лирический роман Л. Никулина «Время, пространство, движение» 1933 года написания ассоциируется с «Частным маклером». Они похожи как содержанием, так и формой — там и тут в основе книги лежат встречи с разными людьми, носителями собственной культуры, общение, размышления, духовный и личностный рост героя-рассказчика — и, разумеется, его богатый личный опыт. Главным же сходством романов Никиулина и Донец представляется мне задушевная интонация, интонация «бесхитростного рассказа», в будничности своей абсолютно достоверного, житейского. Новое время возносит на гребень новые профессии, и они тоже заслуживают художественного увековечивания, — так можно сформулировать тенденцию присутствия производственного романа в литературе. Екатерина Донец попадает и в рамки другой тенденции, существующей в книгописании столько же времени, сколько лет реалистическому роману. Я бы сформулировала ее как тенденция рассказчика, похожего на автора. Есть неписаный закон, что первый роман всегда автобиографичен. Но многие писатели превращают принцип «писать, о чем хорошо знаешь» в собственное творческое кредо, и следуют ему всю жизнь. На этом принципе и строится большинство романов «из жизни». При этом достоверность непрофессионально связывать с автобиографичностью. Совершенно очевидно, что изо всех читателей «Частного маклера» поймет, что обстоятельства жизни и работы безымянной рассказчицы не «списаны» с обстоятельств жизни и карьеры писательницы Екатерины Донец, лишь узкий круг ее знакомых и родных. Вымысел здесь лежит в плоскости легко узнаваемой реальности, да еще и стилизован под хронику «Как я стала риэлтером». Елена Крюкова тоже обращает внимание на эту особенность романа «Частный маклер»: «Быть может, самое трудное в литературе — то, что ошибочно считается самым легким: показ повседневности, меняющихся картинок бытия. Каждый наш день — такая «картинка», каждый разговор может быть перенесен на бумагу и оставлен навечно». Но здесь, пожалуй, можно поспорить. Описание будней риэлтера для риэлтера (врача для врача, журналиста для журналиста, металлурга для металлурга) не является самым сложным литературным приемом, как ты ни крути. Это так называемое конструирование художественной реальности первого уровня. Для сравнения, Вера Панова, чтобы написать «совхозную» повесть «Ясный берег», жила несколько месяцев в животноводческом совхозе. Постижение незнакомого мира, перенос его в художественную ткань — несомненно, более интересная задача для писателя. Но в современной русской литературе писатели отчетливо тяготеют либо к формированию мира для героев и рассказчиков, похожих на своего создателя, либо к нагромождению сущего, с первого взгляда различимого вымысла, для чего есть специальные «фантазийные» жанры (преимущественно развлекательные). Третьего не дано.
К чему я это все? К тому, что назвать книгу Екатерины Донец «Частный маклер» романом в чистом виде у меня язык не повернется. Для романа в ней маловато вымысла, фантазии, художественного приукрашивания, да и сюжета. Не стану лукавить — мне всего этого приукрашивания в «Частном маклере» не хватает. Даже производственные романы патриарха Артура Хейли, при всей дотошности описания ноу-хау того или иного ремесла, при всех легендах о том, как писатель торчал с блокнотом за спинами патологоанатомов, выясняя, что они делают, и надоедал им до чертиков, весьма остросюжетны. Книга Екатерины Донец сюжета практически лишена. Через набор риэлтерских историй, то комических, то драматических, красной нитью проходит лишь одна тема — утверждения главной героини в профессии, куда ее забросила судьба, и, как венец избранной стези, покупка для себя лично романтического дома в Абрамцеве. Эта тема позволяет писательнице заметить в предисловии, что книга ее — о любви: «Ведь настоящая любовь может быть не только к человеку, но и к какому-то малому месту на земле, к Дому, например… Так вот о долгой, извилистой дороге к этому своему дому». Рада за главную героиню, обретшую в конце извилистой дороги свой — любимый и уважаемый — Дом. И все-таки чисто художественному произведению (даже производственному роману) не нужно было предисловие с разъяснениями. А вот роману очерковому, роману мемуарному, роману-хронике — не то чтобы необходимо, но допустимо. К тому же в книгу включено много весьма полезной информации о различных «подводных камнях» сделок с недвижимостью — еще один шажок от реальности художественной к реальности почти юридической.
Подытожить все мои рассуждения довольно просто: Екатерина Донец написала романизированные записки о ремесле риэлтера. Написала хорошо, ибо язык у этой писательницы отменный, универсальный — несложные словарные конструкции, легкая ирония вкупе с самоиронией, — наблюдательность на высоте (как предписывают оба ее занятия), а интонация рассказа, как уже говорилось выше, лирическая, добрая. Это пока еще не полноценный роман о нелегкой работе частного маклера, но весьма добротная заготовка к нему.
Елена Сафронова