О поэзии Сергея Стратановского
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2010
Валентина Симоновская
Журналист, редактор. В 1958 году окончила ЛГУ. Вела факультативы по искусству в учебных заведениях. Работала редактором в издательстве «Аврора», в ленинградской редакции Бюро Пропаганды Кино, а также в некоторых других издательствах и газетах.
Авторо книг и статей о кино, режиссерах и актерах, статей и очерков о поэтах и художниках («Ленинградская правда», журнал «Звезда»), о творчестве Виктора Кривулина, напечатанных в газетах «Смена», «Час Пик», «На дне», «Путь домой» и др.
ВЗЫСКУЮЩАЯ ДУША
О поэзии Сергея Стратановского
Главные свои чувства поэт издавна привык прятать поглубже, выставляя в качестве щита шутку, ерническое слово, нарушая порядок стиха сбоем ритма, обрывом музыкального разбега, не ставя точку в конце фразы. Чтоб не вышло слишком поэтично, слишком возвышенно. Чтоб можно было не трактовать однозначно.
Слушай, конь-педагог,
конь-дитя
Мне смешон твой возвышенный слог
Побеседуем лучше шутя
Так заявлял он в шестидесятые и не отказался от этих слов в 1972-м, когда перерабатывал подборку. Взгляд на действительность у поэта не изменился: прекрасное не может существовать на совковой жилплощади, в зоне сорных часов/ и безлюдных вещей…
Сорные часы и безлюдные вещи. Нельзя короче и острее рассказать об одиночестве и о никчемности существования. Образ работает на фоне ауры, создаваемой заветными знаками — «Греция» и, тем более, «греческие леса». Эта аура будет подкладкой многих и многих высказываний, продиктованных внутренним противостоянием того, что видит внутренний взор и что доступно взгляду в скудной каждодневности.
Сорное лето, сор бытия, мусор небытия, эроса мусор, сорного сполохи солнца, щебень и мусор в церкви заброшенной, жалкой — вот преобладающая краска мира, каким виделся он Стратановскому в пору становления его как поэта.
А дальше?
А мне-то, наверное, заново
Жить придется по-страшному,
в декорациях прежних, покрашенных
Серой краской с подтеками.
Прочтут эти строки Стратановского и откликнутся на них неважно когда, ведь смена декораций происходит для каждого поколения, и каждое поколение с горечью обнаруживает подмену. Стратановский не обещает перемены человеческой участи. Вместе со старым якутским богатырем он говорит:
Ну, а там, в тьме подземной,
в огнемутной воде, как и прежде,
Зарождаются чудища
Будут войны со злом,
Потому что мир Нижний, мир хищный
Никогда не исчезнет
И в прошлой, доперестроечной, и в настоящей жизни он ВИДЕЛ, он не проходил мимо зла. Был нелицеприятен и неромантичен, но человека воспринимал очень близко к сердцу. Всякого…
Вот «человек по мостовой/ с отяжелелой головой/ ползет тоскуя и блюя/ трактуем всеми как свинья/ как язва общества и мусор бытия».
Почему-то верится, что автор сочувствует этому существу, погруженному в «сизифо-жизнь». Поскольку ощущает себя братом всех по несчастью, видит, как над каждой ничтожной особью «живет собор ее незримых мук».
Стеклотару сдают, неботару
Баботару восторгов, надежды
Баботару любви
с отпечатками скотства и пьянства
Неботару без неба, с остатками боли и яда
Боготару пространства
с плотвой Иисусовой, с мусором
(Слышите? — Иисусовой, с мусором. Видите осмысленную игру слов — стеклотару — неботару…?)
С метафизикой боли,
метафизикой зорь и надежды
Ведь надо признать — прав Стратановский, все мы в этой жизни Геростраты-Геростратовичи, уничтожители всего живого.
Расточители греческого первоогня
Поджигатели складов сырья
И овощехранилищ…
Все сожрал промышленный анчар, еще Пушкиным предсказанный:
высокосортным ядом
Убивающий почву,
губящий местных мышей
И людей, его любящих,
рядом, в промзоне живущих
И торгующих ядом
Вот что самое страшное, — мы сами создали его, ради мелких приятностей и прибылей, «жадной радости рабьей». И предали Землю.
Так уходит земля, от которой рождаются боги
И приходят дома, где не будет вовек домовых
Квартал у железной дороги
С дымом заводов своих
Как там вечерами красиво
Вполнеба бездомный закат
И мощью всего жилмассива
Как божьей пятою примят
Какой-то безумный рабочий
И бессмысленный Орфей
О, блуждающие очи
развеселых пустырей.
Возникает страшный круг: ты бессилен перед делами твоих рук, дела твоих рук уничтожают тебя. В такой обстановке легко посмеяться над всем и вся.
Вышли «митьки» на праздник:
катят по площади глобус,
Катят по прежним слезам.
Весело…весело нам
Чапай чапуга чапыг…
Весело…месиво…ык.
Но смех у Стратановского трагичен, и отсветом пожара наливается современный жаргон.
Шар земной — в тару старую,
В упаковку непрочную,
в ветхий контейнер картонный,
В сверхкартину лубочную,
в рай, намалеванный грубо
Или в ад черноУгольный
упакует планету послушную
Ушлых художников цех
Как это ни грустно, но искать нечто человеческое в людях Стратановский отправляется в страну мифов. Там кто-то еще помнит, какой была земля, деревья:
Корнелапые чудища
с говорящей листвой,
и живой, тайнозрящей корой
С сердцем бьющимся —
вот человекодеревья
Нельзя сказать, что поэт нашел в прошлом взыскуемые им доброту и справедливость. Одни боги уходят, приходят не менее жестокие. Но всегда есть личность, которая может противопоставить обычаю свое желание, совершить свой выбор. Потеряв в глазах окружения статус, он находит себя настоящего.
«Но шаманом великим
ты больше не будешь, как прежде
И по Дереву Жизни
не будешь под землю спускаться
И на небо не влезешь,
а будешь болеть и спиваться,
Презираем богами и всеми людьми презираем»
Я сказал, что согласен.
Это тоска.
А надежда?
Надежды почти нет, есть только взыскуемый свет.
Говорил, что не верю,
но все-таки верю немного,
Но не в грубого бога,
хозяина неба и слез,
Верю в Свет невещественный,
вдруг озаряющий мозг
Свет, во тьме копошащийся.