Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2010
Борис Лихтенфельд
Поэт. Родился в 1950 году. Автор «Путешествия из Петербурга в Москву в изложении Бориса Лихтенфельда» (СПб., 2000). Стихи и статьи публиковались в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Звезда», «Часы», «Обводный канал», «Нева», «Крещатик», «Арион», альманахе «Гумилевские чтения» и антологии художника Валентина Левитина «В Петербурге мы сойдемся снова…» (СПб., 1993).
СТИХИ ИЗ РАЗНЫХ ЦИКЛОВ
Воспоминания
о жителях Петроградской стороны
1.
Восьмое октября. Опять земля трясется.
На сей раз — Пакистан; задета Индия,
готовая, забыв раздор, прийти
на помощь нелюбимому соседу.
И столько жертв, погибли дети в школах…
Картины разрушений на экране
цветного телевизора…
Леон
Богданов зафиксировал бы силу
толчков подземных, а потом число
из-под завалов извлеченных тел.
Давно покинул Землю он, где пил
крепчайший чай — индийского добыча
была важнейшим делом в нищей жизни.
Порой он выгребал из-под завалов
букинистических какую-нибудь редкость…
Теперь все сводки о землетрясеньях
о нем напоминают. Я его
однажды только видел, на Фурштатской,
где премию АБ ему вручали.
Сидел он, безучастный, рядом с Эрлем —
два существа вполне инопланетных.
А позже я узнал, что мы с ним жили
буквально по соседству…
Вот смотрю
на эти ужасы и думаю о нем,
о том, что тектонические сдвиги
сакраментальны в некоторых текстах;
из памяти вдруг извлекаю строки,
которыми однажды попытался
определить, что я ценю в стихах —
как будто о другом, а все о том же:
искры на словостыках,
гул в смысловых сдвигах…
Переключившись на другой размер,
переношусь на миг в другое время,
когда уже не самиздат слепой —
посмертный том с глазастою обложкой…
Переключаю на другой канал:
транслируют футбольный матч в Европе —
гол! — о, как гол под небом человек! —
и крупный план: болельщики, как дети…
Завариваю чай, но не такой,
как он заваривал — слабей. Боюсь, что сердце
не выдержит…
2.
«Преодоление искусственных препятствий
Аккумулирует энергию стиха.
Монтаж сложней, зато надежнее крепятся
Языкового аппарата потроха».
Такая в голову все лезет чепуха.
Иначе говорил мой гость на Петроградской.
«Естественность есть что? — удвоенное ЕСТЬ
В тавтологической основе, а в природе
Гражданка Смерть и та не в состояньи съесть
Ее ни в городском саду, ни в огороде,
Ни в сумрачном лесу словес: ведь в каждом — весть!»
И так не говорил, когда сидел напротив.
Явь погребла тот лес, былое заболотив.
«Филолог, вязнущий на подступах к письму,
Еще терзается догадками: к кому
Обращено; реминисценция, цитата —
Кривого зеркала улов, а посему
Так завораживает имя адресата,
Из текста зыбкого глядящее сквозь тьму».
Своим чужое подменив запанибрата,
Томлюсь беспамятством, а память плутовата.
О, только бы вернуть мелькнувшее когда-то
Внезапное лицо и магию саму
Акростиха! – тогда и вспомню, и пойму.
3.
Заигрывал, опасности словно не видя, смысла не видел
дальше тянуть, когда уже ничего не видел, вызов бросал
Силам небесным, едва ли испытывал к ним доверие:
Для испытанья слабых сил
Всевышний дал мне жизнь вторую —
Пустую, жалкую, слепую…
А я и первой не просил.
Сетовал на невнимание, сети из грубого флирта
расставлял и заманивал, ерничал и фамильярничал:
Жизнь пробежала заводной игрушкой,
Не запалив огня, сгорела спичкой.
И ждет уже последняя девчушка —
Курносенькая, с востренькой косичкой.
Не стеснялся банальности образа. Если порыться в анналах
коннотаций, конечно, выплывет Рыцарь Дюрера или
актер фон Зюдов из фильма Бергмана (в шахматы
можно играть и вслепую, а какого пола партнер —
зависит от языка). Ревновал даже к старым друзьям,
завидовал каждому, к кому она приходила:
Я не завидовал, поверь,
Чужому счастью или силе.
И вот завидую теперь,
Завидую, как лютый зверь,
Всем, кто уже в могиле!
Да что там друзьям и знакомым — насекомым о том же брюзжал:
От зависти захватывает дух.
Воистину, любимицы богов!
Вот мне бы так — р-раз и готов!
…Я бью газетой свернутою мух.
Заговаривал, уговаривал — всегда была на устах!
В местах живописнейших ей назначал свидания:
Добравшись до Дворцового моста,
Чуть отдохнув у среднего пролета,
Начну-ка жизнь я с чистого листа
Двумя секундами свободного полета.
Дразнил, а потом казнил себя за нерешительность, тут же
находя оправдания — только бы не обижалась.
Велеречивость, к примеру, в зачине — Петрова десница,
город прекрасный, и тут же — ужо тебе!.. На!!
Каналы, реки — есть где утопиться…
Но, к сожалению, вода грязна.
(Карповка, Гриша Слепой — это ведь рядом, шесть лет как…
И та же свора эриний — соседи по коммуналке…)
…Но что поделать, смерти страх
Во мне сильнее страха жизни.
Два страха тянули в разные стороны (или толкали?)
…И жить надоело, и смерти бегу.
Двадцать лет еще (даже больше) бежал и бежал приближаясь,
а близость все меньше страшила, все больше манила,
и тогда в нетерпении требовал, чтобы сейчас же, немедля:
В моем сердце нет места надежде —
Дайте общий наркоз и… зарежьте!
Слепота обостряла слух…
Я ближних слышу каждый вздох.
И в каждом вздохе: «Чтоб ты сдох!»
…и обоняние:
аромат его каши сгоревшей, миазмы канав и каналов
гребаной этой Венеции, запах женщины
(как-то неловко затрагивать кинематограф).
Сами созвучия слов намекали на выход заветный:
Мне не поможет альбуцид.
Мне панацея — суицид.
Танатосу фанатично служил, Гипносу тоже
должное воздавал, не боясь обознаться —
в состоянии полусна пребывал постоянно:
Меня бы только не будили.
Я сплю и сплю.
А чтобы не похоронили —
Слегка храплю.
Не чурался глагольных рифм и, заранее мысленно
свой глаголь воздвигая, лежал и глядел в потолок:
…У вас в небе луна, словно пицца,
У нас нет и ущербного месяца.
В ночь такую неплохо напиться
И совсем хорошо повеситься…
Лиро-эпические миниатюры, нечто среднее между
эпитафией и эпиграммой — и много еще в том же роде
наговорил в диктофон… Говорил, «не хочу подсказывать
Судьбе». Оказалось, можно невольно. Воля к смерти
диктовала и правила все (а может быть, всем? — не знаю).
Кротом пробирался в потемках, в неведеньи, что происходит
там, наверху, на свету, в шелестящем бумажной листвою
литературном процессе. Гомером-минималистом
останется в узком кругу (что значит узкий, широкий?) —
нет, не боюсь возвеличить! Как высокий горный хребет,
каждую зиму преодолевал — хронически не доходило
тепло почему-то до комнаты. И разве не веет
от рифмованных этих жалоб, от висельного веселья
этих вывертов и укоризн космическим холодом?
Туман в глазах зеленеет. Это
Я увидал — наступает лето.
Многие лета страдал безутешно от неразделенной
любви. Наконец, взял за горло — и соблаговолила ответить.
Здравствуйте, Юрий Владимирович!.. Вновь на моих плечах
его руки, только теперь я не поводырем в коридоре –
смотрит мне прямо в лицо испытующе, зряче… Зачем?
…Ощущая беспомощность всех мною сказанных слов
(не стихи, не статья — неуклюжий какой-то коллаж,
бирка с надписью: КАШИН И СМЕРТЬ), гляжу я на этот мир,
гордо отвергнутый им – еще одним хрестоматийно-
маленьким человеком, равнодушно гляжу своими
невидящими глазами…
Нет, ты мне не нравишься, жизнь!
(Последнее — тоже цитата).
2005
ДВА ВОСЬМИСТИШИЯ
1.
В начале было Слово… Так язык
опутал все, что, как во сне, с тех пор мы
во времени, чьи узы и азы
к былому нас в плену глагольной формы
привязывают, — в настоящем жить
обречены, покуда не разбудит
то Слово, что прорвет, как сети лжи,
тьму времени, которого не будет.
2.
Как все вокруг бело и пусто,
к тому пределу мысль гоня,
где жизни нет — последствий сгусток,
лишенный влаги и огня!
Что проявит иное пламя,
тьмой сжатое? Чей след смогу
прочесть там, как вкрапленный в память
узор урины на снегу?
2007
ПЕРЕОРИЕНТАЦИЯ
1.
Не приближайся, округлив
зрачки, к высокомнимой цели!
Сотрется, как иероглиф —
и никакой теодицеи!
Трезвей, душа моя, скорей!
Ни просветления, ни чуда
не жди! Надеждою не грей
стареющую плоть, покуда
смиренномудрая Земля
под совершенномудрым Небом
выписывает вензеля
и тяжелеет ширпотребом!
2.
Уставясь в западную овидь,
все тасовала голова
пустые мысли о России,
что только образа просили
и все взаимно обусловить
сливались буквами в слова.
Вином заката из бокала
залиты были облака…
Гляди, какая анаграмма!
Меж тем, она перетекала
в узор, что, словно гексаграмма,
сказать бы мог наверняка,
какие перемены ждут нас.
Полоски только посчитай! —
две желтых, розовых четыре…
Грядущего краса и жуткость —
в пяти сплошных, одном пунктире…
И да поможет нам Китай!
3.
Зачем на Запад? Лучше на Восток
сориентировать все наши перспективы,
и первенец такой альтернативы —
Китай — и жизнестоек, и жесток.
Помягче — Индия. Не счесть ее сокровищ,
а родине слонов друг и товарищ
едва ль родней найдется и верней.
Пускай индокитайская культура
кой-как нас доведет до Сингапура!
Кой-что возьмем у каждой из Корей,
и ринемся к Японии скорей.
Ориентальный путь, покойным Солжем
встречь проторенный, далее продолжим
и устремимся через океан
в Америку… А Запад что? Обман!
2009
СОВРЕМЕННЫЕ ВИРШИ В МАНЕРЕ
АНГЕЛУСА СИЛЕЗИУСА
НЕБЕСНЫЙ КОМПЬЮТЕР
Верь: Тот, чья память — бесконечность гигобайт,
Во Царствии Своем на твой заглянет сайт!
О РАЗУМЕ БОЖЕСТВЕННОМ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ
Исчерпан богопознавательный проект:
Премудрость Божья посрамила интеллект.
О САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
Другой почил во мне. Жаль, не успел постичь он,
Что самому себе Господь лишь идентичен.
ГНОСТИЧЕСКОЕ
Кем ангажированы ангелы, не вем.
Все мироздание — в лесах теософем.
О МОНОПОЛИИ НА ИСТИНУ
Бог истину свою для актуализации
Доверил демонам демонополизации.
СТАРАЯ МЕТАФОРА
Мир — книга, что Творец, однажды раскрутив,
В бестселлер превратил, скрывая лейтмотив.
О ФАРИСЕЙСТВЕ
Везде, где дышит Бог, усердствуют химеры:
Эрзацы истины и симулякры веры.
2003 — 2005