(Алексей ДАВЫДЕНКОВ)
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2010
Дмитрий Строцев, «Бутылки света» (книга стихотворений). — М., серия «Русский Гулливер», Центр современной литературы, 2009.
В поэтический мир Дмитрия Строцева окунаешься с первого стихотворения книги, и он тебя больше не отпускает.
Маленький неврастеник
рисует на штукатурке
головокружительную галактику
и думает о боге,
восседающем на облаке,
проповедующем математику…
Тем временем «трудные школьники, сукины дети» пускают по рукам тетрадку, где «дева-русалка / поет под гитару / очаровательные куплеты / и прыгает на скакалке», где «мускулистые кентавры / отобрали у милиционеров пистолеты»… Цитирование хочется длить, но — объем рецензии… Далее, «бывший учитель» оказывается «на излечении в дурке», и он выходит через окошко к ученикам,
И маленький неврастеник
рисует на штукатурке
умопомрачительный океан!
Комментировать не хочется — стихами этими надо дышать: «стихами говоришь, — поешь как будто / как будто птица — ты летишь куда-то / летишь поешь — и Бог тебе навстречу / и Бог с тобой — и ты один за всех /…/ и с Богом говоришь как с первым встречным»…
«дева-молния гневом бела / колокольнею с неба плыла / на колени упала — вдова / и в мгновение изнемогла»… Словосочетания, — перекличка фонем, разнесенная строчками: гневом бела / с неба плыла / изнемогла, — и: колокольнею / на колени / мгновение = молния. Изнемогла, однако…
Образность достигается, казалось бы, за счет словесной игры. Но это игра не в бирюльки: это, скорей, походит на ведантистскую игру-лилу (учение в Индии, с древних еще времен, такое). Согласно ему, мир есть творение играющего бога. Этим снимается противоречие между представлением о всесилии божьем и очевидным несовершенством мира, так что напрашивающаяся мысль о «недостатке всесилия» сменяется другой: о творческом преизбытке. Который избыточным (либо, того паче, убыточным) быть не может… Этим стирается грань между добром и злом, — всякий, задействованный в игре, может оказаться тем и другим. Лила…
тебе откроют зеркала кривые зеркала
что нет меня добра и зла что чернота бела…
Всякий, активно содействующий богу в его игре, сам может стать играющим богом (стихотворение «Молчание Адама», где тот жалуется Еве на Отца, сеющего новые и новые жизни, которым он призван давать новые и новые имена — жалуется потому, что это
все — не его: «я мечтаю / о своем творчестве / я хочу называть / свои изделия»)…
По такому-то принципу и строится поэтический мир Д. С. Если по интуиции, то — тем более, значит, что принцип верен. Творчество. И — свое.
и Бога нет на белом этом свете
и надо бы сказать ему при встрече
что Бога нет и Духа нет и Сына
которому хотелось бы сказать
которому хотелось бы доверить
свои несовершенные сужденья
о непостижной тайне мирозданья
о творческом устройстве бытия.
О творческом… Заведомо игровых стихотворений, кстати, не так уж много. И то: «Дымное маре в о круг ни д у ш и стый сияет цветок»… Казалось бы, чистая «игра ума» — компрометирующая божественную игру!.. Но это еще и образчик китайской каллиграфии, где боковая (левая) часть иероглифа имеет самостоятельное значение. Что, в данном случае, достигнуто средствами русского стиха. Правильно: стихотворение и посвящено «Ло Бимину, китайцу» («ветхий люблю китай» — в другом сказано стихотворении).
Еще:
говорил утконос сонокту лировог
я на речку ходил лидоху кчераня
я на птичку глядел ледялгу кчитпаня
я на утку похож жохопу ктуаня…
Вообразив, что вторые части строк зашифрованы анаграммами, я ринулся биться над расшифровкой, пока не обнаружил — столь-то кружным путем!.. — что передо мной палиндромы. Любая строка читается слева направо — и наоборот. Без правой — мы в левой находим четверостишие, которое можно пропагандировать в детских садах.
Кроме Ло Бимина, китайца, среди других, кому стихи этой книги посвящены (включая Корнея Чуковского), присутствует Елена Шварц. Что ж: в поэтиках Д. С. и Е. Ш. много общего. С чьими поэтиками еще?.. Хлебников, — это не я придумал: Д. С. его сам в книге упоминает дважды (даже вот так: «Хлебников — наш учебник / собор трав лечебных…»), Аронзон (тоже дважды: стихотворение «Гнев по Аронзону», а также: «Я пил. Я опрокинул сад. / Скользнуло озеро со звоном. / Осколки пахнут Аронзоном / и рыбки медленно висят»), Мандельштам (тоже разок помянут).
Ну, а его (Д. С.) «ераплан» («Мне снится, что я авиатор, / и есть у меня ераплан»), — прямехонько, несет нас из его родной Беларуси в объятия покойного тезки и собрата по перу Пригова с его бессмертным «милицанером»…
Лично от себя, назвал бы и раннего Заболоцкого периода «Столбцов», а также поэм («Торжество земледелия», «Безумный волк»), где действуют кони, волки… С волками, впрочем, негусто («тебе заменит волчий мир тревожный сон другой»), зато с конями — очень: те и танцуют, и улыбаются («голова улыбается конская»)… А также олени, птицы, рыбы (у Д. С. они чаще — «рыбки»)… Что невольно напоминает о живописи Пиросмани. Да что ж — «невольно», когда у самого же Д. С. — «святой ребенок Пиросмани / олень-страдалец меж людьми»?..
И… но это уже не об общности поэтик: об общности поэзии («Мы общей лирики лента» — сказал Маяковский Пушкину — ст. «Юбилейное»). «И юлит итальянская музыка»… Чувствуете?.. «И звучит эта адская музыка», — Александр Блок, «Балаганчик». Юлит же — видимо, по созвучью с Италией…
Еще — деревья… «Деревья» — называлась одна из поэм раннего Заболоцкого, где они так же, как волки, кони и проч., наделены даром речи. У Д. С.:
/…/ Дерево! Ты — живая душа.
Я уверенно слышу подспудное сердце.
Правда? Ты веришь? Войди же тогда, не дыша –
У меня на груди потайная дверца.
Дерево! Как у тебя хорошо.
А то я хожу в ожидании чуда…
Знай: ты во мне это чудо нашел,
И теперь никуда не вернешься отсюда.
У Мелвилла, помнится, было нечто о деревьях, в каждом из которых сидит монах….
Да, но где же обещанные «бутылки света»? А — вот… Чтение чем дальше, тем больше напоминает увлекательное путешествие — даром, что издана книга в серии «Русский Гулливер»!..
я сохранил бутылки света
в саду стоят бутылки света
теперь толпятся на окне
теперь играют на стене…
Играют… С большим трудом я обрываю цитирование (там, кстати, радостно ржет скелет велосипеда, упрятанный в чулан сердца, — конь!)… Итак — все-таки, еще:
приходите люди звери
Я вам спою вино рассвета
Я вам спою вино заката
Я сохранил бутылки света…
То я твердил: игра, теперь — путешествие… А разница?.. Лила, танцующий Шива, — то-то, столь часто упоминается в книге танец:
«…царь всемогущий танцует и целует виноград»… (что передается, кстати, танцующим ритмом этого — и не только этого — стихотворения); «танцевали эти всхолмленные кони / словно дети их губами рисовали…»; «бессонница-плясунья»…
ты будешь ехать на осляти
А я глядеть в окошко сзади —
галдеть и злить худую смерть,
плясать и петь пред ней, как смерд…
Это, если не ошибаюсь, все тот же царь всемогущий, целовавший давеча виноград. Ныне — выплясывающий перед ковчегом смерти… и — смерд… Именно это стихотворение посвящено Елене Шварц. На осляти… Что ж: ей очень идет.
И — в жутковатом, вообще-то, «Трисмертнике» (видимо, в пику Анненскому с его трилистниками) —
еще ты в поле и в лесу
танцуешь и целуешь в сердце…
В жутковатом, сказал я?.. Но — далее-то:
еще ты в трепетных листах
И в убиенном иноверце…
(выше, в части «Трисмертника» 2:
из серой пугливой глины
из рыжих моих костей
воздвигни ковчежец дивный
для черных гнилых детей…)
При объективном (казалось бы, отстраненном) описании — активное субъективное соучастие во всем. Что, в значительной мере, гасит, снимает жуть, преобразуя ее — опять же таки, в игру. Опять-таки, не в бирюльки. Куда вовлекается и читатель. Ну, а уж он — как сподобится…
Алексей ДАВЫДЕНКОВ