Рассказы
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2009
Саша ЛИБУРКИН
Прозаик, читатель, любитель поэзии. Родился и жил в Молдавии, с 1989 года живет в Санкт-Петербурге.
Записки наивного читателя
Родиться поэтом
С тех пор, как я живу в Петербурге, мне не раз предлагали стать творческой личностью — поэтом.
— Старик, — много лет назад объяснял мне художник Сережа, стоя у мольберта с кистью в руке, — ну кто ты такой? Не пишешь ни картин, ни стихов. Так нельзя. Ты не интересен людям. Вот написал бы ты какую-нибудь паршивенькую книжку стихов… тогда — другое дело. Тогда ты — поэт. И девушки бы на тебя смотрели, поверь мне, совсем по-другому!
— Саша, — убеждал меня известный поэт-верлибрист, — почему бы тебе не писать стихи? Верлибры — это не трудно. Ни рифмы, ни размера не нужно… Чем ты хуже Насти Денисовой?
— Но ведь у меня нет таланта, — возражал я.
— И не нужно таланта. Просто перечисляй и описывай все предметы вокруг себя. Слова поставь в столбик. И запомни — никаких знаков препинания! У тебя получатся отличные верлибры! Станешь поэтом. Творцом. Дима напечатает тебя в «Воздухе»,
Аня — в «Абзаце», а Даша пригласит на свой фестиваль. И девушки, — тут он взглянул на меня многозначительно, — девушки начнут смотреть на тебя — совсем по-другому!
Несколько лет назад после хорошего обеда в Доме актера поэт Женя торжественно мне предложил:
— Саша, хочешь — я научу тебя писать стихи ямбом! Это просто. Два-три занятия — и ты поэт. В клубе «XL» будешь выступать. И девушки, — добавил он, улыбаясь, — будут смотреть на тебя — совсем по-другому!
— А поэт Любик, — спросил я, волнуясь, — светлый Любик — она тоже посмотрит на меня… по-другому?
— Конечно, — уверенно сказал Женя, — даже не сомневайся.
— Нет, Женя, — ответил я, вздохнув. — Спасибо тебе. Но мне не стать поэтом. Поэтом надо родиться. И девушки тут — ни при чем.
Я не пишу стихи, и об этом совсем не печалюсь. Только иногда, увидев в толпе поэтов знакомое, милое мне лицо, я начинаю жалеть, что не умею писать стихи ямбом.
Нас двое
Таня приехала из Америки в Петербург навестить родителей и друзей. Я не виделся с ней почти двадцать лет. Мы встретились и долго гуляли, вспоминая прошлое.
— Ты по-прежнему увлекаешься поэзией? — спросила Таня.
— Увлекаюсь. Посмотри мое последнее приобретение, — я достал из сумки сборник стихов Аркадия Драгомощенко.
— Боже мой — Драгомощенко! — воскликнула она. — Это же моя юность! Я читала его еще в самиздатовских журналах… Про него говорили, что он гений. Знаешь, Саша, я его стихи совершенно не понимала… Наверное, я одна такая отсталая непроходимая дура… — добавила она грустно.
— Ты не одна — нас двое, — улыбнулся я. — Я тоже в его стихах ничего не понимаю. Читал, думал, потом снова читал. Нет, не понимаю я такую поэзию!.. Может, он и гений, но для меня его стихи слишком уж герметичны.
— А давай ты подаришь мне этот сборник, — предложила Таня. — Он будет лежать у меня на полке и напоминать о нашей встрече.
— Конечно, возьми! — обрадовался я.
Тост адвоката
Два дня назад мы выпивали в славном «Борее» — адвокат Саша Сухин, я и двое фотографов — Олег Шагапов и Леша Паршин. Мы уже выпили за встречу, за дружбу и за любовь, как вдруг разгоряченный Саша Сухин предложил неожиданный тост:
— Господа, выпьем за страдальца — Михаил Борисыча Ходорковского! За его скорое освобождение из тюрьмы!
— Подожди, Саша,— засомневался я, — разве у страдальца руки — не в крови?
— В нефти, в нефти у него руки… — с улыбкой ответил Сухин.
Медом намазано
Где-то в конце семидесятых моя сестра с горечью мне говорила:
— В нашем городе столько хороших еврейских девочек мечтают выйти замуж! Красивые, с высшим образованием… А еврейские мальчики женятся на русских! — И добавила задумчиво:
— Наверно, это место у них медом намазано…
Как она догадалась? До сих пор не понимаю…
Настоящая лирика
Мой друг, иронический поэт, однажды на выставке беседовал со своим знакомым, художником Борей.
— Разве твои стихи — это поэзия? — горячился Боря, — ерунда все эти эпиграммы, рифмованные шутки… В них же нет чувства! Я тоже стал писать, и мои стихи — настоящая лирика! Послушай… Я сочинил их сегодня ночью…
И взволнованный, бледный, глядя куда-то вдаль, прочитал:
Ах ты, скука ты, скука сивая!
Как кобыла ты некрасивая…
Так чего ж ты стоишь, не идешь никуда?
Так иди же — пасись! — где трава зелена…
Как теряют невинность
Мы сидели в небольшом кафе, и она рассказала мне, что десять лет назад потеряла невинность с женщиной, в которую была страстно влюблена.
— Как же это произошло? — спросил я, несколько озадаченный услышанным.
Она посмотрела на меня насмешливо.
— Рукой, Саша, рукой…
О пользе проституток
Я допивал вторую кружку пива в старом «Цинике» напротив Московского вокзала. Там всегда было полно художников, литераторов, красивых девушек и фриков всех мастей. Ко мне подошел знакомый художник. Звали его Толик.
— Саша, — сказал он, — окажи мне услугу… Давай сходим на Староневский.
— А что там? Что-нибудь интересное в «Палитре»?
— Нет. Мы пойдем к проституткам.
Я удивился.
— А зачем нам проститутки?
— Старик, пойми, я художник, — снисходительно объяснил Толя. — Мне нужны впечатления для творчества. А где художник и поэт во все времена находил острые впечатления? На дне жизни. У проституток. У этих падших созданий… Вспомни великих мастеров прошлого. Тулуз-Лотрек, Матисс… Ты со мной?
Я колебался. Оставлять теплый «Циник» мне не хотелось.
— Да ты не бойся… — уговаривал Толя. — Будем изображать клиентов. А клиентов не обижают… И на улице еще светло…
Через десять минут мы были на Староневском.
— Эх, — сокрушался Толик. — Надо было выпить абсента. Но это ничего. Главное — проститутки…
На углу одной из улиц мы увидели девушку и подошли к ней.
— Сейчас я с ней заговорю, — шепнул Толик.
— Привет!
— Привет! — ответила девушка и улыбнулась.
— Как тебя зовут?
— Юля.
— Я — Толя, а это — Саша… Юля, ты очень красивая!
— Спасибо, ребята!
— На работе?
— На работе…
— А ты дорогая?
— Сто долларов…
— Ладно, нам пора.
— Пока, мальчики…
— Ты видел! Ты видел? Как я с ней ловко разговаривал! — говорил мне Толик, когда мы подходили к метро. — Я ведь впервые общался с настоящей проституткой! Скорей бы в мастерскую, к мольберту, пока еще светло… Спасибо тебе, старик, выручил. Жаль, что ты не художник!
О блядках
Признаюсь, я в своей жизни ни разу не был на блядках. Я бывал на днях рождения и именинах, новосельях и презентациях, но на блядках — никогда.
А в молодости я то и дело слышал: «Ты пойдешь сегодня на блядки?» или «Я вчера был на блядках. Здорово было!». Однажды сестра мне сказала: «Ты знаешь, как погибла Клара, жена Фимы? Она поехала на блядки в Кишинев, и ее машина врезалась в самосвал».
Откровенно говоря, я тоже хотел на блядки, но как туда попасть — не знал. Мой брат по вечерам часто исчезал из дома. Миша был старше меня, и я догадывался, что он наверняка бывает на блядках. «Возьми меня с собой» — просил я. «Куда тебе…» — с усмешкой отвечал он.
Тогда я подошел к своему бывшему однокласснику Севе.
— Сева, ты когда-нибудь бывал на блядках?
— И не один раз. А ты разве не бывал?
— Нет, — признался я. — Ни разу не был.
— Ладно, — он похлопал меня по плечу. — Сходим. Позвони мне завтра.
На следующий день мы встретились в городском саду.
— В общем так… — начал объяснять мне Сева. — Идем в гастроном, берем три бутылки сухого и шоколадку. А потом — к девочкам из медучилища… И никаких разговоров о смысле жизни и литературе. Пришли, весело пошутили, выпили вина и… вперед! Ты умеешь весело шутить?
— Не знаю… Я умею читать стихи с выражением…
— А вот этого не нужно. Какие стихи? Ты все испортишь. Мы же идем на блядки, а не на день рождения!
В тот день мы никуда не попали. На стук вышла соседка и сказала, что девочки куда-то переехали, куда — она не знает. На блядки я больше не ходил. Да и что там делать? Ни поговорить, ни стихов почитать. Скука!
В ресторане
Сегодня мы с Сашей Скиданом выпивали в ресторане Дома актера. Рыжеволосая красавица Далила принесла нам водки, большую порцию селедки и белый хлеб.
— Как же мы будем есть селедку с белым хлебом?— спросил ее удивленный Скидан.
— Черного нет. Туристы весь съели,— ответила Далила.
— Далилочка! Милая! — я поцеловал ей руку.
— Ладно, — улыбнулась она. — Я поищу.
К нам подсел композитор Юра Касьяник. Увидев черный хлеб на столе, он изумился.
— Ребята, как вам это удалось? Я просил черного хлеба — мне не принесли. А у меня с этими официантками о-о-чень доверительные отношения!
— Юра,— сказал я.— Ты этих официанток — е…ь, а я им — целую руки.
— Верно! — засмеялся Саша.
Мужество
Писатель и журналист Владимир Рекшан в 45 лет ради какой-то пиар-акции впервые прыгнул с парашютом. Он — мужественный человек, и я им восхищаюсь. И хотя я никогда не прыгал с парашютом, мне кажется, что я тоже мужественный человек.
В восемьдесят девятом году мой друг познакомил меня с девушкой Машей. У Маши были карие глаза, тонкие запястья, а на них милые браслетики из разноцветного бисера. Она пригласила меня на прогулку в Михайловский сад «пошуршать листьями», и это простое шуршание листьями в осеннем саду было для меня необыкновенным и значительным. Потом мы пошли на улицу Пестеля. Маша с веселым и таинственным видом взяла меня за руку и завела в какой-то подъезд. Мы поднялись на седьмой этаж, дальше на чердак и через чердачное окно вылезли на покатую крышу.
— Ну что, спускаемся? — предложила Маша минут через пятнадцать.
Она посмотрела мне в глаза — и все поняла.
— Пожарников вызывать? — спросила она с непередаваемой смесью жалости, насмешки и презрения.
— Вызывай! — мужественно ответил я.
Маша исчезла.
Через десять минут приехали пожарники и спустили меня вниз.
О границах
Мы сидели в «Fish Fabrique» на Пушкинской. Рядом со мной прозаик Саша Ильянен, а напротив — поэт Сережа Завьялов с молодой женой.
— Саша, — обратился я к Ильянену, — как это ты вдруг стал поэтом? Ты всегда был прозаиком. Тебя Глеб Морев хвалил. А теперь вместе со всеми поэтами ты напечатан в «Формации»!
Мне ответил Сережа Завьялов.
— Понимаешь, Либуркин, это как в случае с Леонидом Андреевым. Жил себе Леонид Андреев на даче. И вдруг — р-р-раз! — и провели границы. И оказалось, что Леонид Андреев живет уже в Финляндии! То же и с Сашей Ильяненом — р-р-р-аз! — и провели новые границы, и Саша уже — поэт!
Все засмеялись.
А мне было не смешно.
Одноклассница
В Петербург приехала Настя, моя одноклассница, которую не видел очень много лет. Я помог ей устроиться, и мы пошли гулять по городу. Все эти годы я вспоминал веселую восемнадцатилетнюю девчонку с косами и озорными глазами, а на левом виске у нее — под тонкой белой кожей — светилась изумрудная жилочка. Она рассказала мне о своих детях и почему ей совсем не скучно жить в маленьком городе. Настя сильно изменилась, и жилочки на левом виске уже не было. Мы пришли в «Борей» и долго, очарованные, смотрели, как в неподвижном полете над лампой плавно машет крыльями усталая, ослепительно-белая птица.
Дома мне стало грустно.
— Наверно, так и должно быть, — подумал я. — Она изменилась — и я изменился. Все правильно… А Любочка, а как же Любочка? Отчаянный Любик, надорвавшая мне душу стихами о любви к фашисту, Любик, страстно бросающая вызов-призыв «вы*** меня до самых глубин!» ошеломленной толпе лесбиянок и поклонников, — и она тоже — через много лет — станет… одноклассницей?
Я совсем расстроился, выпил рюмку коньяка и лег спать. Мне приснился «Борей». За столом в углу — Топоров и Паша Крусанов, а рядом скучает его тихая Наташа. Хозяйка кафе Таня на кухне раскатывает тесто для пирога с капустой.
— Смотрите! Смотрите! — вдруг закричала Наташа.
Белая птица, оборвав ниточки-оковы, закружилась над их головами.
— Паша, форточку!
Поздно. Кроны деревьев, шпили, колокольни — еще выше… и птица исчезла в вечернем петербургском небе.
Я с ними
В детстве я читал много хороших книг. Среди них — роман Виктора Гюго «Отверженные». В этом романе есть эпизод, который мне запомнился. Республиканцы отчаянно сражались на баррикаде, защищая свободу. У них был друг — настоящий пьяница и в душе — поэт. Всю революцию он, пьяный, проспал на стуле, в кабачке, рядом с баррикадой. Ни выстрелы пушек, ни шум сражения не разбудили его. Двух уцелевших республиканцев поставили к стенке там же в кабачке, где спал пьяница. Он проснулся и, увидев ружья, наведенные на друзей, сразу все понял.
— Я с ними! — крикнул этот человек. Он бросился к своим друзьям. Они пожали друг другу руки, и их расстреляли.
Мы пили в «Борее»: поэт Саша Скидан, я и шведский поэт Андреас. Было поздно. «Борей» закрывался.
Саша предложил выпить еще по рюмке в каком-нибудь кабачке на Лиговском. Настроение было хорошее, и я совсем забыл про одно обстоятельство. На Лиговском есть отделение милиции напротив вокзала. Там работают особенно злые милиционеры. Не заговаривайте им зубы. Не поможет. Все равно — заберут. Когда мы пришли на Лиговский, нам пить расхотелось. Стали прощаться. Неожиданно к нам подошли три милиционера и потребовали документы. Командовал капитан.
— Ты — в кепке, — иди домой, — сказал он Скидану, — а этих двоих — в отделение!
— Я с ними! Я с ними! — закричал возмущенно Саша. — Возьмите и меня в отделение!
Мы были вместе!
— Нет, ты — пойдешь домой. Пошли, ребята!
Нас отвели в милицию. Скидана не пустили. А мне было уже не страшно. Я знал, что нас ждет Саша Скидан. И что он не уйдет.