Рассказы
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 3, 2009
Дарья СИМОНОВА (Москва)
Прозаик. Родилась в Свердловске, окончила факультет журналистики Уральского университета. Жила в Санкт-Петербурге, сейчас живет в Москве. Работала журналистом, корректором, наборщиком, продавцом, уборщицей, почтальоном. Публиковалась в журналах «Урал», «Знамя», «Новый мир», «Крещатик», альманахе «Вавилон».Автор книг «Половецкие пляски» (2002), «Узкие врата» (2007), «Свингующие» (2008).
Цейлонский путь
Рассказ
Студентка Раух спустилась по длинному лестничному пролету и вышла на обожженный солнцем тротуар. У нее был абсолютно свободный день, и она собиралась посвятить его моментальному исполнению желания. Она была из умников, подающих надежды, и любила сочинять алгоритмы и пропорции. Ее фамилия подошла бы профессору или адвокату. Она старалась соответствовать номинальному благозвучию и много раз прокручивала вожделенный видеоряд: вот ее рекомендуют важным людям. Они ждут таинственного бородатого корифея. И тут появляется не Он, а она, зато превосходящая всякие ожидания. Ужасалась сама себе: а вдруг феминистка! Да нет же, просто хотелось нравиться…
Глупая! Кому ж такое понравится.
Сегодня был день, когда Раух хотела испытать самый сомнительный свой рецепт. Она не доверила его даже самым ближайшим друзьям — ведь и от них неприятно поймать снисходительное «но». В последний раз, когда она рассчитала идеальное время и сезон встречи будущей парочки — пол-одиннадцатого в двадцатых числах июня — неучтивые ближние скользнули по теме каверзной улыбкой. Не поняли, как важно будущим любовникам встретиться вовремя в чисто практическом понимании. То есть, когда лето раскочегарилось, но еще уйма времени впереди. Когда гормоны чувствуют позволение влиять на разум (все расчеты и экскурсы в нужные разделы естественных наук прилагались)… А что толку в перекрестных взглядах в мартовский авитаминозный час пик! Трюизмы о весне, предназначенной для любовных игр, насквозь фальшивы. Весной, кроме либидо, обостряется масса несовершенств психосоматики. А осенью всюду начинается сезон, меняется кадровая, финансовая и рекламная политика, и просто политика, — словом, сплошные служебные заботы. Может быть, это время удачной сцепки двух клерков-карьеристов, но рассматривать проблему столь узко не хотелось. Рождественские каникулы? Худший вариант курортного романа без отрыва от родной почвы, в нагрузку с пьяными друзьями и отмыванием жирной духовки. Нет, определенно июнь. В крайнем случае… но теперь речь совсем о другом проекте амбициозной Р.
Для своей несложной техники она еще не придумала названия — банальные формулировки удручали, громоздкие тем более. Если вкратце, то затея сводилась к следующему: чтобы получить то, что хочешь, достаточно с максимальной точностью представить фон ожидаемого события. Вплоть до засохшей бегонии в окне напротив или мизинца левой ноги, обернутого в грязный пластырь. Абсолютно все люди на планете заранее воображают свой заветный триумф, — от удачного замужества до открытия какого-нибудь аномального спин-эффекта. Но фантазия уводит нас по ложной дороге: мы проигрываем про себя сценарий счастливого воплощения, и даже иногда режиссируем его, — а надо превращаться в операторов, осветителей, оформителей, ассистентов и даже рабочих сцены. Словом, упражняться в деталях. Ведь генеральная линия замысла не в силах осуществиться, когда не продуманы боковые и второстепенные.
Раух и сама толком не знала, почему так решила. Но взять простейший пример: сколько великих сюжетов стухло из-за того, что выдумщику не хватило усидчивости и воображения, дабы нарастить на канву «мясо»! Ведь именно его жадно пожирает читатель, одними «костями» сыт не будешь. И как куце и скромно выглядят великие произведения в кратком пересказе — для примера можно взять любую литературную или кинематографическую «глыбу». Следовательно, кокон мелочей, эпизодов и отступлений необходим. Другое дело, что реальность не имеет отношения к художественной условности, и потому причинно-следственные связи невнятного метода никак не хотели принимать товарный вид. Но, в конце концов, упрямая студентка собирается не обнародовать свой метод, а пока лишь поставить эксперимент. Она прогуляется, может быть, зайдет к друзьям из мансарды, потом… главное, чтоб никто не увлек в слово за слово — Раух была деловита, но общительна.
Впрочем, само желание, которое она собиралась подвергнуть опытной проверке, не располагало к болтовне. Что за блажь — встретиться с нахалом Римским! Его отчислили, притом, что он уже лет пятнадцать пишет сенсационный диплом. У него сомнительные идеи и репутация, он играет в преферанс на деньги и не знает, где окажется завтра. Вот уж в чью корзину не следовало складывать все яйца! Но это и не входило в планы Раух. Ей было бы неловко в том признаваться, но опальный сокрушитель устоев вдохновлял ее и подпитывал неуемной изобретательской дерзостью. И можно сказать, что в тяге к Римскому не было ничего личного. Но кто бы тому поверил! От подошв смуглого паганиниобразного субъекта не отлипала скорлупа разбитых сердец. Раух видела как минимум двоих его внебрачных отпрысков. Оба впечатляли библейским сходством с папашей, а осанистость и порода матерей внушали должную робость. Куда уж малолетней рахитичной Раух! Римский и его компании были гораздо старше ее, студентка затесалась к ним однажды случайно. И не ударила лицом в грязь. Потом она предпочитала не терзаться, за что же ее приняли «в массовку» — за красивые речи или глаза, главное, что она освоилась и глядела орлом. Или орленком. Римский любил с нею болтать и называл своей ученицей. Правда, ничему не учил, кроме карточных фокусов и морских узлов. Однако от харизматичного наставника большего и не требуется.
Храбрая Раух чувствовала себя на опасной грани сокрушительного увлечения, но держала себя в руках. Полюбить негодяя она всегда успеет, а этот негодяй особенный и для работы нужен. Он как камуфляж или оксфордская мантия, не выходил из моды, хотя ни одна из его авантюр пока не дала плодов. Но не сродни ли тому слава пророков: еще никому не удавалось превратить воду в вино, но для верующих это не повод сомневаться в первоисточнике.
Теперь Римский запропал на год. Говорили, что прятался от кредиторов. Или, напротив, получил мешок денег и отвалил в земли обетованные. Раух не верила ни одной версии. Она просто скучала. И изрядно утомилась за учебный год. Ей нужна была отдушина, а город постигло летнее опустение. Римский умел развеселить и направить мысли в неожиданное русло. Его ученицу вот уже сорок девять дней обезвоживала роль брошенной женщины. Не то, чтобы ее кавалер ушел к другой — Раух запретила себе строить очевидные предположения. «Просто ушел» звучало лучше. Естественность животной свободы, чтоб ей пусто было.
Сорок девять дней — она запоминала даты и отсчитывала дни со знаменательных событий — это непозволительная роскошь, если тратишь их на томление духа. Вопреки собственной разработке Раух никого на новенького не встретила в 20-х числа июня, а потому решила окунуться пару раз в хаос и разгул. Лучше Римского компаньона не найти, но его телефоны не отвечали, явки были провалены. А спрашивать у общих знакомых неприятно: вдруг они решат, что неослепительная Раух подпрыгивает на кривеньких ножках и ловит красавца-журавля в небе. А ну как еще решат, что этот журавель ей принесет кого… Напрасный конфуз! И энергичная изобретательница эротического массажного велосипеда (схема хранится в музее студенческого научного общества) решила действовать сугубо самостоятельно и согласно оригинальной методике. Она спустила с цепи воображение. Сначала оно разворачивалось неохотно, как мятый кусок ватмана, сложенный вчетверо, потом дело пошло. Раух старательно представляла, как она встречает Римского на главной университетской аллее, хотя ему там давно делать нечего, и они решают отметить эту случайность коктейлем «Беллини». Нет, о чем это она! «Учитель» терпеть не может напитки слабее 40 градусов. Ладно, погнали дальше: идем… По переулку с особняком из красного кирпича и черепичной крышей, рядом с ним на углу высокий дом конфигурации позднего модерна, на пятом этаже балкон открыт и тюлевый язык занавески вырывается наружу, как белесое пламя. Переулок упирается в набережную канала, и с балкона, наверное, прекрасный вид — железные поляны крыш и пригорки соборных куполов… Хорошо бы тут жить. Хорошо бы вообще где-то жить… Раух для этих целей на будущий год уже рекомендовали больную женщину в двухкомнатной квартире: за ней не надо ухаживать, она в отличной физической форме и еще на наших похоронах простудится, просто дама боится ночью одна. «И еще во сне придушить может, если померещатся инопланетяне», — сказал кто-то… Конец дубля: Раух явно спутала разделы моделируемой реальности.
Она огляделась вокруг: дождь не то чтобы собрался, но намекнул о намерениях. Самое время сосредоточиться и начать процесс с того места, откуда он отклонился в сторону. Итак, переулок, канал, перекресток, кафе «Погребок», здешний музыкант с рыжими усами лабает обычный кабацкий репертуар, но может сыграть и несколько неожиданных песен — Раух слышала, как он признавался в любви к стилю фадо. Римскому, возможно, тут понравится. Сам он будет одет в синюю джинсовую куртку, в футболку с тупоугольным вырезом… — мужскую одежду представлять утомительно, лучше сразу перейти к железякам и механизмам, их у всякого уважающего себя мэна в карманах полно. Номер один всегда принадлежит зажигалке — у Римского она красивая, но работает плохо. Фуфло, одним словом. Потом связка ключей. Чем больше ключей — тем сговорчивее характер. Римский, помнится, ходил с одной единственной антикварной моделью, ему даже дубликат отказывались делать. Никто не знал, открывал ли он этим экземпляром какие-нибудь двери, или же длинный ключище служил элементом декора. Еще у Римского была электронная записная книжка. Бессмысленное новшество: временами вся информация в ней пропадала, это называлось Великим обновлением. Раух ужасно раздражали бы такие обновления, она могла доверить микросхемам все, кроме живых людей с их цифрами, кодами, корпусами, улицами и списком желаемых приобретений, если «заедешь сегодня».
Далее — горстка медиаторов. Они всегда при себе у дорогого друга. Возможно, эти маленькие пластиковые лепестки предназначены не только для гитары. Раух тут же задумалась, для чего же еще. После нескольких нелепых и одного непристойного предположений она решила оставить это упражнение, хотя осталась недовольна собой: эта маленькая штучка наверняка могла быть полезна во множестве занятий…
Иногда пропавший прожигатель жизни извлекал из внутреннего кармана маленький треугольный модем. У модема были рыбьи комплекция и название, и Римский однажды предложил его в качестве скромной компенсации за свое недостойное поведение. Особа, которой предназначался дар, гневно недоумевала. Но сувенир умудрилась-таки приспособить для своих нужд.
Телефон и часы Раух придумывала в течение двух длинных кварталов. Она даже не помнила, имелись ли они у искомого персонажа. Вроде он был горячо любил антикварные «Победу» или «Полет», но вот что у него творилось со связью… У человека с коварной записной книжкой наимоднейшая труба, осложненная всеми бирюльками прогресса? Какой-то технократический перебор получается. С другой стороны, иметь целый маленький вредный компьютер с номерами телефонов и не иметь возможности позвонить по ним, когда вздумается? Тоже странно. Незабвенному Р. не чужды противоречия? И вообще, где он деньги берет на прибамбасы, он же вечно вне закона?! Дабы не уплотнять необоснованные претензии, справедливая студентка поспешила представить себе нечто телефонно безликое и простенькое: все-таки Учитель не кисейная барышня, и аппарат ему нужен только для того, чтобы звонить.
Потом студентка Р. утомилась и лирически отступила от темы. Тому способствовала дилемма: представлять ли Римского бородатым или с трехдневной щетиной. Еще был вариант «чисто выбритый», но она сомневалась, что он пришел бы таким. Все, что касается любой телесной растительности, слишком интимно. А в данном случае встреча носит немного другой характер. Но не надо перечеркивать и возможного…
Раух с удовольствием бы резюмировала в будущем: «Я бродила до позднего вечера, я выполнила свой замысел, и вскоре долгожданная встреча состоялась!». Но она не состоялась. И до позднего вечера не хватило терпения: оказалось, даже мечта не может заставить ее удерживать поток образов в жестком русле. Она безбожно отвлекалась, грезила, завидовала и сочиняла благодарственные речи на случай премий и титулов. В конце концов, на Римском свет клином не сошелся, есть куда более перспективные персонажи! И Раух плюнула на затею, наведалась в мансарду, где играла на флейте в четыре руки и вообще была в ударе, умудрившись не злоупотребить…
Только мыслеформы ее оказались очень цепкими. Она-то думала, что окольным путем пришла к древнейшему принципу освобождения «захоти как следует — и расхочется». Но не тут-то было. Смоделированная в сознании встреча преследовала ее! Но отнюдь не так, как ей хотелось бы. Словом, несколько лет после того невинного летнего дня Раух много и плотно встречалась с взлелеянными ею деталями. Ею руководил человек с электронной записной книжкой, — они написали совместную научную работу, были отмечены в прессе и имели триумфальный индекс цитируемости. Был и мужчина с красивой, но дрянной зажигалкой: от него Раух родила близнецов, — стоит ли вдаваться в дальнейшие подробности, и без того понятно, что ситуация вышла из берегов.
На первом этаже дома, где она поселилась, был балкон с развевающейся занавеской. Очень грязной. И никаких растительных узоров, вплетенных в решетку. Вместо них алкоголический дед. Тихий, кстати. Он крайне редко выходил на свою черную от вековой пыли лоджию. Пьяницы почему-то охотней торчат в окне…
Раух даже завела приятельство с отличным обувщиком. Он чинил туфли на любой стадии разрушения. Зубы у него были очень редкие, и вместо зубочистки он использовал медиатор.
Нельзя сказать, что виновник всего этого пестрого и местами сомнительного торжества канул в Лету. Ретивая давно-не-студентка и Учитель встретились на вечеринке. Раух сама от себя не ожидала, что так обрадуется. На подъеме рассказала лишнее. Все, как было: как бредила им… Она ведь, когда стала старше, сочла все свои девичьи «методы» томлением не духа, а бренной его тюрьмы. Римский изумлялся: «Ну даешь, Раушенька, таких выдумок наворотила! Могла бы просто позвонить. И я бы с удовольствием с тобой пошатался, замутили бы для тебя какой-нибудь вздорный коктейль…». Раушенька вздрагивала: коктейль? Ума хватило не произносить названий… Она уверяла Римского, что банальным способом его было не выловить, он же, смеясь, доказал обратное. «Да, я согласна, — сдалась, наконец, наморщив хмельной лобик. — В погоне за сверхзадачей я невнимательно исследую возможности первого уровня. Но согласись: стоит свеч! Я много лет обдумываю работу о желаниях. О, никаких пересказов, просто фрагмент: один древний царь искал Цейлон, сказочное местечко, рай на земле. По пути к нему сделал массу побочных открытий и лавировал в бурных приключениях… Поимел полнокровную жизнь. Был счастлив в семейной жизни. Цейлон нашелся много позже, когда монарх и думать о нем забыл, — если я ничего не путаю. Такова легенда, и… ты понимаешь, к чему я клоню?».
Судя по тому, что рассказывали друзья из мансарды, Римский понял. Он заимел галстук черепаховой расцветки и вошел в моду в узких кругах. Открыл свой семинар, потом школу… потом узкие круги растянулись, как джинсы, разносились, как ботинки. Молва зашелестела, дельце пошло. «И ты знаешь, он публично тебя благодарит за импульс, за сюжет, за тему, за вдохновенье…», — рассказывали удивленной Раух. Она допытывалась: так что за тема-то? Но разве перескажут точно! Что-то об оптимальной доле иррационального в намерениях… о соотношении импульсов правого и левого полушариев… его первая лекция называлась «Цейлонская пропорция успеха».
— А вообще это похоже на твои штучки, — незлобиво продолжали друзья. — Вот эта вся шелуха про номер квартиры, который нужно помножить на стоимость эмментальского сыра, чтобы получить сумму, на которую тебе повысят зарплату.
— У каждого ученого есть любимая лженаука, — парировала Раух.
— Пока ты мудришь, этот хлыщ стрижет купоны. Может, тебе пора с ним встретиться на предмет…
— Не пора, — отрезала «ученица». — Он пока рядом. Звонит мне частенько, обращается за темами и импульсами. Даже надоедает немного. Но если он станет недоступен, тогда придет мой черед…
Раух сняла очки и, давая отдых глазам, уставилась вдаль. Крыши, крыши, внизу где-нибудь да канал. И так будет всегда.
Mister Monkey
Давно всем известно, что люди летают, только недолго. И совсем не так, как птицы, — драматургическая страдалица Островского права. Летают, — но не здесь и не сейчас, всегда где-то и когда-то, иначе откуда столько метафор о человеческих крыльях и скрещениях с ангельским племенем? Этого добра как грязи, и только ленивый не побывал крылатым. Кому нужны новые легенды… — сказала себе Мария и закрыла тему.
Но можно ли вытравить лучший момент из сердцевины своего маленького мира? В северной стране, где сдержанность, недоверчивость и замкнутость полагаются нормой поведения, счастливое безумство — как редкий минерал. Ладно, чего уж там, выкарабкалась, жаловаться не на что!
Мария считала себя обычной. Разве улыбчивость у нее была выше среднего — ведь она работала организатором праздников, юбилеев, вечеринок, маскарадов, фуршетов, пикников, — в общем, по статусу была тем, без кого можно обойтись. Приятное излишество. Дабы иметь в послужном списке более существенные пункты, она нанималась ночной няней. Ее стремительность и надежность позволяли ей строить сложные графики совмещения приработков. Она хорошо ладила с взрослыми и с детьми, и мечтала открыть воскресную школу ремесел для сирот. Чтобы чуть-чуть взъерошить биографию, она начала коллекционировать сломанные лазерные указки. Ведь известно, что самые большие оригиналы из важных персон собирают что-нибудь сломанное и ненужное, в этом проявляется утонченность. Не то, чтобы она мечтала войти в круг избранных, — ей просто было интересно слегка углубляться от проторенной тропы в чащу. Но неглубоко.
Таких, как Мария, милое дело эксплуатировать. Некоторые истолковали полезное свойство перспективно и неожиданно. Для отборных экземпляров социума всегда найдутся хитрые экспериментальные программы. Так Мария попала в поле зрения «белых воротничков» в ладных пиджачках. Было начало лета, а оно располагает к неожиданным поворотам. К необъятно новому, к великолепию выбора. Кажется, все, что ни сделаешь, все правильно, потому что все судьи в отпуске. Короче говоря, в воздушношариковой, фруктовой, утомленно-умиленной суете детского дня рождения к Марии приблизились две дамы. Так приходят к нам лучшие времена! Их предвестники вполне обыденны, но есть в них толика нездешнего, вроде мерцающего двойного зрачка в одном из глаз. Но лишь после исчезновения персонажа можно отдать себе отчет в том, что видел нечто странное. Сначала Мария приняла женщин за мамочек, которые сейчас сообщат, что забирают детей домой. Женщины приветливо улыбались, и от них ничего не приходилось ожидать, кроме благодарностей и прочих клише, сообразных случаю. Но они завели речь о другом, представившись сотрудницами департамента — впрочем, регалии Мария прослушала, ей надо было ежесекундно следить за подопечными.
— Вы хорошо ладите с детьми, вас хвалят, — говорила одна из дам, что побойчее и поглавнее, и Мария благодарила ее, пытаясь мельком понять, к чему клонят гостьи.
И кто хвалит? Неужто до департамента доносятся сведения о скромной труженице развлекательной нивы? Каких только чудес не бывает. Но необъяснимое внимание властей внушает простому смертному тревогу. Вдруг чего натворил, сам того не приметив по неосведомленности. Или крохотная, но ключевая поправка к закону — и ты уже должник и неплательщик? Или поступил сигнал о противоправном поведении, как то: с твоего балкона швырнули окурок и он запутался в парике золовки префекта? Марии стало не по себе, и тогда та из депертаментш, что поскромнее, взяла ее за локоть, чтобы успокоить. Она уверила, что волноваться не о чем, напротив, Марии делают крайне выгодное предложение, которого удостаиваются лишь единицы. И как бы вскользь прозвучал вопросец о том, не собирается ли счастливица в ближайшее время изменить свой семейный статус, став замужней? Нет? Тогда ей стоит поскорей об этом задуматься, ибо:
— …предложено участвовать в программе… не скроем, что Вам, дорогая Мария, очень повезло… хотим поздравить Вас… в знак согласия поставьте свою подпись вот в этой графе…
Мария уловила только самое важное: ей повезло, потому что если в течение ближайших двух лет она обязуется произвести на свет дитя, то – тут должны взвыть фанфары, — ей выделяется домик в пригороде. С чего бы… не проще ли награждать недвижимостью тех, кто уже обременен потомством и стеснен в средствах? Да и ряд других нестыковок замаячил, но их быстро замяли дамы в белых воротничках. Конечно же, не проще, потому как говорилось уже, — для подобных Марии существуют хитрые, с дальним прицелом, а вовсе не тривиальные эксперименты. Стране потребовались новорожденные от исполнительных родителей с хорошей родословной. «Будущего отца, наверное, тоже проверят», — смекнула Мария, но не стала муссировать тему. И правильно. Не нужно шевелить банальную логику, когда тебе светит нежданный выигрыш. Получил бесплатный сыр — смело шагай в мышеловку, ты же всегда делала, как надо или как скажут. И потом, сыр здесь не бесплатный. Разве так просто решить свою судьбу экстерном?
Матушка, помнится, уговаривала Марию не суетиться на ярмарке невест. Не грызть ногти в нетерпеливом ожидании жениха. Не делать поспешных шагов. Потому что работы над ошибками здесь не бывает. Стоит один раз ошибиться — и жизнь под откос.
— Брось ты эти мрачные сказки, мама! Тебя послушать, так замуж выйти — будто на тот свет попасть. И возврата нет!
— Возврата нет, — спокойно подтверждала матушка. — Этот билет уже не поменять. Сходивший на войну навсегда солдат.
Мария с хохотком набирала полную тарелку имбирных пышек, свежевыпеченных родительницей, и шла смотреть сериал «Друзья». Ну что за сгущение красок, право слово… Если бы матримониальный опыт человечества вписывался в матушкины центурии, то кому захотелось бы делать выбор, если он необратим! Наши прародители первые саботировали бы эту затею! Но Адам, и тот уже знал: в конце концов, прижмет — и разведешься, получишь вольную, и тогда можно попытать счастья во второй раз. Никто не гарантирует благополучного исхода, но никто и не накладывает на него вето. Не правда ли?
Легко было резонерствовать в беззаботные дни под маминым крылом. А теперь Мария озадачилась не по-детски. Раньше некогда было размышлять о семейной стезе углубленно, на досуге хотелось насладиться свободным полетом. Полет! Вот с этого слова все и завертелось, взмыло, пошло под откос, а потом опять ввысь… «Нет в тебе полета», — сказал муж. И что теперь, кляузы на него строчить? Ну, сказал и сказал. А Марию обида сожрала. Разве можно не ошибиться, когда столь трепетный и монументальный выбор надо делать быстро! Мамино зерно проросло, но принесло горькие плоды. Груз ответственности вселенской за жизнь свою, данную единожды, слишком давил, и на ярмарке невест Мария в спешке разыграла не лучшую партию.
Нет, он был неплох, совсем неплох. Уютный денди, рассуждающий о всяком. Располагающий к себе, даже манящий своей мудростью в мелочах. Мужчина с вызывающим доверие жизненным наполнением. Как теперь модно изъясняться, с хорошим бэкграундом. И наружность вполне капитанская, и богатый опыт, и зенит дееспособности — просто золотое сечение мужской натуры! Идеальный объект для мечтаний о жизни с ним. Но не для самой жизни, конечно. Не попадись Мария в департаментскую ловушку, отношения остались бы на приятной стадии романа. Или, как говорил Виктор, «прямохождения». Это когда люди более вертикальны друг с другом, чем горизонтальны. Впрочем, у него была знакомая чета врачей, которые работали в одной больнице, но в разных отделениях, неутомимо оперировали и тахикардически спорили меж собой, что было прекрасной оболочкой и скрепляющим элементом для не афишируемой нежной привязанности. Два сильных человека сумели сохранить союз, потому что пропадали на ночных дежурствах, ели стоя, отчаянно жестикулировали и шумели, и даже любили друг друга порой в спешке подобных помещений, — словом, они вели отчетливо вертикальную жизнь.
Но, простите, не все любители проверять аорту на прочность! Виктор это понимал. Он согласился поучаствовать в матримониальном плане, но с оговоркой неутешительных предсказаний. И во многом оказался прозорлив. Домик действительно дали, но это было малоликвидное жилье в глухом месте. До ближайшего сельпо дорога живописная, но небыстрая, через лес, потом по мосту через ручей. А до города добраться — и вовсе изнурительная история. Станция в сорока минутах ходьбы, потом пыхтеть в пригородном поезде столько же… Водопровод был, но если какая поломка, то мастера отыскать – целое приключение. Ночью жутковато. Поселение словно целина, хутор, отросток от ближней деревни, призванный оживить местные реалии. Но пока до оживления далеко, проект еще не завершен, если не сказать заморожен. Соседи — молчаливая семейная пара с огромным волкодавом. Но у них хоть телевизор, а у Марии с Виктором шаром покати. Первым делом соорудили абажур в большой комнате из старой птичьей клетки, украшенной разноцветным стеклярусом. И начали обживаться потихоньку. Мария первое время не хотела съезжать со своей квартиры в городе, у нее работы было невпроворот, а из глуши ездить далеко. Но на расстоянии дом не обустроить. Зато Виктор бодрился:
— Маруша, младенцу понятно, что комфорта забесплатно не будет. Я сразу понял — завлекают нас в гиблое мероприятие. Поняли, что не потянуть им строительную канитель, не едут сюда люди. Решили привлечь доверчивый контингент вроде тебя. Посуди сама: если один из ста соглашается — уже результат. Знаю я эти социальные программы — сплошной бесплатный сыр в мышеловках. Но надо отдать должное тому, что свалился нам на голову целый домище. Разве плохо? Предки наши и не в таких медвежьих углах сами себе жилище строили. А здесь какая-никакая цивилизация. Справимся, барышня, не кисни. Ты — мое второе дыхание на свежем воздухе, мой новый виток жизни. Тренажерчик мой для мышечного скелета, хе-хе, — игриво хорохорился Виктор-победитель и неподобающим для солидного человека образом хлопал подругу по филейной части.
Храбрился. Потом, правда, давал задний ход к благопристойной семейной ноте, вспоминая о взятых обязательствах:
— И малышне здесь будет раздолье… Нам еще друзья обзавидуются! Мы теперь с тобой однодворцы. Служилые люди, опора государства. Не белая кость, но и не крепостные. У нас миссия.
Мария внимала, соглашалась, изредка спорила. Нет, к логике сказанного у нее претензий не было, она скорее чувствовала глубинный подвох. Словно обманула сама себя, влезла в чужую шкуру за сомнительное благо, и теперь до скончания дней должна маяться в тесной личине. Однодворцы! Исторический термин нагонял тоску.
Поди разбери этих барышень: ни одного двора не имеют — и не теряют оптимистический тонус. А как появится у них краюшка, так загрустят, что не буханка!
Или величина блага ни при чем? Виктор, конечно, лучший из достойных, но однажды у Марии проклюнулось неприятное прозрение. Ведь это совсем бо-ольшой мальчик, мужчина с упругим прессом, но с отвисшим прошлым. С другой молекулой судьбы! У него уже есть дети, у него давно есть дом. И он туда сбежит, а Марию не возьмет с собой, потому что она сделала неправильный выбор. Ей нельзя было торопиться, — мамы вечно правы. Но дочь сочла, что пишет черновик замужества, репетирует пока… Виктор для черновика самое то, с ним нет необходимости деликатничать, он уж в третий раз ввязывается в брачный переплет. Он бывалый, ему лирика ни к чему. Не понравится — он в любой момент откажется от приключения. Вот дурочка, эта Мария! Он-то откажется, а ей кашу расхлебывать. Но таков уговор, и не в ее привычках менять правила игры. Всякая любовь как карета – рано или поздно превращается обратно в тыкву. Но в данном случае превращается слишком быстро. Вся надежда на то, что дражайшему супругу хватит запала. Сам говорил: второе дыхание, новый виток жизни! Он в их ролевой игре умный дядя, он простит глупой Марии ее неправильный выбор, он придумает для тыквы правильный соус. Вчера вот посадил пушистый кедр у крыльца. Завтра собирается привезти мебель для веранды… И кто из простых массовиц-затейниц-бесприданниц храбро отказался бы от такого жилищно-семейного комплекта? Пусть в него входит захудалый домишко и несвоевременное материнство — но уж простите, что счастье с опережением графика! Поспешишь — людей насмешишь, а помедлишь – будет не до смеха.
Однако разминка мышечного скелета быстро подкосила Виктора. Приключились радикулиты и прочие невралгические неприятности. Обмотав себя шарфами, обмазав мазями и вздыхая о собачьей шерсти, мужчина, лучший из возможных, залег на свежекупленную кровать. Та играла роль жемчужины интерьера, и в отсутствие оного это была вполне посильная задача. Эх, Виктор, он не отдал себе отчета в том, что перешел к опасно горизонтальной жизни…
Итак, теперь эстафету целинного энтузиазма должна была подхватить Мария. С центровой съемной каморкой она, зажмурившись, распростилась. Цену хозяйка хаты повысила, что следовало расценить как одобрение выбранному вектору. Вперед, в глухомань! Перевозя скудное имущество, Мария глотала слезу. Как же ей не хотелось катиться далеко и надолго от жизни суетной, наполненной сиюминутными смешинками и бурлеском! Словом, новоиспеченная «однодворка» обнаружила, что, совершив цепочку строго рациональных шагов, одобряемых окружением, уж не говоря о департаменте, она окунулась в непобедимую меланхолию. Выяснилось, что она добросовестно выполняет чужие желания. Обычная история, в которую попадают исполнительные девушки.
В деревеньке было две достопримечательности — трамплин и доктор по имени Ликвор. Адепт нетрадиционных методов. Конечно, потомственный. Отец назвал его в честь спинномозговой жидкости. Еще непонятно, кто был более сюрреалистичен — доктор или трамплин. Местные жители по большей части игнорировали и то, и другое. Они не особо лечились и совсем не летали на лыжах. Одна старожилка нашептала Марии, что место тут гнилое и дикое. Не поддается освоению. Земля неплодородная, и живность уходит в другие леса. О человеческом племени и речи нет – остались только те, кому по барабану, немощные и пропащие, пьющие и гулящие. Гулящие, насколько это возможно в трех соснах. Нет, пожалуй, сосен тут достаточно, но все лесные тропы, живописные и радующие тело, рано или поздно приводили к трамплину, и променад порождал вопрос к самому себе: куда полетишь, приятель? Лететь-то некуда, дружище…
«О, только не надо отрыжек старомодной фантастики про зоны и пришельцев! Отстаньте, уйдите, я только что переехала, а два переезда равны пожару», — твердила она про себя словесные обереги. Но наговоры легли на подготовленную почву. Мария рассердилась на себя и на Викторовы немощи. Она самонадеянно полагала, что сама-то недюжинного здоровья. Прочь сомнения, она не только дом обустроит и дите родит, она еще и сад взрастит яблоневый и грушевый, и будут в нем пионы и хризантемы. Несмотря на проклятое место.
Проклятое? Откуда взялось это слово? Бабуля назвала свою земельку гнилой и дикой, но не проклятой. У Марии, видимо, испортилось настроение после визита в клинику. С домом сложности, Виктор сник, а еще и зачатье не торопится. Но доктор, женщина молодая, энергичная, и к поверьям равнодушная, — не Ликвор какой-нибудь! — прописала прогрессивные таблетки.
— Послушай, три-четыре месяца — и все случится. И киснуть ни к чему. Это легенькие гормончики. Закончишь принимать — и… позитивный взрыв. Сама все видишь. Синдром отмены. Впрочем, ты не вникай. Я сторонник методов, запускающих механизмы самоизлечения. Тем более для молодых организмов. И вообще, я не понимаю, чего ты так торопишься?!
Услышав причину, докторша немного сникла, но с понимающей улыбкой. Да, конечно, мотив более чем ясен, но вот наше естество не любит, когда его торопят или замедляют согласно чуждому тайм-менеджменту. У естества свой график. Но надо, так надо. Будем рожать.
А Мария растревожилась оттого, что вместо неуклонного повышения градуса жизни — еще одна проблема. Медицины только не хватало! К врачам начни ходить – и сразу захвораешь всерьез. Это она по родственникам знала, по своей тетке, которая к докторам ходила, как на службу. И ведь старательная какая — а все ее не вылечат никак. Семья на теткины мытарства смотрела вполне спокойно. Будто так оно и должно быть, и не за излечением мы в кабинеты и лаборатории мотаемся, а за тем, чтобы чувствовать, что угасаем под контролем. Полет проходит нормально! Мария поежилась — только не это! Приехав домой, шарахнулась от Виктора, который попытался отшутиться «женской долей». Ему друг телевизор привез, и муж, лучший из возможных, теперь болел с комфортом. Никаких тебе «гормончиков». Но Мария знала, что гендерная зависть глупа и непродуктивна. Ее этому учили на курсах, — единственная полезная мысль оказалась.
Марию много чему учили, главное — не унывать. Впрочем, натура у нее солнечная, она не унывала органически и слушалась тех, кто более опытен в неунывании и не растерял шарма. Докторица, пожалуй, в эту схему вписывалась, поэтому Мария стала глотать таблетки. И каждый день туда-обратно проделывать долгий путь в город, в цивилизацию, без которой не могла жить. Там ее праздники и дети, требующие веселящей и развивающей заботы. Подустала затейница к зиме. Ходить до станции далеко, стали болеть ноги, особенно стопы. Обувь оказалась к деревенской жизни не приспособлена. А тут еще приходилось носить тяжести из магазина. По хозяйству много чего требовалось — сантехника, электропроводка, по столярному делу… Она и подумать не могла, что в ее возрасте можно вечерами вваливаться в дом, падать на кровать и стонать от усталости и боли. А еще некстати захотелось, чтобы добрый кто-нибудь кормил ужином. «Опомнись! — одергивала она себя. — Но ведь это все должна делать ты сама! Все леди делают это, почему ты оказалась негодной?».
Бог ты мой, в мире совсем все иначе, чем полагаешь! Хотелось постучаться в слезах к соседям с волкодавом и спросить: а вы как живете? Что больше болит — душа или ноги? Давайте дружить диагнозами, что ли… Выкарабкиваться сообща. Иначе дальше-то как? Колитесь, ребята, вы ведь тоже пришли сюда по таинственной программе департамента?! И тоже безлошадные. И где ваш младенец? Неужто и люди в этом медвежьем углу не плодоносят?!
Виктор со своей колокольни смотрел на происходящее иначе. Он все-таки свободный художник. Стал подолгу оставаться у себя, в своем городском быту, отмокать от радикулитов. Нельзя сказать, что он бросал Марию в ее слезной лужице, отнюдь. Он даже звал ее к себе, мол, поживи в комфорте, отдохни. Звал, правда, не настойчиво, да и жена молодая понимала, что лучше ей про легкие пути забыть, иначе она к хорошему быстро привыкнет и дом свой у трамплина забросит. А дом нельзя бросать, он обидится и хозяина поменяет. Виктор вздыхал, и все реже заводил разговор про обустройство. У него свои резоны: Мария как-то в смурной день, страдая вальгусной хромотой и еле приковыляв домой, застала благоверного… за мытьем окон. Трогательно и похвально, но только орудовал свободный художник тряпкой из касты неприкасаемых, которой Мария оттирала плесень в погребе. Бессмысленное это занятие оказалось — плесень оттирать. Плесень — она где живет, там и останется, а тряпку неопытная хозяйка оставила на случай очередной борьбы с чем-нибудь новым отвратительно грязным. Но окошки, глаза дома, облагороженные занавесками с васильками… — не заслужили они осквернения! Эх, бытовуха…
Разругались. Мужчина что ребенок: его нельзя ругать за то, как он делает, его надо хвалить за то, что он делает. Даже свободных художников, провозглашающих революционные методы в искусстве. Сказать по секрету, так и женщин нельзя ругать за то же самое, но кому это интересно. Даже кошку нельзя ругать за то, что она трофейно приволокла тебе на кровать дохлую мышь. В ссоре Виктор обронил застрявшую в мякоти памяти вероломную завитушку:
— Нет в тебе полета! Мелкая склочница. Тряпка тебе какая-то важнее человеческого порыва. Плесень не в погребе, а в твоей голове.
Виктор попросил прощения, когда Мария совсем разболелась. Заломило уже не только ноги, но и спину. Такое было ощущение, что между лопаток трещина, и она с каждым движением тела становится больше. Словно то, что мы называем спиной, кости и кожа, — все это рвется, как старая оберточная бумага, и каждый миллиметр разрыва вызывает адскую боль. Чтобы отвлечься в перерывах между спазмолитическими пилюлями и разным отчаянным самолечением, Мария училась классифицировать симптомы. Боль в спине была сухая, а стопы болели влажно. Под пальцами опухали суставные подушки, и от того подошва всякой обуви врезалась испанским сапожком. Но казалось, что эту болезнетворную набрякшую мякоть можно выдавить правильным массажем. И эта иллюзия странным образом помогала возрождаться для новых марш-бросков. А вот что было делать со спиной — непонятно.
Однажды утром прихватило так, что примечталась ненавистная больница, — там хоть кто-нибудь сердобольный принесет стакан сладкого чая. Почему-то мечталось о сахарных кирпичиках в блюдце, а рядом с ним — горячий напиток цвета густого янтаря. Бред, наверное, хотя разве такое бывает при суставных болях? К вечеру появился Виктор. Не такой уж он дезертир, если проинтуичил. Через некоторое время, переживая новую размолвку, Мария поздравила себя с выполнением условий договора. Все произошло, как обещала миловидная докторша: таблетки закончились — и началась беременность. Правда, не сразу, но Мария за треволнениями пропустила еще один повод для тревоги. Хоть какая-то польза от текущих неприятностей!
Вывод: оптимистичным врачам можно верить, вопреки молве. И даже тем из них, что молоды и носят игривые браслеты-монисты на ноге. Только маленькая претензия к моднице: она не предупредила, что вместе с животом начнет расти горб. Точнее, его фантом. И рассказывай после этого, что тебе еще не пора в клинику неврозов… Хотя первое время поведать о локальном телесном кошмаре было некому. Что подливало масла в огонь. Из воображаемой трещины начал расти невидимый бугор! Его можно было только нащупать! Спать на спине стало больно. А на животе — уже нельзя.
О том, чтобы выплакаться Виктору, и речи не было. Кому нужна горбатая женщина! Даже если изъян невидим — он осязаем. Первое, о чем Мария просила самых близких доверенных людей — это убедиться в наличии ее проклятого нароста или успокоить, что его нет. Наваждение оказалось не заразным, горба никто не почувствовал. Не было его! Но он был.
Еще и ныл, обиженно мучил тело ломотой, когда его не замечали в давке пригородного поезда. Типичные фантомные боли. Засыпая, Мария привыкла долго ворочаться, устраивая себе уютное гнездо, а теперь могла лишь в сиротливой позе эмбриона свернуться на боку. Пока живот позволял. «Может, у меня на спине еще один растет… спиногрыз!» — усмехалась Мария сама себе. И поняла однажды, что так она с ума сойдет от ужаса. Стали мысли приходить, о том, что она мутант и что старожилка не зря намекала на аномальность здешних пределов. Мобилизовавшись, барышня сказала себе «стоп!». Она, на минуточку, организатор праздников. Какой-такой горб?! Она не может позволить себе такой роскоши. И тем более, ей говорили, что она красивая, и значит, обязана беречь дар красоты. Красота — это тоже талант, и ее нельзя зарывать в землю. Ее надо взращивать и лелеять в любых условиях. Как всякой исполнительной девушке, Марии необходимо было знать, что она должна или обязана — вот тогда горы свернет! Сдерживая в жесткой узде панику, Мария натянула единственную выносимую больными ногами обувь — огромные сабо с ортопедическими стельками, приклеенными двусторонним скотчем, — и взяла курс на спасителя. Не по сезону, зато удобно и с полосатыми шерстяными носками. Стиль, даже пародия на него, — это всего лишь защита от хаоса. Пусть я горбатая и брюхатая, зато «что-то во мне есть», да?
Доктор Ликвор жил недалеко от магазина. Идти к нему вечером долго и страшновато, и сам он не особенно к себе располагал. Постоянно щурился и тут же удивленно поднимал брови, от чего его лоб был испещрен не полосками, а клеточками морщин. При живейшей мимике Ликвор изъяснялся немногословно и парадоксально. Дома сидел в вельветовом пиджаке стиляжного песочного оттенка, постоянно поглаживал ровно очерченную небритость, а из приемника неслось «hello, hello Mister Monkey». Такое впечатление, что Ликвор не жил здесь, а сам тоже кого-то ждал. Собственно, такую картину застала пришедшая лечить горб Мария. Как же ей стало не по себе! Ведь странный доктор имел полное право выставить ее вон. С чего она взяла, что он согласится принимать ее на дому и в нерабочее время?! С другой стороны, все знают, что у истинного мастера всякое время рабочее. Дом — его обитель и его кабинет, иного ему не дано, он ведь нигде не служит. В каждой деревне есть свой знахарь, а знахари, как известно, не сидят в клинике с десяти до шести.
— Помогите! Все, что ниже головы, — болит немилосердно. — Мария умолкла, чувствуя риторическое бессилие, и для важности выдавила из себя:
— Я… выполняю программу департамента!
Ответом ей было лишь бесстрастное журчание воды в рукомойнике и терапевтически верное предложение присесть, отдышаться и выпить чаю с вожделенными кирпичиками сахара. Хотя прохладная учтивость быстро сменилась ворчливым напором:
— Уж прямо-таки все, что ниже головы? А я полагаю, что как раз в ней первопричина, — и, оглядев гостью с ног до головы, огорошил ее, обращаясь в третьем лице. — Сразу видно, молоко-то на губах не обсохло. О ребенке совсем не думает. Ходит в марте почти босая. А если промокнет, застудится? Надо заботиться о том, что у тебя впереди, а не о том, что позади, девочка!
И стал задавать много интимных вопросов. Даже о ссорах с Виктором. О том, как он обижал Марию, какими конкретно словами. Выспросил, конечно, и о таблетках, которые прописала городская многообещающая авантажная победительная — и еще бог знает какая женщина-доктор, сиятельный ангел, о котором также подробно выспрашивал Ликвор, с каверзной ухмылкой потирая шею. Он знал ее. И даже очень близко. Тесна прослойка.
— Я научил ее многому. А она меня использовала и бросила. Что, думаешь, только девочек бросают? Иногда звонит мне по старой памяти, консультируется. Я не в обиде, я – всегда пожалуйста, если дело касается прочистки извилин. Еще раз повторяю, все из головы берется. Горбы и горбики – это наши обиды, наш плач по самим себе. Ставим сами себе потолок, чтобы не расти больше ввысь, потому что кажется — не выдюжим. Душа вверх просится, мы же ее потолком пришибаем. А ей расти хочется — вот и выходит горб.
Мария слушала и успокаивалась. Редчайший случай в жизни, чтобы тебе кто-то в домашнем разговоре разъяснил муку человеческую. Даже то, что сам знаешь, лучше вновь услышать от умного человека. Ликвор был странным, но без странности умная речь пресна. Хотя сомнения, конечно, вносили долю дисгармонии. Ну как это понимать прикажете: «Относись к своему спинному наросту как к противовесу»?
— Простите, я ни разу не видела, чтобы другим беременным требовались противовесы! — возразила Мария неожиданно резко.
— А почему должно быть все, как у других? Есть то, что только у тебя. Иначе ты не появилась бы на свете. Зачем божественной природе сплошные повторения? Люби свой уникальный горб, вместилище божественной частицы. А когда сможешь дать ей свободу — тогда и горбик рассосется. И, между прочим, откуда тебе знать, что там у других? У них свое невидимое и неосязаемое тобой. У каждого свое.
— Значит, это точно не от таблеток тех? Все-таки на них грешу, — вздохнула напоследок Мария, которую раздражала невозможность носить прекрасный новенький кожаный рюкзак, подарок фирмы на день рождения.
Ликвор разворчался и опять в третьем лице: мол, хоть кол на голове теши этим девицам! Объясняют же им на пальцах, как и что. Таблетки — это так себе, вершина айсберга. К докторице никаких претензий: как она обещала, так и вышло. Не следует ее удалять из записной книжки, и белый халатик ей не зря идет. А больным ногам нужны упражнения и обувь по сезону! Мария долго записывала рекомендации и ушла, почтительно раскланявшись, заглаживая свою бестолковость. Вдогонку Ликвор вручил ей во временное пользование сумку на колесах, чтобы тяжести не таскать.
После чего в мире стало на одного идеального мужчину больше.
На всякий случай, чтобы не увлечься новым «лучшим из возможных», Мария опускала себя на землю ехидством: «Нехитрое дело — пользоваться успехом у горбатых женщин. А что до красавиц в белых халатах, так они бегут от Вас… Mister Monkey! Витамин из дискотеки восьмидесятых годов, песня о клоуне, «веселом старом парне», который вышел в тираж, но еще даст фору молодым. Который смешит уже не за деньги и не ради славы. Прямо как Вы. Только в наших условиях сценарий выходит куда жестче». И тут же пришел на ум «потолок», не пускающий душу. Действительно, зачем, чуть завидев солнечного зайчика, давить его ногами? Ерничать и зубоскалить о добром человеке? Чтобы не полюбить нечаянно, это ясно, но эта защита давно превысила все нормы самообороны!
Словом, хватит обороняться, а то родильный ангел не прилетит. Если бы Мария знала, кто прилетит, а точнее пролетит, то ее смятение после визита к диковинному Ликвору продлилось бы куда дольше. Однако мысли занял Виктор, с которым никак не выходило ладной правильной жизни. Он приезжал, а Марии было неудобно с ним спать. Спереди живот, сзади горб, о котором она не хотела распространяться. Хотя плюнуть бы да сказать все начистоту, но язык не поворачивался. Удобно устроиться можно было разве что по диагонали. Ногам тоже необходим был простор и особое положение. А еще грудь, наливающаяся молоком и сочащаяся, особенно по ночам. Впрочем, сие уже мелочи на фоне общей картины. Готовясь ко сну, Мария чувствовала себя гигантской надувной медузой, с каждым днем разрастающейся в разные стороны. Не женщина, а аттракцион в Лунапарке! Вот она, участь бодрящихся устроительниц праздников, — сами себе кривое зеркало…
Виктор не знал, как себя вести. Привозил продукты полезные, но невкусные, бормотал что-то о канализации, о фундаменте, о плинтусах. Развивал другие непопулярные темы. Не клеилось. И, казалось бы, какой вздор — из-за кровати человека из дома гнать! Он же от души о доме радел, и сам увязал в своих намерениях, потому как не ахти какой хозяйственник. И у Марии дипломатия шита белыми нитками: не умела скрыть неумолимого желания, чтобы дядя оставил сумки и убрался восвояси, не мельтешил. Виктор не дурак, намек понял. Все-таки, он действительно лучший из возможных! «Ничего, ничего, когда понадобится, вернется, — уговаривала себя Мария. — Как ушел, так и придет». Махнула руками: правой — на патриархат, левой — на матриархат. Пусть идет не как у всех, а как у меня одной.
Если бы не Ликвор, ни за что бы так не осмелела — хорошими мужчинами разбрасываться. Но самый дерзкий кульбит еще предстоял. Началось все с обыкновенной прогулки, что в одиночку нагнетает печаль. Но вечер случился по-августовски обещающий хорошее, и безбрежное закатное солнце бередило округу. И Мария, будучи уже на сносях, когда ребеночек головкой буравит выход, нестерпимо захотела побродить. Думала даже взять все необходимые документы и пожитки и махнуть в город. Там фланировать мимо лучшей больницы, и если начнутся схватки, попасть в долгожданный комфорт хоть на недельку. Отказать роженице не имеют права, даже безденежной. Вот такие рисковые мысли. Тянуло ее скорее не к комфорту — к людям. Дома-то какой-никакой минимум санитарных удобств присутствовал. Но постоянным словом перекинуться не с кем, нужным словом. В мечтах о слове Мария и вышла на променад. Правда, не решилась на дальний бросок, по негласному местному почину вышла к трамплину. Задрала голову, увидела — наверху кто-то стоит неподвижно. Кому-то тоже одиноко. Мария остановилась под нахлынувшим на нее желанием крикнуть, протянуть руку помощи неизвестному, но вместо этого стала вдруг резко раздуваться и… лопнула! Нет, пожалуй, описать точную хронологию ощущений не получится теперь. Спина как будто раскололась на две части, потом короткий болевой шок, после которого Мария обнаружила себя… летящей. Именно так! Горб-то оказался зреющими крыльями.
Сколь вместительна утроба человеческая! И летать ей привычно. Примерно как плавать, только интересней. Чувствуешь себя объемным, но легким, как дирижабль. Неповоротливым, правда, но это уже издержки положения, так сказать. Мария медленно и блаженно поднялась над лесом. Разглядела стоящую на трамплине — это оказалась нелюдимая соседка из дома с волкодавом. Мария звала ее ликующе и пыталась помахать, но тело было слишком увлечено воздухоплаванием и на посторонние действия отвлекаться не желало. Зов не был услышан, — и бог с ним. Главное, что теперь Виктор не скажет: нет в тебе полета. Есть полет! Медленный и плохо управляемый, — наверное, так летали бы пингвины, если б могли, — но ведь есть же… Мария, конечно, хотела разглядеть свои крылья, новый чудесный орган, но они играли с ней, не давались взгляду. Опять-таки сильно вертеть головой не получалось из-за опасения нарушить аэродинамику. Да и ладно, полюбопытствовать можно после, на земле, а сейчас — такая стихия! Мозги сквозняком прочистились на раз. И телу как вольготно — все кости и суставы будто на место встали. «Ах, поверьте мне люди, — готова была вопить Мария, — Один полет заменяет годы терапий, хирургий и аутотренингов!». Раскатала губу — теперь, мол, на работу летать буду. Дай-ка сейчас потренируюсь, долечу до города…
— …Мэри Поппинс все читали. Пожалуй, лучшее описание эйфории, вследствие которой возникает парение… но у меня произошло как-то враз…
Мария слегка недоумевала: вот она уже лежит на земле, на чьей-то куртке, над ней склонилась соседка, которая с тревожным и сочувственным лицом слушает бредни. А Мария знай наяривает, заливает — в перерывах между приступами жуткой боли. Похоже, схватки. И горба никакого не чувствуется. «Та-ак, постепенно избавляемся от активов», — пронеслась в сознании идиотическая фраза. И Мария расхохоталась. Так прекрасно жить! Хотя и странно бывает, прямо скажем. Вот соседка, дура-баба. Надумала сигать вниз с трамплина. Дети у нее, видите ли, не получались, и, значит, дом должны были отобрать. И муж напрягся, и надоело все.
— Ты не дергайся, иди к Ликвору быстрее, почему раньше к нему не обратилась?! — доверительно поучала Мария соратницу по недавним неприятностям.
— К этому… клоуну? — испуганно хмурилась соседка. — А он в этом понимает?
— Он во всем понимает. Срочно зови его. Поеду в больницу только с ним.
Конфидентку проняло. Личный пример — великое дело. Вскоре Марии стало не до смеха и не до поучений. Ликвор действительно появился, и бубнил докторам «неотложки» о какой-то эстрогенной левитации как разновидности родильной горячки, о необычном гормональном воздействии на организм, о наследственности по женской линии: вот, мол, если родится девочка, то у нее может повториться… Медработники заслушались. Им-то что, они никуда не торопились, привыкли к женским воплям, а вот эстрогенная левитация — птица редкая, от чего же багаж баек не пополнить.
Родила Мария к утру. Девочку. В страшных, между прочим, муках, хотя врачи записали ее роды как легкие. Виктор расплакался и про полет пропустил мимо ушей. Меж тем Мария неоднократно указывала на то, что раз она, летая, заметила на трамплине соседку, значит, никакой это не сон и не галлюцинация! Кормящая мать теперь только и мечтала о том, как бы снова полетать, и размышляла, полетит ли ее дочь, сбудется ли обещанное по наследству. Потом приехала мама, теперь уже бабушка, и шепотом удивлялась дочкиному мужу: «Он такой… взрослый». То есть старый, понятно и ежу. Но Мария ответила, что сделала лучший выбор из возможных. И бывает ли иначе?