Повесть
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 1, 2009
Алиса ПОНИКАРОВСКАЯ
Прозаик, драматург. Родилась в 1969 году в Омске. Окончила факультет журналистики Омского государственного университета и Высшие Литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Работала корреспондентом и редактором в печатных изданиях и на телевидении; натурщицей, модельером-конструктором, музейным смотрителем. Автор книг «Время полной луны», «Нарисуй меня счастливой» (под псевд. Алиса Лисовская), «Игра в ошибки». Роман «По дороге в рай» номинировался на Букеровскую премию (1997), удостоен литературной премии им. Ф. М. Достоевского. Публиковалась в различных сборниках и периодических изданиях. Член Союза российских писателей.
ФАТА МОРГАНА
Повесть
Сюзанна привычно проснулась за пять минут до звонка будильника. Протяжно зевнула, пошарила рукой рядом. Так и есть. Юрка опять куда-то убрался с утра пораньше. И чего ему не спится в пять-то часов утра? Наверное, опять подался по холодку с утра пораньше бутылки собирать. Сколько раз она ему твердила, что заниматься этим нужно с вечера, вон сколько развелось бойких старушек да подростков, чуть зазеваешься, а заветная бутылочка уже ушла из-под самого носа. Да и холодно сейчас. Мало кто промозглым октябрьским вечером на улице пиво пьет. Люди все больше по домам, да по ресторанам отсиживаются после работы. Вчера, когда за хлебом ходила, заглянула в огромное светящееся окно соседнего ресторана. Если своей жизни нет, так хоть на чужую полюбоваться. А там — чисто как в сказке — столы бархатными скатертями покрытые, бокалы да тарелки на них сверкают, музыка красивая играет, и люди сидят в золоте и нарядах. Одна дамочка за столиком прямо у окна мизинчик оттопырила, бокал странной формы — на воронку похожий, через которую Юрка обычно самогон в бутылки наливает, — держит и маленькими глоточками цедит что-то белое, вроде водки, только со странным отливом зеленоватым. И на кавалера своего хитро так поглядывает из-под кривой челки в разные цвета покрашенной. Больше Сюзанна не увидела ничего — швейцар отогнал.
— Появишься еще здесь, побирушка, милицию вызову!!!
Пришлось отойти, хотя в груди все кипело: какая же она побирушка? Крыша над головой имеется, руки-ноги целы, слава Богу, да и работа есть, не то, что у некоторых!
Сюзанна тяжело вздохнула, потянулась и села, спустив ноги на пол. По цементному полу нещадно дуло. Кожа сразу покрылась мелкими пупырышками. Сколько просила Юрку какой-нибудь завалящий коврик раздобыть, а ему хоть кол на голове теши! Как только деньги появятся, так сразу за бутылку, будь она неладна!!! Сюзанна всунула ступни в разбитые Юркины ботинки, служившие ей домашними тапочками, и поднялась. От души зевнула, обнажив желтые, испорченные зубы с торчащими обломками корней. Хоть бы ночью ветра не было, тогда листвы не так много падает! Прошлым утром после ночного ливня да ветра столько тачек с опавшими листьями перетаскала, до сих пор плечи болят, и мозоли на ладонях ноют.
На завтрак — кружка пустого чая, Юрка, стервец, опять весь сахар на самогон перетаскал. Привычно шуганув со стола самых неповоротливых тараканов, Сюзанна порылась в пакете с остатками хлеба, обрадовалась половине засохшей булки. После горячего чая с булкой в желудке стало горячо и приятно. За грязным окном не было никакого намека на утро: низкое черное небо, затянутое рваными клочьями туч.
— Осень, — почему-то вслух сказала Сюзанна и стала одеваться.
Ровно в половине шестого она вышла из подъезда, привычно волоча за собой метлу и лопату — неотъемлемый рабочий инструмент любого дворника.
Участок у Сюзанны был тот еще: огромная сталинская высотка на Котельнической набережной в самом центре Москвы. Этакий город в городе. Если кому посчастливилось жить в этом доме и в нем же работать, то можно вообще никуда не ходить больше. Зачем? Все необходимое — под боком: несколько магазинов, почта, сбербанк, прачечная, химчистка, кинотеатр, мебельный салон, парикмахерская и четыре ресторана. Понятное дело, одному дворнику, даже супер-профессионалу, с такой махиной не справиться. Обслуживала территорию высотки бригада дворников из десяти человек. Старшей была Надежда. Сюзанна не любила ее: слишком много претензий вываливала Надежда в ее адрес. То ей площадка плохо убрана, то снег не так расчищен, то листьев слишком много. Кто ж виноват, что эти проклятые листья все валятся и валятся?! Сюзанна-то здесь при чем? Но возражать Надежде было себе дороже: могла премии лишить или зарплату урезать, у старшей какие-то знакомые в бухгалтерии водились, Тайка-дворничиха недавно рассказывала, что сантехник Вася вовремя на работу не явился, и Надежда ему штраф впаяла на всю премию. Так что лучше помалкивать, да кивать послушно, от нее, от Сюзанны, не убудет.
Листьев за ночь нападало немало. Сюзанна привычным движением распахнула огромный мешок для мусора, отставила к заборчику лопату, подхватила метлу и в ту же секунду услышала за спиной собачий вой.
— Пшла вон! — обернувшись, взмахнула метлой Сюзанна, отгоняя бродячую собаку. Собака взвизгнула и шарахнулась в сторону, а Сюзанна в то же мгновенье застыла, словно вкопанная.
Подотчетная ей территория находилась внутри высотки: внутренний дворик, детская площадка, огороженная забором и запирающаяся на ночь, чтобы всякие хулиганы не бесчинствовали и водку не пили, и крутой склон с левой стороны. По этому склону когда-то давно, в незапамятные времена, решили проложить лестницу, и рьяно взялись за дело, но то ли денег не хватило, то ли передумал кто, и лестница получилась ровно до половины склона. Правда, народ это не испугало, и те, кто хотел срезать дорогу до метро — а таких было немало — протоптали от лестницы тропинку. Передвигаться по этой тропинке можно было только летом, в сухую погоду. Во время дождя тропинка превращалась в жидкое месиво, а уж про зиму и говорить нечего — скользко так, что можно шею себе свернуть. Сюзанна сама никогда этой тропинкой и лестницей не пользовалась, зачем Бога гневить, подвернется нога или на траве поскользнешься, косточек не соберешь! Лучше уж медленно, но верно, в обход. Целее будешь. А кто-то вот добегался, не уберегся…
Сюзанна сделала несколько осторожных шагов и наклонилась над распростертым на асфальте телом. Стало светать, и в неверном, блеклом свете октябрьского утра, на Сюзанну с абсолютно белого лица взглянули невидящие, широко открытые глаза молодой женщины. Длинные волосы застыли в чем-то темном и вязком, Сюзанна не сразу поняла, что это — кровь, так ее было много. Видимо женщина, споткнувшись, пролетела по тропинке до асфальта и пробила себе голову о камень. Женщина была хорошо одета, и даже мертвая источала тонкий, едва уловимый аромат дорогих духов. Сюзанна нагнулась ниже. Лицо покойницы почему-то показалось ей смутно знакомым. В мертвых зрачках отразился оранжевый жилет дворничихи, потом Сюзанна увидела в них свое лицо, перекошенное и искаженное, всхлипнула по-бабьи, и, развернувшись, понеслась в свою каморку, оставив на улице рядом с покойницей весь нехитрый дворницкий инвентарь.
Она влетела в квартиру, тяжело дыша, захлопнула дверь на все замки, словно мертвая женщина гналась за ней, и только тогда заметила, что вместо метлы прижимает к груди черную кожаную сумку. Каким образом эта сумка оказалась у Сюзанны, она, убей Бог, вспомнить не могла.
«Чего делать-то? — Сюзанна в панике заметалась по комнатушке, сшибая немногочисленные пожитки. — Скажут, украла, а значит, и убила! Сейчас милиция приедет, и так разговоров не оберешься! А то еще в отделение потащат, на пятнадцать суток посадят, попробуй потом докажи, что я сама ее только мертвую и видела! Дома оставлять нельзя, а вдруг обыск? Господи, че ж делать-то?»
Словно подслушав ее мысли, в дверь забухали кулаками. Сюзанна даже присела от страха и, мало соображая, что делает, сунула сумку за окно. Там со стороны улицы была приварена железная решетка, на которую из-за отсутствия холодильника Сюзанна выставляла остатки еды, если таковые имелись.
— Анька, ты охренела, что ли? — в дверь затарабанили с новой силой. — Открывай немедленно!!!
Трясущимися руками Сюзанна отперла хлипкие замки, наскоро перекрестилась: слава тебе Господи, не менты!!!
Юрка ввалился в коридор, поддерживаемый с одной стороны таким же плохо стоящим на ногах приятелем.
— Ты чего заперлась-то? — Юрка пьяно прищурился. — Воров боишься или маньяков? Так красть у нас вроде нечего, а порядочный маньяк от тебя сбежит, как только физиономию твою увидит.
— На себя посмотри, — привычно огрызнулась Сюзанна. — Шесть утра, а ты нажрался уже!
— Не твое собачье дело! — Юрка помотал у нее перед лицом грязным пальцем. — Еще древние римляне говорили: ин вино веритас. Истина в вине, понимаешь? Только чтобы до этой истины докопаться, столько вина нужно выпить! Вот и мучаюсь от собственной жажды знаний.
Юрка когда-то закончил медицинский институт и любил ввернуть в разговор что-нибудь заумное из латыни. Это теперь Сюзанна знала, что все его слова ровным счетом ничего не значат, а поначалу удивлялась и уважала даже… Может быть древние греки и древние римляне действительно были умными людьми, Сюзанна с этим спорить не собиралась, но смысл их высказываний всегда оставался для нее непонятен. Ну, в самом деле, что это такое: истина в вине? Паскудство это, а не жажда знаний! Тьфу!
— Проходи, друг! — между тем распоряжался Юрка, засовывая сизый от пьянства нос в немногочисленные кастрюли. — Бля, опять жрать нечего!
— У меня это, — икнул новоявленный друг и вытащил из авоськи две сморщенные рыбины, — У-угощаю.
Юрка выставил на грязный стол бутылку мутного самогона, вытащил из ящика нож:
— Сейчас мы эт-то дело почистим! Эх, лучка бы еще…
Сюзанна бросила тоскливый взгляд за окно: до сумки теперь как минимум пару часов не добраться.
— А ты чего не на работе? — неожиданно осведомился Юрка. — Уволят без выходного пособия под забор! На моей шее сидеть не позволю! Поняла?
— Иду я уже, — Сюзанна шагнула к двери. — Проспала чего-то сегодня.
— Иди-иди, — тут же откликнулся Юрка, наливая самогон в треснутый стакан. — Баба с возу — кобыле легче.
Гость довольно заржал.
Сюзанна вышла из квартиры и медленно пошла внутрь высотки со смутной надеждой в душе, что тело женщины уже нашли, и ей не придется никого вызывать, никому ничего объяснять, говорить…
Ее надежды не оправдались. Женщина лежала там же, в той же позе, только глаза ее, казалось, подернулись какой-то белой дымкой. Сюзанна не сразу поняла, что не дымка это, а белый снег, который падает в открытые глаза и не тает…
— Анна! — раздался грозный оклик из-за плеча. — Ты чего стоишь, как истукан?! Убирать кто будет?!
Сюзанна вздохнула, развернулась и обреченно зашаркала навстречу Надежде.
Приехавший милиционер оказался до занудства дотошным. Извел Сюзанну своими вопросами: что, да как, да не было ли рядом никого. Сюзанна держалась стойко: вышла, увидела, испугалась, потом Надежда подошла, вместе с ней и милицию вызвали. Никого больше не видела, ничего не слышала, женщину эту знать не знает, угораздило же ее именно на Сюзаннином участке себе шею свернуть!
— Сумка была у нее? — допытывался милиционер. — Хорошо одетая, явно не нищая и без документов?
— Не было сумки! — насмерть стояла Сюзанна. — Может, она давно тут лежит, вот и утащил кто.
— Проверим, — милиционер покосился на большие Сюзаннины руки в красных цыпках.
Сюзанна моментально среагировала, спрятав их за спину. Но тут же одумалась — что это она! — и засунула ладони в карманы оранжевого жилета.
— Ладно, гражданка Соболевская, можете пока быть свободны. Если понадобитесь следствию — вызовем. Кстати, а знаменитый профессор Соболевский не родственник вам?
— Нет, — чуть резче, чем нужно, мотнула головой Сюзанна, вздохнула с облегчением и отошла в сторонку, где кучкой стояли остальные дворничихи во главе с Надеждой.
— Надежда Васильна, мне участок-то когда убирать?
— Дура ты, Анька, — отозвалась вместо Надежды Тайка. — У них тут сейчас следственная группа работать будет, а ты своей уборкой все следы уничтожишь!
— Иди домой, Анна, — разрешила Надежда. — Завтра с утра все уберешь. Инструмент только забери.
Сюзанна послушно подхватила метлу и лопату.
— А вы чего стоите?! — неожиданно напустилась Надежда на других женщин. — Работы мало? За просмотр деньги не платят! Идите по участкам, нечего тут у милиции под ногами болтаться!
— Гражданочки, секунду! — остановил милиционер дворничих. — Если кто-то из вас найдет сумку, или кошелек, или портмоне, или вообще что-нибудь подозрительное — ни в коем случае руками не трогать, сразу звать меня! Понятно?
— Понятно, — вразнобой протянули дворничихи и разбрелись по участкам, каждая теша себя надеждой, что именно на ее участке обнаружатся улики, так необходимые следствию.
Сюзанна вошла в парадный подъезд. Обычно она входила и выходила из квартиры через черный ход, чтобы не попадаться на глаза жильцам. Так было длиннее, но спокойнее. Сейчас же обходить половину дома ей не хотелось. Массивная деревянная дверь тяжело приоткрылась, пропуская ее в огромный холл с колоннами, залитый электрическим светом.
Консьержка Маша, похожая на бесцветную серую мышь, отложила вязанье и даже приподнялась над стулом.
— Ань, говорят, ты труп у нас во дворе нашла?
— Нашла, — Сюзанна не любила Машу за ее привычку всюду совать свой острый нос.
— Страсть-то какая! Убили ее, что ли?
— Упала, наверное. Милиция разберется, — Сюзанна обошла Машин стол, свернула налево к лифтам, вышла на лестницу и привычно спустилась на этаж вниз. Ее каморка находилась в полуподвале и имела всего два окна, выходящих на улицу, наполовину запертых со стороны улицы в бетонные прямоугольники. Из-за двери неслась разухабистая песня. Через коридор, в комнате сантехников горел свет.
— Дядь Вась, можно я у тебя посижу? — заглянула в каморку Сюзанна.
— Опять твой Юрка в загуле? — понимающе поднял голову дядя Вася. — Проходи, садись, дивана не жалко. Чай будешь пить?
При одной мысли о еде Сюзанну неожиданно затошнило. Перед глазами всплыло белое лицо покойницы, и открытые глаза, припорошенные снегом.
— Нет, спасибо, я просто посижу… Через пару часов он уснет…
Сюзанна ошиблась минут на пятнадцать. Когда она вошла в квартиру, Юрка спал прямо на кухне, уронив голову на заплеванный рыбьей чешуей стол. Юркин собутыльник испарился, прихватив с собой две последние ложки.
Сюзанна потрясла Юрку за плечо, проверяя, насколько крепко он спит. Тяжелое тело качнулось и упало с табуретки на пол. Сюзанна привычно накрыла его протертым в нескольких местах одеялом и опасливо полезла за окно. Сумка по-прежнему была там. Воровато озираясь по сторонам, словно кто-то мог наблюдать за нею, Сюзанна зашла в комнату и закрыла за собой хлипкую дверь. Опустилась на разобранную кровать и положила сумку на колени. Стряхнула с холодной кожи мелкие снежинки. От сумки исходил тот же тонкий, неуловимо приятный аромат, что и от мертвой женщины. Тонкая черная кожа приятно холодила пальцы. Сюзанна несколько раз зачем-то провела по сумке рукой. Потом осторожно щелкнула золотым замочком, медленно потянула молнию. Осторожно вытащила первое, чего коснулись ее пальцы. В руках Сюзанны оказался чужой паспорт. Сюзанна несколько мгновений держала на весу красную книжечку, потом открыла. С фотографии на нее смотрела, улыбаясь, красивая длинноволосая девушка.
— Стрельцова Светлана Владимировна, — почти по слогам прочитала Сюзанна и охнула, прижав чужой паспорт к груди: так вот почему лицо мертвой женщины показалось ей знакомым! В глазах Сюзанны потемнело, и она провалилась куда-то далеко и глубоко, туда, куда уже давно запрещала себе даже заглядывать, в прошлое, которого никогда не было и не могло быть у дворничихи Аньки.
…Огромная комната, заставленная старинной мебелью, массивная хрустальная люстра под потолком, в тонких стрелах которой запутались утренние лучи солнца. Веселые зайчики повсюду, шелковые стены цвета морской волны кажутся водной рябью, в которой тонут огромные белые лилии, укутанные длинными зелеными стеблями. Над кроватью Сюзанны склоняется большой человек, в его глазах плавают веселые искорки, похожие на рыбьи икринки, только цвет у них не черный и не красный, а почти янтарный. Янтарь, обрамленный зеленью, это так красиво… Эту красоту не портят даже круглые очки в тонкой золотой оправе, которые чудом держатся на крупном, мясистом носу. От человека пахнет улицей, табаком и дорогим одеколоном.
— Проснулась, доченька? — круглое лицо придвигается ближе, Сюзанна тянет руку, чтобы коснуться рыжеватой, аккуратно подстриженной поросли на подбородке, ее губы сами по себе растягиваются в улыбку, от человека веет добротой и теплом, он не несет в себе зла, Сюзанна понимает это совсем еще маленьким сознанием, всем существом ощущая бесконечную любовь, сквозящую во взгляде этих янтарно-зеленых глаз.
— Дмитрий, ты с ума сошел! — раздается резкий голос откуда-то сзади.
Человек растерянно улыбается, словно пойманный с сигаретой первоклассник. Его лицо отодвигается куда-то далеко. Сюзанна вздрагивает и заливается отчаянным плачем.
— Ты напугал ребенка! — так же резко чеканит голос. — Разве можно к малышке, прямо с улицы, не раздевшись, не помыв руки?! Ты представляешь, сколько заразы носится вокруг?!
Сюзанна отчаянно рыдает. Ее пугает этот металлический голос, ей хочется, чтобы большой человек вернулся, чтобы он снова посмотрел на нее своим янтарно-зеленым взглядом полным любви. Вместо этого над ее кроватью возникает строгое тонкое женское лицо. Волосы туго стянуты в аккуратнейший пучок на затылке, кажется именно от этой прически, которая не может не доставлять боль, лицо матери искажено вечным недовольством. Серые глаза светятся огнем, но это совсем не похоже на янтарь в зеленом, в этом огне нет тепла — холодный жемчуг с налетом стали. Тонкие руки приближаются к Сюзанне, вынимают ее из кровати, прижимают к плоской груди. В этих движениях нет тепла, они угловаты и механичны, словно работа конвейера. Сюзанна захлебывается плачем, мать недовольно морщится — между бровей появляется глубокая борозда.
— Катя, успокойте ребенка!
Вторые руки округлы и мягки, от обладательницы их пахнет молоком и свежеиспеченным хлебом, огромная грудь колышется под белой ситцевой рубахой, и — ромашки, много-много ромашек среди необъятности зеленого сарафана. Сюзанна утыкается носом в самую большую ромашку и мгновенно замолкает…
…В комнате полутемно. Окна закрыты тяжелыми портьерами. Огромная люстра под потолком мертво поблескивает хрустальными подвесками. Ровную полосу света дает настольная лампа, с абажура которой свисают желтые бахромушки. На красном ковре с зигзагообразными узорами эта полоса пересекается с еще одной полосой, которая тянется из-за приоткрытой створки большой белой двери. На пересечении двух этих полос — три тени. Они накладываются друг на друга, словно исполняют какой-то ритуальный танец, сдвигаясь то вправо, то влево.
— Это излечимо? — пронзительный голос матери не смягчает даже то, что она говорит почти шепотом. — Почему? Почему это случилось?!
— Родовая травма, внутриматочная инфекция, поздняя беременность, тяжелые роды, да мало ли что еще, — густой бас второй тени не пугает Сюзанну. Он принадлежит человеку в белом халате, который только что возился с ней, показывал ей какие-то предметы, мял ее, щупал, Сюзанне было щекотно, и она смеялась, а человек все время бубнил что-то своим густым басом и подмигивал обоими глазами, смешно поднимая то одну, то другую бровь. Глаза его круглые, как горошины, с совиными мешками под ними, напоминали раскрытую раковину с матовым перламутром внутри. Только вместо холодной жемчужины в этой раковине катался озорной коричневый шарик.
— Моя дочь… Боже мой, моя единственная дочь! — мать окончательно переходит на трагический шепот.
— Не расстраивайтесь вы так! Замедленное развитие — это не олигофрения и не что-то похуже. Уверяю вас, это лечится! Нужно только внимание и терпение, терпение и внимание. С девочкой нужно будет заниматься и заниматься. Есть огромное количество программ, я дам вам телефон потрясающего специалиста в этой области, он расскажет вам все подробно и будет курировать девочку по мере возможностей.
— Никаких посторонних врачей! — оказывается даже шепотом можно так противно кричать. — Незачем выносить сор из избы! Вы — старинный друг нашего дома, и я надеюсь…
— Лизонька! — останавливает ее мягкий баритон отца. Сюзанна радостно улыбается его голосу. — Не нужно так нервничать! Алексей Николаевич хочет, как лучше…
— Сколько раз я просила не называть меня Лизонькой! — в голосе сквозит пронзительное раздражение. — Неужели ты не понимаешь, Дмитрий, чем это грозит нашей семье?! Завтра вся консерватория будет говорить о том, что дочь профессора Соболевского слабоумная!!! Господи, а что скажут твои коллеги за рубежом?!
— Лизонька, о чем ты?! При чем тут консерватория?! При чем тут коллеги?! Речь идет о нашей дочери, о ее здоровье, о ее дальнейшей жизни, о ее счастье, наконец!!! Как ты можешь думать о таких вещах?!
— Если бы я не думала о таких вещах, ты никогда не стал бы профессором!!! Алексей Николаевич, Бога ради извините, — пронзительный голос становится вкрадчивым. — Я просто слегка не в себе от того, что вы мне сейчас сообщили. Разумеется, оставьте телефон вашего доктора, мы обязательно в ближайшее же время ему позвоним. Только я умоляю вас держать пока все в тайне.
— Разумеется, Изольда Викентьевна. Позвольте ручку. Всего хорошего. Разрешите откланяться!
Хлопает входная дверь. На переплетении световых полос остаются две тени. Торопливый шепот отца:
— Ну что ты, Лизонька, что ты?! Не плачь, родная, мы найдем специалистов, мы подключим знакомых, мы наймем лучших учителей! Сюзанночка поправится, вот увидишь!
— Дмитрий, обещай мне! Ты должен мне обещать!!!
— Все что угодно, родная! Все, что пожелаешь!
— Никто! Слышишь?! Никто! Ни один человек! Ни один врач! Никто! Не должен об этом знать! — чеканит мать таким тоном, что Сюзанна съеживается и лезет с головой под одеяло.
— Лизонька, да Бог с тобой… — растерянно лепечет отец.
— Я все сделаю для нее сама! Все! Обещай мне!
— Но…
Громкий всхлип несется по коридору.
— Лизонька, обещаю! Только не плачь! Родная моя, я знаю, ты все сделаешь сама, я же просто хотел, чтобы тебе было легче… Обещаю, слышишь! Только не плачь!!!
Тогда Сюзанна в первый раз услышала, как мать плачет.
В эту же ночь Сюзанна неожиданно проснулась от чьего-то пристального взгляда. Она приоткрыла глаза, но тут же зажмурилась, испугавшись странного выражения на лице матери.
— Боже мой! Моя дочь — дебилка! Лучше бы тебе вообще не родиться…
… — Скажи: ма-ма! — лицо матери спокойно, но в глазах уже сверкают молнии бешенства. — Все нормальные дети уже давно говорят! В этом нет ничего сложного! Скажи: ма-ма!
Сюзанна привычно втягивает голову в плечи. Ей хочется провалиться сквозь землю и никогда не находиться в этой комнате, не слышать этого пронзительного голоса, не плавиться от страха под пристальным взглядом этих стальных глаз.
— Стой прямо! — тут же одергивает ее мать. — Ты уже большая девочка и должна понимать, что хорошо, а что плохо. Не смей кособочиться! — ледяная рука впивается в детское плечо.
Сюзанну передергивает от страха, она перестает вообще что-либо соображать. По ногам, по новеньким белым колготкам, по черным лакированным туфелькам с красивой блестящей пряжкой течет горячая струйка мочи.
Мать стремительно поднимается:
— Катя!!! Немедленно переоденьте ребенка!
Сюзанна отчаянно плачет. Ей страшно, стыдно и обидно. Она понимает, она все понимает. Но когда открывает рот, вместо долгожданных слов изо рта вылетают какие-то невнятные звуки. От металлического голоса матери, от ее напряженных, впившихся в лицо, острых, буравящих зрачков, от холода ледяных рук, от ожесточенной настойчивости, все внутри Сюзанны превращается в один дрожащий комок. Уменьшается голова, втягивается в плечи, все тело начинает странно болеть, словно его перекручивают в центрифуге стиральной машины, внутренности сжимаются до размера игольного ушка, и только сердце становится, как огромный барабан, и стучит, стучит, стучит… И стук этот вкручивается в виски огромной железной дрелью…
…Залитый солнцем асфальт, разлинованный цветными мелками. Здесь и классики, с заветной надписью «Рай» в очерченном полукруге, и неуклюжий заяц с косыми глазами, и медведь, очень отдаленно напоминающий царя сибирских лесов, и девочка со спущенным гольфом на тощей ноге и перекошенным портфелем в растопыренной руке… Тень от больших деревьев падает на разлинованный асфальт, легкий ветер колышет пожелтевшую листву, нарисованные человечки и звери оживают, почему-то им ничуть не больно от того, что прямо по ним шагают десятки маленьких и больших ног, обутых в лакированные ботиночки и сандалии, кроссовки и туфельки на каблуках… Взволнованные первоклассники сжимают портфели потными ладошками и крутят разномастными головами во все стороны. Чем-то они напоминают взъерошенных воробьев, настороженно-любопытных, косящих блестящими черными глазами по сторонам в поисках заветной крошки. Не менее, а, скорее, даже и более взволнованные мамаши одергивают фартучки, застегивают курточки, расправляют бантики, снимают невидимые соринки с одежды будущих покорителей знаний. Звенит первый звонок, распугивая стайку оказавшихся неподалеку голубей. Огромный десятиклассник несет на руках малышку с большим железным колокольчиком. Обхватив его двумя руками, девчушка самозабвенно раскачивает колокольчик из стороны в сторону, и ее темные волосы, затянутые в длинный, подвитый хвост, раскачиваются в такт движению. На лице у девчушки радостная улыбка, колокольный звон оживляет толпу, уже не видно под обилием обуви разлинованный асфальт с классиками, зайцем, медведем и девочкой, глаза Сюзанны полны немого восторга: ей нравится все: накрахмаленный белый фартучек, коричневое платьице чуть выше колен с белым, ажурным воротничком, связанным Катей, новенький портфель-ранец с огромным котенком вместо кармана, черные лакированные туфельки на ногах и — самое главное — белые гольфы с завязанными бантиком пушистыми папмушками. Звон колокольчика увеличивает ее восторг, хотя, казалось бы, куда, куда еще больше, ей кажется, что еще немного, и она взлетит, как стайка вон тех воробышков, но ледяная рука ложится на ее плечо, с силой сжимает его.
— Назвали твою фамилию! — шипит ей куда-то в макушку мать, изо всех сил улыбаясь. Ее улыбка не настоящая, Сюзанна не видит, но хорошо представляет натянутую гримасу материнского лица. От руки по плечу и дальше, по правой стороне тела, оттуда по левой, отдаваясь в затылок, а потом куда-то вниз живота, еще ниже, на уровень коленок, и оттуда в ступни, закованные лакированными туфлями, ползет обжигающий холод, Сюзанна застывает на месте, не в силах сдвинуться с места.
— Ты слышишь меня?! — в голосе матери неподдельная ненависть. — Назвали твою фамилию! Ты должна подойти и встать в строй!
Ноги налиты свинцовой тяжестью, Сюзанна не может сдвинуть их с места, ее рот непроизвольно раскрывается, кривится, изгибается, еще пару секунд и изнутри нее, изнутри этого застывшего от страха организма вырвется дикий крик, еще секунда и…
— Ты чего стоишь? — раздается рядом с Сюзанной детский голос.
Это так неожиданно, что Сюзанна мгновенно отмирает и поворачивает голову.
Девчушка, которую только что нес на руках красавец — десятиклассник, внимательно и ласково смотри на нее, и протягивает тонкую руку.
— Пойдем, это совсем не страшно.
И неожиданно для себя, Сюзанна делает шаг вперед. Ледяная рука отпускает ее плечо, Сюзанне становится немного легче, по всему телу расползается неуловимое тепло, которое перетекает в нее из маленькой ладони темноволосой девочки.
— Как тебя зовут? — спрашивает ее неожиданная спутница, и Сюзанна отчетливо, почти не спотыкаясь и не путаясь в буквах, отвечает:
— Сюзанна.
— А я — Лана, — встряхивает волосами девочка и слегка пожимает Сюзаннину ладошку. — Не бойся, все будет хорошо…
…Вечером в гостиной собираются избранные. Сюзанна сидит во главе стола, весь угол за ее стулом завален подарками. Тут и кукла-первоклассница в накрахмаленном кружевном фартуке, и множество интересных книжек, которые Сюзанне еще предстоит прочитать, и огромная карта мира с венами-реками, и набор заграничных фломастеров, и еще много-много всего интересного. Мать мило улыбается гостям, не забывая периодически бросать быстрые взгляды на Сюзанну: правильно ли сидит, не ссутулится ли, так ли, как положено, держит вилку и нож. Сюзанна уже знает, что все, что бы она ни сделала — будет сделано не так. Мать всегда найдет повод, чтобы отчитать ее. Поэтому Сюзанна благоразумно сидит над пустой тарелкой, расправив плечи с такой силой, что лопатки почти касаются друг дружки. На все попытки Кати положить ей в тарелку вкусненькое, Сюзанна отвечает отчаянным мотанием головы, упорно не открывая рта, чтобы не дай Бог не вырвалось случайно что-нибудь косноязычно-невразумительное.
— Ты почти ничего не ешь, — чеканит мать. — Катя, почему у нее пустая тарелка?
— Лизонька, — мягко вмешивается отец. — Переволновалась девочка. Такой день! Правда, дочка?
Сюзанна радостно кивает.
— Катя, налейте ей лимонаду, — улыбается отец.
— Опять ты ее балуешь! — мать пытается сдержаться, но в ее голосе звучит раздражение. — Ты испортишь ребенка!
— Изольда Викентьевна! — козлиный баритончик с другой стороны стола принадлежит Сергею Станиславовичу — тщедушному человечку с легким рыжеватым пушком на необъятной лысине. Сюзанна слышала, как мать уговаривала отца пригласить его, потому что он «исключительно нужный человек, который может достать все». Про «достать все» Сюзанна не совсем поняла, но подарок, который он ей вручил, коснувшись щеки слишком слюнявыми губами, напугал Сюзанну: это было чучело настоящего серого зайца. — Изольда Викентьевна, божественная! Спойте нам что-нибудь! Просим, очень просим!
Мать не нужно долго уговаривать, выражение ее лица моментально меняется, по нему сквозит что-то отдаленно напоминающее смущенную улыбку, но в следующую секунду Сюзанна понимает, что никакого намека на смущение нет и в помине, мать улыбается торжествующе, как и полагается улыбаться настоящей королеве, гости аплодируют, и пока мать идет к роялю, стоящему на небольшом возвышении у окна, она упивается своим могуществом и своим великолепием. Она садится на круглый, вертящийся табурет, грациозно поднимает крышку рояля, несколько секунд картинно смотрит вниз, словно сбираясь с духом, потом, нежно, почти как лебединые крылья, опускает руки на клавиши. Все ее движения не прочувствованы, они не настоящие, они продуманы и отточены до мелочей, даже голову она поворачивает так, чтобы приглушенный свет стоящего рядом с роялем торшера, романтически падал на ее лицо, делая его строже и тоньше. Сюзанна однажды увидела, как мать репетировала выход к роялю перед огромным зеркалом, которое специально расположила именно так, чтобы контролировать каждое свое движение.
Мать касается клавиш рояля, и все плохие мысли моментально вылетают из головы Сюзанны. Ничего вокруг больше нет: ни накрытого стола, ни гостей, ни суетящейся Кати, ни сваленных в углу подарков, ни гостиной… Голос матери, всегда такой пронзительный и отдающий металлом, сейчас звучит божественно нежно. Звуки переливаются, перекатываются, нанизываются как бусы на канву мелодии, заставляют что-то внутри дрожать, будто в предвкушении праздника… Сюзанна закрывает глаза, и под веками — неземные замки и поля, облачные, воздушные, город Фата Моргана, призрачный и пронизанный миллионами солнечных лучей, ежесекундно меняющий свои очертания, зовущий, манящий, в паутину которого изо всех сил хочется окунуться, ощутить ее изменчивость и легкость на ощупь и заблудиться в ней… Сюзанне хочется, чтобы это блаженство длилось вечно, этот сказочный голос в ее сознании не имеет ничего общего с обликом матери, этот сказочный голос может принадлежать существу, не имеющему никакого отношения к окружающему миру, существу, которое является творением и неотъемлемой частью воздушного города Фата Моргана…
Смолкает последний звук, медленно тая где-то под потолком, затихает в тонких хрустальных подвесках огромной люстры. Сидящие за столом взрываются аплодисментами, Сюзанна с сожалением открывает глаза, делает неловкое движение — и … — если бы можно было остановить мгновенье!!! — бокал с лимонадом опрокидывается прямо на стол, на белоснежную скатерть, на колени, заливая сладкой шипучей жидкостью новое нарядное платье, которое так старательно час назад наглаживала для нее Катя. Головы всех гостей моментально поворачиваются в сторону Сюзанны, глаза матери, вставшей из-за рояля, мечут молнии: ее триумф, финал ее представления, апофеоз ее музицирования безнадежно испорчен. Сюзанна втягивает голову в плечи, больше всего на свете ей хочется провалиться сквозь землю и никогда здесь не быть.
— Катя! Уведите ее и переоденьте! — чеканит мать.
Отец собирается что-то сказать, вступиться за дочь, но мать останавливает его недовольным движением руки.
Катя подхватывает застывшее в нервном ступоре тельце Сюзанны и уносит ее из гостиной, незаметно поглаживая по волосам…
…Школьный класс, за огромным окном — зима, крупные снежинки кружатся в замысловатом танце, легкий ветер закручивает их в спирали, наматывает на голые ветки деревьев, укладывает в большие сугробы. В классе — тишина, слышно лишь поскрипывание перьев да усердное сопение — полугодовая контрольная нелегко дается пятиклассникам. Сюзанна вместо того, чтобы решать задачки, заворожено смотрит в окно — там так красиво, и если смотреть из теплого класса, то кажется, что не холодно. Пейзаж за окном смутно напоминает Сюзанне неземные замки ее фантазий, только существующая за окном Фата Моргана гораздо более реальна, чем та, что представляется ей под материнское пение. Этот заснеженный мир за окном можно потрогать и даже подержать в руках, предварительно натянув на ладошку пушистую варежку, связанную Катей. Жаль, что он такой холодный…
— Соболевская, ты уже все решила?! — голос классной руководительницы Ирины Сергеевны выдергивает Сюзанну из отстраненного наблюдения за снежинками.
Сюзанна виновато опускает взгляд в тетрадку. Математические закорючки — цифры и знаки расплываются у нее перед глазами. Думать больно, в голове стучит пульсирующий набат, как случается всегда в тех случаях, когда Сюзанна в бессилии что-либо сделать, ощущает свою неполноценность. Одноклассники дразнят ее «тупой» и «черепахой», пятый год она переползает из класса в класс, еле перебиваясь с «двойки» на «тройку». «Четверки» ей ставят не часто и только после визитов матери в школу. Учителя после таких посещений уходят домой с красивыми подарочными пакетами, а в дневнике Сюзанны появляются долгожданные «четверки». Сюзанна знает, что школа, в которой она учится, не обычная, а самая, самая, самая. В ней учатся дети московской элиты — профессоров и академиков, артистов и певцов, военных и директоров крупных магазинов. В их классе только две «белые вороны» — это Сюзанна и Лана — та самая девочка, что первого сентября протянула ей руку помощи. Лана — приезжая, все знают, что ее мать — простая парикмахерша — любовница генерал-майора КГБ, которому ничего не стоило устроить девочку в элитную школу. Фамилия генерал-майора произносится школьниками и даже учителями шепотом и с благоговейным придыханием, что не мешает одноклассникам дразнить Лану «безотцовщиной», а ее мать называть запретным словом «шлюха», явно подслушанном на родительских кухнях. И потом, что это за имя — Лана? В школьном журнале ясно написано, черным по белому — Стрельцова Светлана. Лана, надо же выдумать такое! Светка, а не Лана! Но на Светку Лана упорно не реагировала, и к концу четвертого класса победила — кому охота дразнить, если жертва не отзывается? Никакого удовольствия и морального удовлетворения такое развлечение не приносит.
— До конца урока осталось пятнадцать минут! — сообщает Ирина Сергеевна классу, и Сюзанна обреченно понимает, что опять ничего не решила, очередная «двойка» изуродует ее дневник, а дома будет ледяное молчание матери и укоризненный взгляд отца, и обязательное изощренное наказание. Мать знает больные места своей дочери и никогда не повторяется…
— На, — от стремительного шепота справа прядь сюзанниных волос отлетает в сторону. На коленки, обтянутые коричневым школьным платьем, под партой ложится тонкий лист бумаги. — Я твой вариант решила, — шепчет Лана. — Списывай, давай!
Сюзанна осторожно скашивает глаза, пристраивает листок поудобнее и облегченно вздыхает: экзекуция отодвигается на некоторое время…
…Сегодня у матери концерт, а у Сюзанны — выходной. Целый день можно свободно дышать и ходить, не боясь, что тебя одернут. Катя на завтрак напекла горячих пышек, Сюзанна сидит у нее на кухне (что при матери строго-настрого запрещается) и с наслаждением пьет горячий чай с лимоном под умильные Катины причитания:
— Что ж ты худенькая такая! Скушай еще пышечку!
Сюзанна уже наелась, но чтобы не обижать Катю, берет с тарелки еще одну.
В прихожей звонит телефон, ромашки на Катиной рубахе колышутся в такт движения, Катя возвращается удивленно:
— Это — тебя.
Сюзанна бежит в прихожую, спотыкаясь на ходу: ей еще никто никогда не звонил!!!
Черный аппарат отсвечивает матовым.
— Алло, — первое слово как всегда дается Сюзанне с трудом.
— Привет, это Лана, — раздается в трубке. — Что делаешь?
— Я? — теряется Сюзанна. — Завтракаю.
— Приходи ко мне в гости. Заодно домашнее задание на завтра сделаем. Или ты уже алгебру решила?
— В гости? — еще больше теряется Сюзанна. — Не знаю…
Лана звонко хохочет.
— Пиши мой адрес, это совсем недалеко от тебя, ехать никуда не надо!
Сюзанна, старательно высунув язык, выводит в лежащей перед телефоном записной книжке название улицы, номер дома и квартиры.
— И не копайся! — смеется Лана. — Я же знаю, какая ты копуша! Все, пока, я тебя жду!
В ее словах про «копушу» нет ничего обидного, так ласково и задорно они звучат.
Сюзанна мчится обратно на кухню: в гости!!! Она по-настоящему идет в гости!!!
— Катя, я пойду погуляю? — и, не слыша ответа, несется в свою комнату одеваться.
На улице — весна и веселые ручейки под ногами, ласково светит солнце, согревая замерзшую за зиму землю, деревья машут ветками в зеленоватой лиственной пыльце, небо ровное, словно кто-то вылил на него банку нежно-голубой акварели. Сюзанна разматывает шарф, заботливо надетый Катей, прячет в карманы вязаные перчатки. Она знает, где находится улица, на которой живет Лана. Она видела ее название несколько раз из окна автомобиля, когда отец брал дочку с собой в Театр на выступление матери, надо только перейти мост и немного пройти вдоль Москва-реки.
Дом у Ланы самый простой — всего семь этажей. Лана живет на третьем. Сюзанна входит в незнакомый подъезд и поднимается по лестнице. Отсутствие консьержки слегка пугает, да и лестница не блещет чистотой. Сюзанна читает надписи на грязных стенах и неудержимо краснеет. Перед дверью нужной ей квартиры Сюзанна замирает на несколько мгновений, делает глубокий вдох и нажимает кнопку звонка. Из-за двери несется звонкий собачий лай, раздается скрежет замка и перед Сюзанной возникает Лана, которая пытается за ошейник оттащить от двери смешного рыжего щенка.
— Проходи быстрее!
И Сюзанна делает шаг вперед.
В первое мгновенье ее поражают размеры квартиры. Очень маленькая прихожая — вешалка, полка для обуви, зеркало на стене, такая маленькая, что если полка занята, то лишнюю обувь поставить уже негде. Пока Сюзанна неуклюже топчется на пороге и нагибается, чтобы снять ботинки, рыжее создание умудряется обнюхать ее буквально с ног до головы, отчаянно виляя при этом хвостом. После чего теплым, розовым языком лижет Сюзанну прямо в нос и довольно уносится куда-то в комнату.
— Вот и познакомились, — смеется Лана. — Ты ему понравилась. Давай, я твою куртку повешу.
— Как его зовут? — Сюзанна отдает куртку и машинально вытирает мокрый нос.
— Рамзес, — сообщает Лана. — А попросту — Рамик.
Квартира Ланы пахнет цветами, весенней свежестью и чем-то еще неуловимым… Наверное, так могла бы пахнуть доброта, если бы имела запах. Сюзанна во все глаза разглядывает комнату. По сравнению с размерами ее квартиры, комната кажется игрушечной, но все в ней так красиво, так чисто и устроено с такой любовью, что у Сюзанны начинает щипать глаза. Форточка открыта, и свежий ветер колышет прозрачную занавеску. «Катя, закрой окно! Ты же знаешь, мне нужно беречь свое горло!!!» — голос матери неожиданно возникает у Сюзанны в голове и тут же исчезает: настолько он неуместен здесь, в этом уюте и покое.
— Это комната мамы, — говорит Лана, и слово «мама» звучит в ее устах очень странно: одновременно буднично и восторженно. — Пойдем ко мне.
Комната Ланы — взбалмошная, но не легкомысленная. Небрежно брошенная кофточка, оставленная на диване книжка, египетская маска над столом и карта мира — огромная, во всю стену, с непонятными значками, воткнутыми флажками и нарисованным красным фломастером маршрутом.
— Что это? — не может удержаться Сюзанна.
— У тебя есть мечта? — неожиданно спрашивает Лана.
Сюзанна теряется. Мечта… Это что-то загадочное и непостижимое, как призрачный город Фата Моргана, как завораживающие звуки рояля, как облака, плывущие по весеннему небу. Мечта должна пахнуть сказкой и надеждой, в ней обязательно должна присутствовать маленькая крылатая фея с волшебной палочкой, а глаза у мечты должны быть похожи одновременно на море и небо, на лунный свет и солнечных зайчиков, на зелень листьев и черноту земли с легкой опушкой одуванчиков. Глаза мечты должны все время меняться, ведь если они будут одного цвета, это уже будет не мечта…
— Такая мечта, чтобы все-все-все за нее отдать? — торопит Сюзанну Лана.
«Стать, как все!!!» — моментально проносится в голове у Сюзанны, но про это не скажешь, не скажешь никому, ведь тогда все узнают, что она — Сюзанна — ребенок с замедленным развитием. Попросту говоря, слабоумная. И изо рта Сюзанны выдавливается тихое:
— Не знаю…
— А у меня есть! — в голосе Ланы нет превосходства. — Я хочу поездить по миру! Смотри, я даже нарисовала свой маршрут! Сначала по Европе, потом по Азии, потом махнуть в Америку! Представляешь, как это здорово?! Сегодня здесь, завтра там! Разные люди, разные обычаи, разное время… В Москве будут ложиться спать, а я буду сидеть где-нибудь в Нью-Йорке и пить утренний кофе. Здорово, правда?
— За границу? — Сюзанна окончательно теряется. — Но разве можно — просто так за границу? Там же сплошной капитализм…
— Дурная ты, Сюзанка! — беззлобно смеется Лана и повторяет явно чужие слова. — Их капитализм ничуть не хуже нашего социализма. Какая разница, каким словом обозвать существующий строй. Все равно у кормушки один процент населения, а остальные зарабатывают на хлеб собственным горбом. А я хочу увидеть море!!! — непосредственно перепрыгивает на любимую тему Лана.
— Ты не видела море? — недоверчиво спрашивает Сюзанна, для которой море каждое лето — это тонкая серо-зеленая полоска где-то вдалеке, к которой нельзя подходить близко, и нудная Елизавета Яковлевна, с утра до вечера поучающая и читающая нотации, в которых над всеми словами доминирует слово «Нельзя».
— А ты видела? — Лана резко поворачивается к подруге. — Счастливая! Расскажи…
Сюзанна молчит, глядя в ее сияющие и ждущие глаза. Глаза Ланы похожи на морскую полоску. Они не голубые и не зеленые, между этими двумя цветами нет грани, они плавно перетекают один в другой, закручиваясь причудливыми спиральками. А на конце каждой спиральки маленькая коричневая точка, словно песчинка, прилипшая к морской раковине, в которой прячется черное тельце зрачка.
— Расскажи! — теребит Лана, и в ее серо-зеленых спиральках столько счастливого ожидания, что Сюзанна понимает: ее воспоминания о море — это не то, о чем нужно рассказывать.
— Нет, я тоже не видела…
— Не переживай! — Лана неожиданно обнимает ее за плечи. — Мы с тобой там обязательно будем! Всего-то через каких-нибудь шесть лет. Смотри, я все просчитала: заканчиваем школу, поступаем в институт и после первой же сессии едем на юг, на Черное море! Здорово я придумала?!
— А где мы денег возьмем? — Сюзанна удивляется сама себе: ее почему-то не волнует, что скажет по поводу этой поездки мать, да и вообще слова Ланы звучат так заманчиво и убедительно, что она поневоле начинает верить.
— Заработаем за год. Мы же будем уже большие и умные студентки! Самое главное — это желание! Моя мама всегда говорит, если чего-то очень сильно захотеть, то это обязательно сбудется! Только нужно очень-очень сильно захотеть!
— Я хочу… — шепчет Сюзанна, завороженная этой энергией и верой. И уже сама не понимает, чего она больше хочет — стать, как все, или поехать к мифическому морю Ланы…
…Мать стоит в дверях, и ее тонкие ноздри раздуваются от бешенства. Вместо глаз — две узкие щели, из которых ползут, струятся, летят стальные молнии. Кажется, что воздух вокруг нее настолько пронизан электричеством, что вот-вот случится короткое замыкание. Достаточно всего одной искры… Эта искра — Сюзанна, застывшая на пороге, привычно втянув голову в шею. В руке матери — белый лист, криво вырванный из записной телефонной книги.
— Ты была у этой? — в лексиконе матери не хватает слов для характеристики Ланы. — Как ты посмела?! Ты знаешь, КТО ее мать?! Приличный человек никогда не станет общаться с такой швалью! Господи, что скажут люди?! Что ты делала у нее?! Признавайся немедленно!!!
— Я… мы… — как всегда в такие минуты Сюзанна не может выдавить из себя ни слова: язык разбухает и становится больше горла, ему тесно внутри, его распирает так, что Сюзанна начинает задыхаться. На глазах выступают слезы от собственного бессилия и страха. — Мы делали уроки, — она протягивает вперед себя тетрадку, машинально загораживаясь ей, как щитом. — Алгебру…
— Я покажу тебе алгебру, поганка! — мать срывается на крик, стремительно шагает вперед, и на щеке Сюзанны расплывается красное, безобразное пятно, мать кричит что-то в истерике, голова Сюзанны прыгает, как мячик между ее руками — влево, вправо, влево, вправо, боль начинается откуда-то от ушей, поднимается вверх, обволакивает макушку невидимым коконом. Края кокона становятся все уже и уже, смыкаются, и в тот же момент в голове у Сюзанны что-то громко взрывается, как лопнувший воздушный шарик, и она кулем валится на ворсистый коврик прихожей, уже не видя широко раскрытыми глазами тонкие ноги матери, зажатые в тиски модельных туфель…
…Сюзанна стоит у окна и старательно делает вид, что больше всего на свете ее интересуют растения, которые стоят на подоконнике. Катя — большая любительница цветов, и на каждом окне множество всевозможных ведерок, горшков и горшочков. За окном — лето, и по зеленым листьям растений бесшумно скользят солнечные зайчики, играя в догонялки. Окно, у которого стоит Сюзанна, в коридоре, и от него всего лишь пять шагов до кабинета отца, из-за приоткрытой двери которого несутся приглушенные голоса. Сюзанна, застыв и стараясь не дышать, ловит каждый звук.
— Дмитрий, неужели ты не понимаешь, что для тебя, для НАС, — мать упорно напирает на слово НАС. — Это шанс? Такие предложения делаются только раз в жизни! Неужели ты хочешь всю жизнь просуществовать на эту нищенскую профессорскую зарплату, когда перед тобой открываются такие перспективы?! Тебя, понимаешь, тебя, а ни кого-нибудь пригласили не куда-нибудь, а преподавать в итальянскую консерваторию! Не многие могут похвастаться такой удачей! Перед нами открыт весь мир! Ты только подумай! Может быть, когда-нибудь я буду петь в «Ла Скала»!
— Лизонька, но я не могу, я не могу все здесь бросить… Мои студенты… — голос отца шелестит опавшей листвой. Опавшей и очень усталой.
— Какие студенты?! — взрывается мать, но тут же сдерживает свой порыв. — Возьми того же Сиверцева, он давно уже в Америке, и, судя по слухам, очень неплохо устроился! А он был куда хуже тебя во всех отношениях!
— У Сиверцева в прошлом году мать умерла, — глухо возражает отец. — Его даже на похороны не пустили… Мы хоронили ее из средств консерватории…
— Ну, у тебя же нет матери, слава Богу! — в сердцах произносит мать.
— Лизонька, что ты говоришь?!
— Прости, я не так выразилась. Я хотела сказать, что нас-то с тобой тут ничего не держит.
— Лиза, я не могу. Это — моя страна, я здесь родился, здесь я познакомился с тобой, здесь родилась наша дочь, здесь могилы наших родителей…
— Ты хочешь лежать рядом с ними? — ядовито вопрошает мать. — Кто оценит твой подвиг? Кому ты нужен? Моя страна! — передразнивает она в сердцах. — Мы же сидим за железным занавесом, как звери в клетке! И у тебя сейчас появилась реальная возможность отсюда вырваться! А ты несешь какую-то ахинею: страна, дочь, могилы родителей! Пойми ты — это наш единственный шанс! Еще пять лет и будет поздно! Поздно!!!
— Лиза, — голос отца звучит неожиданно твердо. — Я уже все решил. Мы много раз говорили с тобой об этом. Ты не сможешь меня переубедить. Это — моя страна, это — моя Родина, и я нужен здесь! Я не собираюсь устраивать свою жизнь где-то на чужбине, какие бы золотые горы мне не сулили. Неужели ты можешь все это бросить? Сколько людей уезжало туда и умирало от тоски по Родине! Я не могу… Нам хорошо здесь. Зачем что-то менять?
Возникшая пауза затягивается. Сюзанна неожиданно замечает, что машинально оборвала все короткие зеленые отростки большого кактуса. Она быстро сметает их с подоконника к себе в карман.
— Я всегда знала, что ты — тряпка! — такого голоса у матери Сюзанна не слышала никогда. — Интеллигент чертов!
— Лиза!
— Что Лиза?! Ему предлагают такой шанс, а он сопли до пола распустил: Родина, люди! Да эта Родина, если ей будет надо, сожрет тебя вместе с костями и не подавится! А так любимые тобой люди станцуют на твоей могиле гопака! И твое кресло друг у друга из-под задниц рвать будут!
— Лиза!!!
— Я-то думала, в кого у нас дочь такая юродивая?! Теперь поняла, вся в папочку! Ни ума, ни соображения! Если тебе на себя наплевать, подумай о нас! У меня может быть головокружительная карьера в Италии, а Сюзанне мы наймем лучших итальянских врачей, от ее слабоумия не останется и следа!
— Если в нашей семье и есть слабоумные — то это ты! — голос отца звучит жестко, если не сказать жестоко. — Ты корчишь из себя прекрасную леди, а внутри как была, так и осталась дочерью посудомойки.
Раздается звук битого стекла, Сюзанна съеживается и прячется за штору. Дверь кабинета с резким хлопком налетает на стену, оттуда злобной фурией выскакивает мать, из глаз ее текут слезы бешенства, но губы плотно сжаты, а подбородок выдвинут вперед, и Сюзанна, видя ее прямую спину, летящую по коридору, отчетливо понимает, что мать от своего не отступит. Не отступит никогда.
…По всей квартире — бардак. Выдвинуты полки у шкафов, на полу валяются обрывки газет, на креслах, кроватях, диванах, — везде, где только можно, — разбросаны вещи, вещи, вещи… Сюзанна никогда не думала, что в их квартире скрывается столько вещей. Мать сосредоточенно пакует последний чемодан. Отец заперся в кабинете и не выходит оттуда, не реагируя на стуки и призывы Кати выпить хотя бы чашку чая. Глаза у Кати — красны, веки припухли, она то и дело смахивает слезинки большим белым кухонным полотенцем, перекинутым через округлое плечо в ромашках. Сюзанна сидит в своей комнате, настороженно, как зверек, чутко прислушиваясь к происходящему за стеной.
— Катя! Где мое красное концертное платье? — голос матери звенит натянутой струной. Голос несется под потолком, опадает и глохнет, запутавшись в разбросанных повсюду вещах.
— Я его в синюю сумку упаковала, — голос Кати, всегда задорно окающий, притушен и смят.
— Без чехла?! Сколько раз я твердила тебе, безмозглой дуре, что концертные платья нельзя складывать без чехлов!!! Ты знаешь, сколько оно стоит?!!
Сюзанне жалко Катю. Ей хочется, чтобы мать со всеми ее чемоданами, концертными нарядами, лакированными туфлями на каблуках, пронзительным голосом, злыми словами и стальными холодными глазами исчезла, испарилась из квартиры, чтобы исчезли все эти вещи, валяющиеся повсюду, словно их жизнь, вывернутая наизнанку, чтобы вокруг стало тепло и не страшно, и Катя на кухне пекла бы ароматные булочки, и отец, смеясь, по-домашнему пил вместе с Сюзанной горячий чай не за этим противным длинным и холодным столом в столовой, а тут же, рядом с Катей и печкой, из белой огромной чашки со смешным медведем на кухонной скатерти в зеленый горошек…
В дверь звонят, опасливо и коротко.
Сюзанна слышит, как мать, оттолкнув Катю, сама отпирает дверь.
— Изольда Викентьевна, разрешите ручку! — голос Сергея Станиславовича похож на вязкую патоку, в ней моментально тонет все: янтарь, обрамленный зеленью, круглые очки в золотой оправе, хрустальные подвески люстры, загадочные разводы ковра, расцветший кактус на окне в коридоре, Катины ромашки и сама Сюзанна. Чтобы не увязнуть, не пропасть в этом голосе, Сюзанна начинает напевать что-то без слов, не разжимая губ, и неожиданно понимает, что напевает песню, которую мать всегда исполняла «на бис» во время своих триумфальных концертов на сцене и дома. Сюзанна моментально замолкает, проглотив последний звук, не дав ему родится.
— Сергей, оставь свою галантность! Тоже мне, нашел время! — мать недовольна, мать очень недовольна: отец так и не вышел из кабинета. — Скажи шоферу, пусть забирает вещи.
Сергей Станиславович отдает распоряжения, дверь в комнату Сюзанны распахивается настежь. Мать стоит в дверном проеме, одетая в длинный серебристый плащ в тон глазам. Только цвет плаща мягче и теплее.
— Сюзанна, доченька, подойди ко мне.
Сюзанна нехотя делает несколько шагов.
Мать неожиданно резко наклоняется, почти садится на колени, прижимает ее голову к своей груди и театрально шепчет куда-то в затылок:
— Когда ты вырастешь, ты поймешь меня, доченька! Ты поймешь, что есть на свете настоящая любовь! Я буду писать тебе! Ты ведь не забудешь меня, правда? Ты будешь помнить свою мамочку?
Сюзанну тошнит от резкого запаха материнских духов, острый подбородок больно впивается в плечо, в ее горле перекатывается куском непрожеванной пищи проглоченный звук, она отчаянно кивает, плохо понимая, что от нее хочет эта чужая женщина, с такой не идущей ей ролью: мама… Мать целует Сюзанну в лоб и так же стремительно выпрямляется.
— Машина ждет, — голос шофера будничен и безлик. — Все вещи погружены, Сергей Станиславо-вич ждет вас внизу.
Мать порывисто шагает по коридору в сторону кабинета.
— Дмитрий! Ты даже не выйдешь со мной проститься?
Ответом ей — тишина… Плывущая, плачущая, больная, кричащая…
— Никогда не думала, что ты такой бездушный!
Шаги по коридору, скрип входной двери и оглушительный щелчок замка. Сюзанна слышит, как в кухне плачет Катя, проглоченный звук подкатывает к зубам, перемешивается с запахом материнских духов и выплескивается наружу безудержной, желтоватой рвотой…
…Сюзанна стоит возле зеркала, рассматривая свое отражение в серебре стекла. Зеркало старое, в тяжелой деревянной раме, потемневшей, а местами даже потрескавшейся от времени. Зеркало висит в комнате давно, Сюзанна помнит его с самого рождения, а сколько оно провисело там до появления ее, Сюзанны, на свет, наверное, не знает даже отец. Сегодня отцовский студент-аспирант, проходя по длинному изогнутому коридору квартиры, столкнулся с Сюзанной у самой входной двери, обжег ее взглядом черных цыганских глаз, улыбнулся белозубой улыбкой, поздоровался весело и повернулся к отцу, ритуально стоящему чуть позади:
— Дмитрий Сергеевич, а ваша дочь стала настоящей красавицей! Казалось бы, еще недавно была вот такусенькой…
Рука аспиранта изображает что-то неприлично-крошечное.
Сюзанна вспыхивает, отец смеется и, прижимая ее к себе, басит что-то добродушное в макушку дочери: в его голосе отчетливо слышатся горделивые нотки. Сюзанна, затаившись мышью, ждет, когда за аспирантом закроется входная дверь, потом выскальзывает из-под руки отца и несется в свою комнату, где, дрожа, застывает перед зеркалом.
Из обманчивой реальности отражения смотрит на нее испуганная взъерошенная девушка в белой блузке и черной юбке. Волосы цвета ржи спутаны весенним ветром, тяжелая прядь падает на лоб, Сюзанна поднимает руку, заправляет непослушную прядь за ухо. И приближает свое лицо вплотную к лицу отражения. Зеркальное изображение приближается медленно, увеличиваются лоб, нос, глаза, потом все исчезает, лоб касается холодного стекла, и в зеркале остаются только глаза. Серые, как затянутое тучами осеннее небо, с вкраплениями темного янтаря. Янтарь в обрамлении серого, это так непривычно… Сюзанна находит в оттенках серого стальное присутствие материнских глаз, ей на секунду становится страшно, и она сосредотачивает взгляд на янтарных точках. Точки увеличиваются, расплываются, сливаются в хоровод, плывущий вокруг черноты зрачка, серого становится все меньше, он тонет в этой янтарной теплоте, растворяется, исчезает…
— Пойдемте пить чай! — слышится из кухни приглушенный голос Кати.
Сюзанна с сожалением отлипает от зеркала, растирает холодный лоб кончиками пальцев и неожиданно для себя касается руки губами. На губах остается холод стекла, на губах остается янтарный хоровод, на губах остается ожог цыганских глаз… Сюзанна бросает последний взгляд на свое отражение, машет ему рукой и идет к кабинету отца.
— Папа, пойдем пить чай, Катя ждет, все готово! — привычной скороговоркой выплескивает она, открывая тяжелую дверь кабинета.
Отец сидит в кресле, и Сюзанна не сразу понимает, почему его рука так безжизненно откинута в сторону, почему у всегда такого аккуратного отца на полу валяется развернутая книга со смятой страницей, почему голова отца так странно запрокинута назад, и рот приоткрыт в неопрятной гримасе. Открыто окно, распахнута тяжелая штора, и солнечные зайчики скачут по лицу отца, которое почему-то стало совсем чужим, словно бы не его, и, добегая до полуоткрытых глаз, испуганно рассыпаются в разные стороны, сбегая от холода тускнеющего янтаря в зеленом…
…Люди в черном, много людей в черном, зеркала завешены черным, на Кате вместо родных ромашек — черное платье и черный платок, и все вокруг кажется черным — огромный зал Консерватории, портьеры, ковры, мебель, даже люстра под черным потолком… И посреди этой черноты — огромный красный гроб, заваленный цветами…
— Подойди, простись с отцом, доченька, — кто-то трогает Сюзанну за плечо, и она послушно встает рядом с гробом. «Почему все они называет ЭТО моим отцом? — отстраненно думает Сюзанна. — ЭТО может быть что угодно, только не мой отец…»
— На кого же ты оставил сиротинушку свою?! — несется над гробом полуплач-полувой Кати.
Сюзанна внимательно всматривается в нечто, лежащее в гробу, напрасно силясь что-то понять. Мимо гроба нескончаемым потоком плывут люди в черном. Каждый говорит что-то Сюзанне, но она не слышит ни звука, словно кто-то оставил изображение в телевизоре, но убрал громкость. Кто-то обнимает ее за плечи, осторожно ведет за собой через толпу, Сюзанна послушно передвигает ногами. Толпа в черном расступается, кто-то закрывает гроб, кто-то выводит Сюзанну на улицу, усаживает в пропахший бензином и каким-то неприятным, въевшимся запахом автобус. На улице вовсю светит радостное весеннее солнце, но и оно кажется Сюзанне черным…
На кладбище включается звук… Сюзанна затыкает уши и начинает мычать про себя что-то нечленораздельное, чтобы не слышать оглушившей ее какофонии: «…ушел из жизни всем нам дорогой…», «…несомненные заслуги перед Родиной…», «…Консерватория потеряла великого…», «Вся страна скорбит об утрате…»
Закрывается крышка гроба, кто-то вкладывает в ладонь Сюзанны ком промерзшей весенней земли. По пальцам бежит холодный ток, Сюзанна вскидывает глаза и натыкается на огромные, мокрые, зелено-голубые спиральки с коричневыми точками песчинок, в которых плещется боль и жалость. Сюзанна видит в глазах Ланы отражение собственной боли, и волосы на ее голове шевелятся от ужаса осознания произошедшего, словно ее боль, затаившаяся до поры до времени где-то в глубинах подсознания, выплеснулась в единственно возможное место — глаза Ланы, и, отразившись в этих глазах, вернулась обратно — осознанная, признанная, удесятеренная, живая… И вместе с болью в голове возникает самое страшное слово на свете: НИКОГДА. НИКОГДА больше отец не войдет в ее комнату и не разбудит поцелуем, НИКОГДА больше не будет счастливых чаепитий на кухне под Катин самовар, НИКОГДА больше они не выйдут вместе на прогулку, НИКОГДА больше отец не закончит свою недописанную пьесу, НИКОГДА больше Сюзанна не услышит окончание недосказанной вчера истории, НИКОГДА… НИКОГДА наслаиваются друг на друга, их становится все больше, и через пару мгновений под ними погребена вся жизнь Сюзанны, все ее радости и надежды…
Сюзанна открывает рот и кричит, а комья промерзшей за зиму земли падают на крышку гроба с тяжелым, глухим звуком — досадой, словно недовольно кряхтя от возложенной на них миссии…
…Аспиранта зовут Гарик, и он заботливо, как когда-то отец, укутывает Сюзанну одеялом.
— Тебе нужно поспать, ты не спала три дня, — черные цыганские глаза смотрят успокаивающе и проникновенно, но Сюзанне кажется, что на дне этих черных впадин бушуют водовороты и омуты, что там полно подводных течений и острых камней…
Лана легко отстраняет его, выводит из комнаты, держа за руку, как маленького ребенка.
Сюзанна зарывается с головой под одеяло и проваливается в тяжелое, смутное забытье, даже в нем всеми клетками своего тела ощущая безвозвратность потери…
…Пять часов утра, квартира молчит, ее стены вбирают в себя очередное утро мира. Сюзанна открывает глаза и тут же закрывает их, но действительность уже проникла в узкую щель между веками и навалилась всей тяжестью на грудь, становится трудно дышать. Сюзанна открывает рот, пытаясь вытолкнуть из легких застрявший в них воздух, но из горла раздается лишь тихий сип. Чья-то рука приподнимает ее голову над кроватью, совсем рядом, близко-близко, ближе, чем отражение собственных глаз в старом зеркале, Сюзанна видит черные впадины с закручивающимися водоворотами и глубинными омутами, губы Гарика приникают к ее губам, вдыхая в ее легкие такой долгожданный воздух. Сюзанна судорожно делает вдох, другой, не замечая, как по ее зубам скользкой змейкой вращается во все стороны чужой язык. Руки Гарика жадные и горячие проникают под ее черное платье, раздвигают ноги, теребят соски, рук Гарика очень много, они везде, от них невозможно отмахнуться, нет сил отмахнуться… Сюзанна дышит взахлеб, не чувствуя боли, не понимая больше ничего, кроме того, что она только что заново родилась…
…За длинным столом в столовой — Сюзанна, Гарик, Лана и Катя. На столе — праздничный ужин, с любовью приготовленный Катей. Катя незаметно утирает слезы. Сюзанна почти ничего не ест, украдкой поглядывая на безымянный палец правой руки, на котором поблескивает тоненькое обручальное колечко. Завтра — полгода отцу, и Гарик решил не собирать гостей, Сюзанна благодарна ему за это, вот только на присутствии Ланы настояла сама — ближе и дороже, чем Лана и Катя, в ее жизни нет людей, и ей хочется поделиться с ними своей радостью и счастьем, к которым примешивается изрядная толика грусти — жаль, не дожил отец…
Катя идет на кухню за свадебным тортом, звонит телефон, Гарик выходит вслед за ней. Сюзанна поднимает на Лану счастливые глаза и видит, что зелено-голубые спиральки закручиваются в сердитые воронки, утягивая в себя золотистые песчинки.
— Ты не рада за меня? — шепчет Сюзанна.
— Что сделано, то сделано, — пожимает плечами Лана. — Мне не хочется портить тебе праздник. На все мои доводы ты не реагируешь. Только очень тебя прошу — не прописывай его в твоей квартире!
— Ты думаешь, что… он не любит меня? — теряется Сюзанна, хотя разговор этот Лана заводит уже не в первый раз, с тех пор, как застала Гарика в то утро, после смерти отца, в постели Сюзанны. — Ты думаешь, он… из-за квартиры?
— Ничего я не думаю! — отмахивается Лана. — Поживем, увидим! Пожалуйста, послушай меня… Я люблю тебя, ты мне, как сестра, и мне очень не хочется, чтобы ты стала жертвой какого-то прохвоста…
— Прохвоста? — возникает на пороге Гарик.
— Я про своего пса рассказываю, — моментально находится Лана. — Такой хитрюга, а ведь давно уже не щенок. Вчера несся к тарелке — ушиб о диван лапу, скулит, в глаза заглядывает, пожалеть просит. Я его погладила, пожалела, из комнаты вышла, заглядываю в щелочку, а он этаким гарцующим гоголем вокруг тарелки прошелся и давай наворачивать от души. Захожу обратно, только увидел меня — глаза несчастные, лапу поджимает и всем своим видом показывает, как ему больно, несчастному.
Гарик садится рядом с Сюзанной и берет ее за руку. Уши Сюзанны моментально вспыхивают: она еще не привыкла к тому, что у нее есть муж. «Муууужжжж»… Она повторяет это слово про себя, крутит, вертит его на языке, обсасывает, словно мятную карамельку. В этом слове — мужчина и все мужское, в этом слове — мужественность и мужество, в этом слове — крепкие руки и сильное тело, в этом слове так необходимый ей воздух…
Катя вносит в комнату огромный торт, ставит его на стол, всплескивает руками:
— Ну что же вы ничего не едите?! Разве ж не вкусно?
— Ваша стряпня, Катерина Ивановна, выше всяких похвал! — искренне говорит Гарик и принимается за еду.
Сюзанна, чтобы не обидеть Катю, берет в руку вилку, но через пару минут кладет ее обратно. Какими словами, как объяснить, что кусок не лезет ей в горло, потому что сегодня в ЗАГСе она впервые решала что-то за себя, сегодня она сделала первый свой выбор, сегодня она сказала свое «Да»…
…Сколько счастья, оказывается, не в том, когда тебе дарят подарки, а в том, когда ты даришь их сама! Сюзанна учится у Кати готовить, ей непременно хочется, чтобы уставший Гарик, вернувшийся из Консерватории, ужинал тем, что она приготовила своими руками. А как он радуется каждый раз, если находит возле своей тарелки, или под подушкой, или на письменном столе маленькие сюрпризики, которые Сюзанна с такой любовью выбирает ему в магазинах! Вот только Катя сегодня испортила Сюзанне настроение, сказав, что денег в доме больше нет, и не мешало бы Гарику устроиться куда-нибудь на работу, а не сидеть на шее у собственной жены, тем более что шея-то тоже нерабочая, и последний месяц они втроем живут на Катину пенсию. Сюзанна лепит пельмени и возмущается про себя. Разве можно Гарику работать?! У него — аспирантура, ему еще учиться и учиться, сейчас только-только выступления начинаются, его приглашать стали, пока немного и в основном в сборные концерты, но велика беда — начало! А то, что денег пока нет, так это не беда, Сюзанна завтра в ломбард сходит, бабушкино колечко отнесет.
Выстреливает входная дверь, Сюзанна — руки в муке, нос в муке и даже непослушная прядь волос в муке — несется навстречу ненаглядному. Мрачный Гарик отодвигает ее в сторону, не снимая пальто, проходит в большую комнату, садится в кресло.
— Что случилось? — испуганно спрашивает Сюзанна.
— Меня из общежития выгнали, — на скулах у Гарика пляшут желваки. — Кто-то на мою комнату позарился! Написали заявление коменданту и декану, мол, так и так, не проживает здесь Онищенко Игорь Леонидович уже ровно как полгода! А те и рады стараться — жилплощадь освобождается, можно кого-нибудь из «блатных» поселить за отдельную плату! Мне велели в течение трех дней свое барахло оттуда вывезти. Представляешь, комендант так и заявил: «Твое барахло»!!! Быдло!!! И с такими людьми мне приходится существовать в одном мире!!!
— А разве там у тебя еще что-то осталось? — наивно спрашивает Сюзанна. — Мне казалось, что ты все вещи уже давно сюда перевез… Там и вещей-то было…
— Ты хочешь сказать, что я — нищий?! — взрывается Гарик. — Да мои родственники на Украине побогаче твоих будут!!! Нашла чем меня попрекать!!!
— Я совсем не это имела в виду, — оправдывается Сюзанна, ругая себя за бесчувственность: Гарику и так плохо, а она тут со своими уточнениями, — ты же все равно в общежитии почти не появлялся…
— А с пропиской что прикажешь делать?! — выкрикивает Гарик. — Меня же теперь любой мент по дороге остановит и в каталажку заберет, имея на то полное основание! Нет, придется видно, паковать вещички и домой, прощай учеба и карьера! И ведь только вчера с профессором Ильиным о дополнительном концерте договорился… Ну что ж, пусть горит все синим пламенем!
При мысли о том, что любимый муж может оказаться в милицейской «каталажке», у Сюзанны, никогда, впрочем, таких мест не видевшей, волосы буквально становятся дыбом. Воображение услужливо рисует ораву пьяных бродяг, вместе с которыми за решеткой может оказаться ее утонченный Гарик. А такую вещь, как отъезд, Сюзанна просто не может себе представить: как это? Она — здесь, а он где-то там? На далекой, мифической Украине? А учеба, а карьера, а будущее???
Сюзанна лихорадочно срывает с себя домашний передник, вытирает об него измазанные в муке руки, бросает на пол, берет мужа за руку и тянет за собой:
— Пойдем!
— Куда? — сопротивляется Гарик.
— В домоуправление. Это здесь же, в нашем доме, на первом этаже.
— Никуда я не пойду, — продолжает сопротивляться Гарик. — Чтобы потом ты меня попрекала, что я на тебе из-за прописки женился?! Ни за что! На меня и так твоя подруга волком смотрит! Не нужно мне такого счастья! Нет, все решено окончательно, завтра напишу заявление и домой!
У Сюзанны подгибаются ноги, она падает на колени около кресла.
— Ты меня любишь? — шепчет она.
— Конечно, люблю, о чем ты спрашиваешь?! — в голосе Гарика непоколебимая уверенность в собственных словах.
— Тогда ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, — на глазах Сюзанны наворачиваются слезы. — Я люблю тебя. Почему же я не могу подарить тебе такую малость? Какая нам разница, кто и что будет про нас думать? Мы ведь знаем, что это не так, правда? Какое дело нам до всех остальных?
— Ты действительно так думаешь? — сомневается Гарик, но Сюзанна улавливает в интонациях его голоса легкую слабинку.
— Конечно. Мы любим друг друга, а остальное — неважно…
…Сюзанна плачет на перроне вокзала. Запах угля щекочет ей ноздри, неуловимые угольные пылинки забиваются в глаза. Руки теребят промокший насквозь носовой платок. Катя — ее Катя!!! — стоит у дверей вагона с большим чемоданом у ног, и по щекам ее тоже катятся слезы. Гарик чуть в стороне, серьезно и сосредоточенно рассматривает входящих в вагон пассажиров.
— Миленькая моя, не плачь, — повторяет Катя, наверное, в сотый раз. — Я же всего на недельку, сестра приболела, тяжело ей одной в деревне-то… Дети по городам разъехались, внучата малы еще, кто ж ей поможет, кроме меня? Вот навещу, подарочки отдам, в избе порядок наведу, с огородом подсоблю, на ноги поставлю и обратно к тебе, кровиночке моей… Неделя-то быстро пройдет, ты не думай! Не успеешь оглянуться, а уж и нет ее!
— Угу, — икая, всхлипывает Сюзанна.
Поезд протяжно гудит.
— Пассажиры — заходим в вагон! — кричит маленькая проводница в серой форме.
Гарик моментально, словно только этого и ждал, поднимает чемодан, заходит с ним в вагон. Будто какая-то неведомая сила бросает Сюзанну на Катю. Она, как в детстве утыкается носом в огромную грудь в неизменных ромашках, судорожно вдыхает родной запах, в котором смешались запахи свежеиспеченных булочек, утреннего кофе, свежей газеты, стирального порошка, отбеленного белья, и чего-то неуловимого, вечного, ценного, того, что не является материальным, — настоящей доброты, безграничной любви и простой житейской мудрости…
Катя гладит Сюзанну по голове, целует по-деревенски три раза в обе щеки, незаметно крестит, и, шумно сморкаясь в платок, больше напоминающий простыню, скрывается вслед за Гариком в проеме вагонной двери. Сюзанна сквозь слезы, через плохо промытое стекло вагона, видит, как плавно движется по проходу величественная фигура Кати, Сюзанна идет за ней следом по перрону, Катя останавливается, Гарик укладывает под полку чемодан, опускает полку на место. Катя так же величественно садится, отодвигает шторку на окне.
Сюзанна, улыбаясь, сквозь слезы, рисует на грязном стекле сердечко, проткнутое стрелой. Катя тоже улыбается, качает головой — что ты как маленькая!!! — и машет рукой на прощанье.
На перрон выпрыгивает Гарик, поезд медленно трогается с места.
Когда последний вагон поезда, уносящего Катю в неведомую деревню к неведомой сестре, исчезает из вида, Гарик берет Сюзанну под руку и ведет в сторону вокзала. Вокруг столько людей, Сюзанне страшно оттого, что теперь она осталась совсем одна, неделя — это на самом деле так много!!! Паническое чувство одиночества охватывает ее с головы до ног, становится трудно дышать. И только теплая мужская рука, лежащая на сгибе ее локтя, не дает Сюзанне полностью оказаться во власти безудержной паники — слава Богу, у нее есть Гарик!!! Он здесь, он рядом, он никуда не уедет и никогда не оставит ее ни на неделю, ни навсегда…
Сюзанна поворачивается к мужу и резко останавливается: вместо родного и любимого лица ей на секунду мерещится хищный профиль коршуна, держащего в когтях трепещущую жертву, алчный клюв уже нацелен на беззащитное тельце, в сверкающих глазах — восторг от предвкушения свежей крови и упоение собственной властью…
— Ты что? — поворачивается к ней Гарик.
Сюзанна моргает, наваждения как не бывало. И как только она могла такое подумать?! Вот же оно, рядом — любящее лицо, черные глаза, смотрящие с любовью и нежностью, в омут которых хочется глядеть и глядеть, как в завораживающую бездну…
…Сюзанна на кухне самозабвенно готовит борщ. Уже порезана картошка и капуста, нашинкованы на терке морковка и свекла, в руке Сюзанны острый нож, — Гарик постарался! — и очищенный лук ложится ровными кольцами на разделочную доску. Сюзанна вытирает выступившие слезы тыльной стороной ладони, поднимает крышку кастрюли: готовый бульон кипит, весело булькая. Немного соли, картошка, капуста, сковородка на соседнюю конфорку — для пережарки лука, морковки и свеклы. Быстрый взгляд на часы — Гарик должен прийти через сорок минут, как раз к тому времени борщ и сварится, и потомится, — красота и вкуснота!
Хлопает входная дверь, Сюзанна удивленно поворачивает голову. В дверном проеме — Гарик. На нем — белый льняной костюм, который они купили ему пару дней назад, заложив в ломбард очередное бабушкино кольцо, белая же рубашка и черная, тонкая, небрежно завязанная ленточка вместо галстука.
— Ты почему так рано? — удивляется Сюзанна и вздрагивает, поймав на себе взгляд мужа. Мгновенным видением — алчный профиль коршуна на вокзале, но наяву все страшнее во сто крат: из черного омута глаз поднимается и выплескивается наружу безудержное, долго сдерживаемое торжество — торжество хищника, который наконец-то дождался момента и сбросил маску, перестав притворяться невинной овечкой; хищника, застывшего перед прыжком на пару секунд, чтобы растянуть удовольствие от ощущения полной беспомощности жертвы; хищника, который умеет не только убивать, но и наслаждаться смертью…
Гарик медленно подходит к застывшей у плиты Сюзанне, аккуратным движением, почти ласково, вынимает из ее руки нож. Сюзанна, словно кролик за удавом, наблюдает за ним, не в силах сдвинуться с места, каким-то краем сознания — будто это происходит не с ней, не здесь, а в каком-нибудь американском фильме, — отмечая, что руки у Гарика затянуты в розовые, резиновые перчатки Кати.
Гарик взмахивает рукой — Сюзанна не может закрыть глаза, веки не слушаются ее, словно приклеенные к бровям скотчем — и на белом костюме Гарика расцветает красное пятно. Гарик взмахивает рукой снова, и еще одно красное пятно расцветает в другом месте. Еще взмах, еще, еще!!! Сюзанна силится закричать, но вместо крика ее горло выдавливает шипение сдувающегося шарика. Гарик стоит близко, слишком близко к ней, и на фартуке и на домашнем платье Сюзанны, на ее лице и руках оседают, отлетая от ножа, красные капли. Еще одно пятно на льняном костюме, еще, еще!!! Сюзанну ведет в сторону, подальше от этого сумасшествия, от этого кровавого дождя, оседающего на ее теле, она задевает сковородку, и та с оглушительным грохотом падает на пол. Морковь и свекла вперемешку с кровью расплываются в ее глазах, Сюзанна медленно сползает вниз, в это шинкованное месиво. Последнее, что она чувствует — это нож, вложенный в правую руку, последнее, что она слышит — голос Гарика, кричащего в телефонную трубку: «Милиция! Милиция! Скорая помощь! Скорая помощь! Срочно приезжайте! Убили! Зарезали! Зарезали!!!»
…Хоровод невнятных лиц и ассоциаций. Непонятно, существуют ли они на самом деле, эти лица. Или это всего лишь бред ее больного сознания. Склонившееся над ней лицо медсестры в белом халате. Выщипанные брови — домиком, вместо глаз — синеватые впадины, обведенные черным карандашом. Сюзанна силится что-то сказать, но тонкая игла впивается в вену, и через пару мгновений душа Сюзанны уносится в Фата Моргану, только вместо нежнейших и легких замков из облаков, она погружается в лабиринты черных водоворотов и стальных конструкций, в которых периодически возникают разные персонажи — знакомые и чужие.
Заплаканное лицо Кати, откуда-то сверху, точно сквозь вату и шум в ушах, ее всхлипывающий голос: «Он меня даже на порог не пустил, вещи в подъезд выставил, как собаке какой! Родненькая моя, кровиночка, что же он с тобой сделал, коль ты за нож схватилась!»
Сюзанне хочется возразить, сказать, что все было не так, не так!!! Но во рту сухо, будто у неделю не пившего паломника в пустыне, каменный язык, еле-еле поворачиваясь, натыкается на такое же каменное нёбо. Попытка поднять руку тоже безуспешна, при малейшем движении у кровати в долю секунды оказывается проворная медсестра, легкий укус в руку, и Сюзанна снова проваливается в лабиринты стальных водоворотов и черных конструкций …Янтарь, обрамленный зеленью, родной запах улицы, табака и дорогого одеколона, круглые очки в золотой оправе:
— Проснулась, доченька?
Сюзанна улыбается радостно, тянется на голос, изо всех сил стремясь погрузиться в это доброе, янтарно-зеленое, но тепло янтаря сдувает стальной ветер — в ушах визгливый крик из не разобранных слов, под закрытыми веками — ноги, затянутые в капроновые чулки и тонкие шпильки, запах влажного коврика у входной двери и мучительный шум в голове…
— Сюзанка, ты как? — это шепчет Лана, склоняясь так низко над кроватью, что ее волосы касаются лица Сюзанны. Сюзанне нравится их прикосновение, оно похоже на легкий весенний ветерок — волосы Ланы пахнут солнцем и почему-то морем. — Я знаю, что ты не делала этого! — продолжает Лана, почти касаясь губами ее уха. — Потерпи, я все сделаю, чтобы тебя отсюда вытащить! Психушка — это не тюрьма, я до самого верха дойду, обещаю тебе! Ты только держись!
Сюзанна скорее интуитивно понимает речь Ланы, по щеке ее течет слеза, Сюзанна приподнимается и едва заметно трется щекой о щеку подруги. Лана порывисто прижимает ее к себе. Слезы Сюзанны высыхают на щеке Ланы.
Снова провал и короткое забытье, в котором Сюзанна блуждает по запутанным лабиринтам собственного сознания, кружась между всевозможными нагромождениями, не сразу понимая, что нагромождения эти — огромные буквы. Сюзанна снова обходит их все, тщетно силясь понять слово или фразу, которую они составляют. Она проходит между «Ч» и «Т», пролезает в окошко овальной «О», возвращается в начало, утыкается в зигзаг «З», ощупывает последнюю странную конструкцию, и в голове ее все буквы складываются в такую долгожданную фразу, которая вспыхивает ярко-красным. Вспыхивает и пульсирует: ЗА ЧТО?
Сюзанна открывает глаза и видит кокетливый изгиб-домик медсестры, направленный куда-то в сторону двери. Неторопливая речь, смешок и взгляд, полный возмущения, брошенный в сторону Сюзанны. В ответ — мужской голос, до боли знакомый, до боли, до боли, до…
— Она вас чуть не убила, а вы с цветами…
— Я не держу на нее зла… У нее всегда были проблемы с головой, только я не знал, насколько все серьезно… Слава Богу, обошлось, никаких жизненно-важных органов она не задела… Мне жаль ее, ведь я ее любил…
— Любил? А теперь не любите?
— Сумасшедших можно только жалеть…
— А здоровых?
Сюзанна больше не может этого слышать, Сюзанна открывает рот и кричит. Кричит страшно, задыхаясь и хрипя, сбивая ногами одеяло и матрас, пытаясь оторвать от кровати привязанные руки. До боли, до боли, до боли, до… В палату вбегают санитары, игла впивается в вену… Голос тает в закоулках ускользающего сознания… И вместе с ним тает боль…
…Резко хлопает форточка на кухне, Сюзанна вздрагивает. Моментальная мысль — Юрка-стервец опять не закрыл щеколду! — возвращает ее в действительность. Она обводит прояснившимся взглядом стены своей каморки. Лана выполнила свое обещание — через три года Сюзанну выпустили из психушки. Лана забирала ее и по дороге к дому рассказала, что Гарик получил свидетельство о разводе, продал квартиру и испарился в неизвестном направлении, а в родовом гнезде Соболевских теперь живет какой-то «новый русский», и у Сюзанны по закону нет никаких прав на эту квартиру. Можно, конечно, подать в суд, но без хорошего адвоката ничего не выйдет, а хороший адвокат стоит столько денег, сколько ни Сюзанне, ни Лане даже и не снились. Три года на таблетках и сильнейших препаратах сделали свое дело — Сюзанна не удивилась, не заплакала, только спросила тихо:
— А вещи? Кабинет отца, портрет бабушки?
— Он продал квартиру со всем содержимым, — не стала врать Лана.
— И … куда же я теперь?
— Я дошла до Министра культуры. В Консерватории помнят твоего отца. Все, что мне удалось сделать — это выбить для тебя бывшую дворницкую в вашем доме. Там одна маленькая комната и кухня, но это лучше, чем ничего… И еще — они поставили обязательным условием, чтобы ты и работала дворником. Тогда эта квартира, как бы ведомственная, будет закреплена за тобой законно. Я подумала, что тебе все равно придется искать работу, а тут все сразу… Поживешь, поработаешь, осмотришься, может быть, потом найдешь что-то другое…
— Спасибо тебе…
— Поверь мне, я сделала все, что могла…
— Ты сделала даже больше…
…«Сколько лет прошло? — подумала Сюзанна. — Десять? Одиннадцать? Пятнадцать?»
Тогда, вселившись в дворницкую, в первый же вечер, Сюзанна поднялась на свой родной этаж, застыла около своей двери. Дверь была чужая — черная, железная, с мордой огромного желтого льва вместо ручки. Сюзанна долго стояла, собираясь с духом, потом стремительно, словно боясь обжечься, нажала кнопку звонка. Звук, раздавшийся из недр квартиры, тоже был чужим.
Дверь открыл невысокий коренастый парень в майке с предельно коротким ежиком на голове и золотой цепью на шее.
— Чего надо? — в его голосе не было ни намека на дружелюбие.
— Я… я когда-то жила здесь… — выдавила из себя Сюзанна. Коридор в проеме двери за спиной парня тоже был ЧУЖОЙ!
— А теперь я здесь живу, — еще больше ощетинился парень. — Ну?
— Мне хотелось бы… Может быть, что-то осталось… Мой отец… Портреты… Бумаги… Ноты… — залепетала Сюзанна.
— Пошла вон! — губы парня брезгливо скривились. — Все твое барахло давно на помойке! Будешь доставать — пожалеешь! Поняла? Еще раз увижу тебя на своем пороге — пеняй на себя! Усекла, убогая?!
Захлопнулась дверь, закачалось золотое кольцо в носу у льва, внутри Сюзанны что-то треснуло и оборвалось. Она спускалась по лестнице, и с каждым шагом вниз какая-то белая, плотная пелена медленно, но верно окутывала все воспоминания. В этой пелене исчезли круглые очки в золотой оправе, запах улицы, табака и дорогого одеколона, улыбающееся лицо, склоненное над ее кроваткой; в этой пелене растаяли колышущиеся ромашки на груди Кати, запах утреннего кофе и свежих булочек; солнечные зайчики на ковре и шторах, морские полоски, не голубые и не зеленые, закручивающиеся в спиральку, веселый щенок по кличке Рамзес и город Фата Моргана, призрачный и пронизанный миллионами солнечных лучей, ежесекундно меняющий свои очертания, зовущий, манящий, в паутину которого изо всех сил хочется окунуться, ощутить ее изменчивость и легкость на ощупь и заблудиться в ней…
…Лана приходила еще раз, но Сюзанна уже почти не помнила и не знала эту красивую, хорошо одетую молодую женщину.
— Я уезжаю завтра, — улыбнулась Лана. — Помнишь, как мы с тобой мечтали? Сначала по Европе, потом по Азии, потом махнуть в Америку?
Слово «помнишь» отдалось тупой болью где-то в затылке.
— Вот попрощаться пришла… У тебя все нормально? Может быть, что-то нужно?
— Нет, — выдавила из себя Сюзанна. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы эта ЧУЖАЯ, разнаряженная особа, от которой за версту несло дорогими французскими духами, и вид которой вызывал у Сюзанны тупую головную боль, становящуюся все сильнее, испарилась из ее квартиры.
Лана словно почувствовала ее состояние.
— Я буду тебе писать, пока! — теплые губы скользнули по щеке Сюзанны, и Лана исчезла за дверью.
Сюзанна потом долго терла щеку хозяйственным мылом, а квартиру по углам просыпала дустом, избавляясь от ненавистного запаха, словно от зловредных насекомых.
…И все-таки одиннадцать… Одиннадцать лет прошло с тех пор… Что же понадобилось Лане здесь? Ведь не к Сюзанне же она шла?
Сюзанна отложила паспорт на грязную простыню и запустила руку в сумку. Косметичка с явно дорогой заграничной косметикой, мобильный телефон в изящном кожаном чехле, еще один паспорт, судя по всему заграничный, дамское портмоне из крокодильей кожи и плотный сверток в полиэтиленовом пакете на самом дне сумки.
Сюзанна достала пакет, развернула его. Сверху какой-то листок с адресом и телефоном, а под ним… Глаза Сюзанны стали круглыми, как блюдца — в пакете, перетянутые резинками, лежали пачки долларов. Дрожащими руками, не снимая резинки, Сюзанна пересчитала купюры в одной пачке: их было ровно сто — зеленых, стодолларовых купюр. Десять тысяч долларов!!! А пачек было пять. Это же… Это же целое состояние!!! Пятьдесят тысяч долларов!!! Никогда в жизни, ни в прошлой, ни в настоящей Сюзанна не видела столько денег! Можно начать все заново, купить нормальную квартиру, пусть не в центре, но собственную и отдельную! Можно пойти куда-нибудь на курсы, в конце концов, она же еще не старая, недавно только 34 исполнилось! Получить какую-нибудь профессию, повара, например, ей же всегда нравилось готовить! Устроиться куда-нибудь в хорошее место, да хотя бы во вчерашний ресторан, почему нет?! Выгнать Юрку, при работе, квартире и хорошей зарплате кавалера она себе всегда найдет!
Поток радужных мечтаний Сюзанны прервал тоненький голос. Сюзанна не сразу поняла, что звучит он в ее голове:
«Она же несла кому-то эти деньги, разве непонятно? Несла рано утром, и так торопилась, что не пошла в обход, а споткнулась на этой чертовой лестнице! Значит, эти деньги были кому-то срочно нужны!!!»
«Может, ей за тачку новую нужно было заплатить?! — возразил по-бабски визгливо голос дворничихи Аньки. — Да и не к чему они ей теперь! Личность в любом случае установят, родственники найдутся, на похороны соберут, судя по одеже — не бедствовала Светка!»
«Лана — не Светка!!! — вскинулась Сюзанна. — Ты забыла, сколько она для тебя сделала?! Лежала бы ты до сих пор в психушке, давно бы «овощем» стала! Или выкинули бы тебя на улицу, чтобы не содержать бесплатно, да замерзла бы ты где-нибудь в сугробе, как бомж последний!!!»
«Хватит мне нравоучения читать! Ей уже не поможешь, а мне эти деньги помогут жизнь поменять! Сколько можно прозябать в этом дерьме?» — не сдавалась Анька.
«Не хотела бы — не прозябала бы! Давно могла все поменять! Работа у тебя утренняя да вечерняя, чего же учиться не шла? Боялась?! А Юрка твой?! Прицепился к тебе как репей, кормишь его, поишь, деньги зарабатываешь, а он вместо благодарности готов с тебя же последнюю рубаху снять и загнать за самогон! Он если про эти деньги узнает — не сдобровать тебе!»
При мысли о Юрке Сюзанну будто подбросило. Ладно, что дальше делать она потом разберется, а сейчас перво-наперво деньги нужно спрятать, да так, чтобы никакой Юрка их не нашел!
Сюзанна прижала пакет к груди и закружила по комнате. Все места, к которым она примеривалась, казались ей ненадежными.
…Юрка очнулся от холода и не сразу сообразил, где находится. Из открытой форточки в кухню хлестал дождь со снегом, одеяло, которым он был укрыт, наполовину промокло. Чертова кукла, Анька, не могла до кровати довести! Юрка тяжело поднялся, стараясь не делать резких движений — голова была чугунной. Прислушался. В соседней комнате Анька нарезала круги из угла в угол. Чего это она? Наверное, недопитую самогонку заныкать пытается! Есть у нее такая дурная черта! Нет, чтобы дать родному человеку опохмелиться! Не дождешься от нее! Еще и сковородкой отходит в сердцах!!! Сейчас он покажет, кто в доме хозяин! Не позволит, какой-то дворничихе собой помыкать! В конце концов, у него два высших образования, имеет он право здоровье поправить!
Юрка пнул ногой хлипкую дверь и застыл на пороге лицом к лицу с такой же застывшей Сюзанной, прижимающей к груди пачки долларов.
Сюзанна попятилась.
— Не подходи!
— Ты чего, убила кого или ограбила?! — несмотря на похмелье, соображал Юрка неплохо. — Да ты не бойся, я никому не расскажу!!! Деньги пополам поделим, и я — могила! Ай да Анька, ай да молодец! Не ожидал, честно признаюсь! Сила-баба! Ты чего пятишься-то от меня? Я же теперь тебе и сообщник, и защитник, куда ж ты без меня? В тюрягу? — Юрка говорил и говорил, а сам медленно, но верно двигался в сторону Сюзанны.
— Не подходи! — снова повторила она, изо всех сил прижимая к груди деньги. — Это не наши деньги.
— Были не наши, — ухмыльнулся Юрка. — Да ты себе только представь, что мы с такими деньжищами сделать можем! Оденемся, обуемся, за границу съездим! Ты когда-нибудь была за границей-то? Вот то-то и оно! А там жизнь, жизнь настоящая, не то что это прозябание! Там казино, бары, стриптиз не чета нашим! Настоящими богачами себя почувствуем хоть раз в жизни! А то, что ты видела дальше своей метлы да этой вонючей дворницкой?!
— Это не наши деньги! Их нужно отдать!
— Вот дурочка! Ты кого-то хлопнула или грабанула, чтобы потом эти бабки кому-то вернуть?! Да у тебя точно с головой не все в порядке!
— Не трогала я никого! — сорвалась Сюзанна, упершись спиной в стену и понимая, что отступать больше некуда. — Сама она упала… Я ее уже мертвую нашла…
— Мертвую говоришь… Кого это ты мертвого нашла?! А ну, колись немедленно!!! Хотя, ладно, это ты ментам загонять будешь, если сейчас же мне баксы не отдашь! — ощерился Юрка. — Гони половину, пока я добрый, а то хуже будет! Сколько там у тебя пачек? Пять? Три — мне, а две — тебе, так и быть!
Сюзанна каким-то звериным чутьем уловила то мгновенье, когда Юрка кинулся на нее, и, опередив его буквально на пару секунд, нырнула ему в ноги. Юрка упал, матерясь, Сюзанна резво поднялась и метнулась в кухню.
— Не подходи! — Сюзанна не сразу поняла, что сжимает в руке нож, покрытый засохшей рыбьей коркой.
— А то что? — ухмыльнулся Юрка. — Ты нож-то положи, не ровен час — порежешься, возись потом с тобой!
Он надвигался на Сюзанну медленно и неотвратимо.
В голове Сюзанны полыхнула яркая вспышка.
…На синем спортивном костюме (почему не льняном? ведь был же белый, льняной, она это помнит точно!!!) расцветает бурое пятно. Взмах рукой снова, и еще одно бурое пятно расцветает в другом месте. Еще взмах, еще, еще!!! Сюзанна силится закричать, но вместо крика ее горло выдавливает шипение сдувающегося шарика. Юрка стоит близко, слишком близко к ней, и на лице и руках Сюзанны оседают, отлетая от ножа, красные капли. Еще одно пятно на спортивном — не льняном — костюме, еще, еще!!! Сюзанну ведет в сторону, подальше от этого сумасшествия, от этого кровавого дождя, оседающего на ее теле, она задевает пустой стакан из-под самогона, он с оглушительным грохотом падает на пол и разбивается. Осколки стекла вперемешку с кровью расплываются в ее глазах, Сюзанна медленно сползает вниз, в это стеклянно-кровавое месиво, продолжая прижимать к груди пачки долларов…
…Сюзанна не знала, сколько она просидела на холодном полу, в отупении глядя на тело Юрки. Из комнаты донеслась переливчатая трель птиц. Сюзанна подняла голову, приходя в себя. Птицы — поздней осенью? В ее квартире? Через пару секунд до нее дошло, что пение птиц — это всего лишь звонок мобильного телефона Ланы. Сюзанна встала, опираясь на упавший табурет, перешагнула через Юрку, и вошла в комнату. Открыла крышку все еще звонящего телефона, поднесла его к уху.
— Светлана Владимировна! Ну что же Вы?! Мы же договаривались на шесть утра! Операция назначена на завтра, иначе будет поздно! Коронарное шунтирование — это очень, очень серьезно! Впрочем, что я Вам говорю, Вы и сами знаете! Вашего сына уже подготовили, Дима ждет Вас! И я жду Вас с самого утра! Звоню — Вы не берете трубку. Что-то случилось?
— Да, — сказала Анька.
— Нет, — сказала Сюзанна.
— Вы не потеряли мой адрес? — забеспокоился голос. — Котельническая набережная, дом 1/15, квартира 250. Подъезд…
— Не надо, — сказала Анька.
— Я знаю, — сказала Сюзанна.
— Вы можете подойти прямо сейчас? Вы где-то рядом?
— Не ждите меня, — сказала Анька.
— Я буду через десять минут, — сказала Сюзанна.
…В дверь квартиры профессора Великосельского позвонили ровно через десять минут. Профес-сор распахнул дверь сразу же, не глядя в глазок и ничего не спрашивая, потому что он ждал этого визита. Профессор распахнул дверь и оторопел: на пороге вместо так ожидаемой им Стрельцовой Светланы Владимировны стояла измученная, неопрятная баба неопределенного возраста в таком же неопределенного цвета платье, забрызганном чем-то красно-бурым. Брови профессора поползли вверх:
— Я могу Вам чем-то помочь?
— Я принесла деньги от Ланы, — сказала Сюзанна и протянула профессору пять десятитысячных долларовых пачек, перетянутых резинками и покрытых точно такими же красно-бурыми пятнами.
— От Ланы? — казалось брови профессора сейчас выползут за границы лба.
— От Стрельцовой Светланы Владимировны, — поправилась Сюзанна.
— Пятьдесят тысяч? — зачем-то уточнил профессор.
— Наверное. Я точно не считала.
— А где она сама?
— Она сегодня утром попала под машину. Ничего страшного, просто легкий вывих, она не может ходить. Передайте ее сыну, — Сюзанна споткнулась, улыбнулась смущенно-радостно, как когда-то улыбалась отцу. — Передайте Диме, что с мамой все в порядке. Перед операцией ему нельзя волноваться.
— Передам. А Вы, собственно, кто? — наконец-то догадался спросить профессор, поразившись тому, насколько изменила ее лицо эта улыбка. Стоящая перед ним расплывшаяся баба стала почти красавицей.
— Я? — Сюзанна на мгновенье задумалась. — Я — Фата Моргана. У Вас в доме есть телефон? Мне нужно вызвать милицию. Я только что убила мужа.