Опубликовано в журнале Зеркало, номер 64, 2024
Автор этой статьи – Григорий Семенович Островский (1929–2007) – ленинградец и выпускник Ленинградской академии художеств, который многие годы жил и плодотворно работал во Львове как историк искусства и художественный критик. Был исследователем украинского искусства, а также занимался вопросами народного творчества. В 1992 репатриировался в Израиль, где сотрудничал с Иерусалимским университетом и журналом «Зеркало». Накопленные им огромные знания позволили ему написать этот обзор разгрома украинского авангарда и стирания памяти о нем при советской власти, который и сегодня поражает актуальностью и полнотой информации. Статья была впервые опубликована в журнале «Зеркало» в 1993 году. Сегодня мы решили опубликовать ее снова. Внесены некоторые уточнения фактов и дат. Благодарим Юлию Литвинец и Константина Акиншу за помощь в подготовке новой публикации и Национальный художественный музей Украины – за предоставление иллюстраций.
Редакция
История советского искусства отмечена многими скорбными датами; одна из самых страшных и трагических – 13 июля 1937 года. В этот день в застенках «киевского филиала» НКВД были расстреляны украинские художники Михаил Бойчук, Василь Седляр, Иван Падалка, а несколькими месяцами позже – 11 декабря – Софья Налепинская-Бойчук. (Эта дата возникла всего несколько лет назад: уточнили ее в архивах КГБ. Еще в «Словаре украинских художников» (1973) указаны другие и разные: 1938, 1939 – из фальсифицированных справок о посмертной реабилитации.)
Карающий меч революции был неотвратим: запланированная ликвидация школы М. Бойчука должна была завершиться «окончательным решением» вопроса. М. Бойчука, его учеников и соратников обвинили в украинском буржуазном национализме и создании антисоветской организации. Без малого двадцать лет провел в тюрьмах и концлагерях живописец Кирилл Гвоздик (1895–1981); были отправлены в лагеря Александр Рубин и Охрим Кравченко. Уцелели Мануил Шехтман, Микола Рокицкий, Евгений Холостенко, Микола Азовский, Сергей Колос, Онуфрий Бизюков и некоторые другие: кто-то уехал с Украины, кто-то замолчал на долгие годы…
Позволю себе отступление личного свойства. О М. Бойчуке и его школе я, разумеется, имел представление, отнюдь не совпадавшее с официальной точкой зрения, однако более конкретно и осязаемо ощутил их личности и творчество при встрече с «живыми бойчукистами». Художница Ярослава Музыка в 50-х годах только вернулась во Львов после лагерей и ссылок. Маленькая сухонькая старушка – а ей тогда было немногим за пятьдесят, – рассказывала мне о своих встречах с Михаилом Бойчуком, показывала его письма, фотографии, статьи, оригинальные рисунки, о львовских художниках М. Осиньчуке, П. Холодном-младшем, о себе, испытавших большое влияние бойчукистов и работавших в творческом взаимодействии и как бы параллельно с ними, об АНУМе (Асоціації незалежних митців Украіни), одним из организаторов и председателем которой в 30-х годах была Я. Музыка. (К слову, эта «украинская буржуазная националистка» собрала в свое время небольшую, но превосходную по качеству коллекцию еврейской старины – ханукальных светильников, ритуальной бронзы, серебра, фаянса и т.п.)
Другим бойчукистом оказался также бывший каторжанин Охрим Кравченко, осевший на склоне лет во Львове. Школу М. Бойчука он застал уже как бы на излете: студентом стал лишь в 1934 году. Воспоминания его к времени нашего знакомства истощились на тюремной баланде, однако и в своем позднем творчестве он оставался верным принципам и стилистике бойчукизма. Простодушие крестьянского примитива соединялось в его картинах с рафинированностью знатока иконописи, строгая «византийщина» с обостренным ощущением специфики живописного лубка, монументальность образов и композиционных ритмов с жизненной укорененностью реалий. Через эти полотна мне удалось ближе продвинуться к пониманию бойчукистов, наследие которых оставалось в те времена практически недоступным.
Вернемся, однако, к тридцать седьмому. Маховик репрессий работал на полных оборотах, и остановить его было нельзя. 25 ноября 1937 года был расстрелян Микола Ивасюк (1865–1937), основатель и крупнейший представитель буковинской школы живописи; не помогло ему и то, что о нем тепло писал в свое время И.Репин. 19 декабря 1938 года та же участь постигла живописца Илью Шульгу (1879–1938). В том же 38-м погиб график Яков Струхманчук (1884–1938), уроженец Западной Украины, эмигрировавший в 1920 году на Восточную. Арестован и обречен на гибель Дмитрий Дьяченко (1887–1942), один из крупнейших украинских архитекторов. Профессора Киевского художественного института живописца Абрама Черкасского (1886–1968) сослали в Караганду, затем он жил и работал в Алма-Ате.
(Спустя тридцать лет авторы многотомной «Истории украинского искусства» утверждали: «Какой бы вред ни нанес советскому искусству культ личности, он не был в состоянии остановить его рост. Советское и, в частности, украинское искусство непрерывно обогащалось, расцветало, потому что, как и вся жизнь страны, развивалось по объективным законам развития социалистического общества. 30-е годы […] были новым, высшим этапом истории украинской художественной культуры».)
Между тем не надо было быть пророком, чтобы предвидеть катастрофу: земля под ногами тряслась и уходила из-под ног задолго до рокового 37-го. В 1933 году прокатилась волна самоубийств и арестов, унесшая многих крупнейших писателей, деятелей украинской культуры. В их числе – Лесь Курбас, лидер украинского футуризма, близкий друг В. Татлина, В. Пальмова, А. Петрицкого, поэт и теоретик искусства Михаил Семенко – их расстреляли в 37-м, и другие. И когда мы видим в Энциклопедическом словаре против имени живописца, графика и искусствоведа Ефима Михайлова даты: 1885 – 15 июля 1935, Котлас, Архангельской области, излишние вопросы отпадают и сомнений не остается. К долгим годам концлагерей в том же 1933 году были приговорены Остап Вишня, ректор Киевского художественного института, и директор Музея западного и восточного искусства Иван Врона, критик Василь Хмурый, окончивший свои дни за колючей проволокой в 1940 году.
(Еще одно отступление из области воспоминаний. Как-то я спросил художника Михаила Дерегуса, тогда уже академика, лауреата и председателя Союза художников Украины, почему он в 30-х годах работал как живописец, а потом преимущественно в графике. В ответ он поведал мне такую историю:
– В 37-м я работал в Харьковском художественном институте. Как и многие, со дня на день ждал, что за мной придут: время было такое. Часто проводили вечера в мастерской Василия Ильича Касияна: там же находились наготове наши корзинки со сменой белья, зубной щеткой, сухарями. Долгие, томительные вечера, не до живописи нам было, но чтоб как-то скоротать время, Касиян обучал меня графическим техникам. Спать ложились, когда минует час арестов. Вот так и пристрастился к графике…
Так ли было или не совсем так, но оснований сомневаться нет и в любом случае штрих характерный.)
Раскручивая назад летопись украинского искусства, видим, что систематический и планомерный разгром его начался намного раньше.
История советского украинского искусства открывается загадочной гибелью Александра Мурашко (1875–1919), основателя и первого ректора Украинской Академии художеств, ликвидированной вскоре советской властью, художника, оставившего глубокий след в украинской живописи начала века. 20 мая 1920 года он был убит на улице в Киеве. Официальная версия гласила, что он пал от рук не то бандитов, не то анархистов, но и тогда, и сейчас не исключали, что художника ликвидировали чекисты.
На 1919–1922 годы приходится первая волна эмиграции. Уезжали во Львов, остававшийся под властью Польши, в Прагу, Берлин, Париж. Тогда советское украинское искусство недосчиталось таких мастеров, как живописцы А. Маневич, С. Колесников, П. Нилус, В. Масютин, работавший также в графике и скульптуре; П. Холодный-отец и П. Холодный-сын, Н. Кричевский, П. Мегик, П. Громницкий, Н. Глущенко, М. Андриенко-Нечитайло, Алексей Грищенко, осевший во Франции еще в 1918-м, скульпторы С. Литвиненко и И. Севера, ученик Нарбута график и искусствовед П. Ковжун и другие. Этот перечень можно продолжить именами «невозвращенцев» – А. Архипенко, живописцев М. Бутовича, С. Левицкой. В 1920 году А. Экстер уезжает в Москву, а в 1924-м в Париж, вслед за ней Климент Рудько. По своему размаху украинская художественная эмиграция сопоставима разве что с русской.
В 1920-х годах зарождается и специфически украинский вид «внутренней эмиграции» – в Россию. В Москву уезжают многие ученики и последователи М. Бойчука: Антонина Иванова в 1923 году, Оксана Павленко в 1929-м, Мануил Шехтман в 1934-м, тогда же Александр Мизин. К слову, это не помешало им принять участие в коллективных работах бойчукистов – росписях санатория им. ВУЦИК в Одессе (1928) и Червонозаводского театра в Харькове (1933–1935). Еще раньше, в 1922–1923 годах из Киева в Россию уезжают Н. Акимов, графики Н. Алексеев, Л. Хижинский, М. Кирнарский.
К 1922 году распадается и Культур-Лига: Киев утрачивает значение крупного центра еврейского искусства. Еще в 1919году Л.Лисицкий уезжает в Витебск, Б. Аронсон и И.-Б. Рыбак эмигрируют в Берлин, в 1920 году в Москву переселяются И. Рабинович и И. Чайков, их примеру последовали А. Тышлер, Рабичев и другие. Сегодня исследователи украинского авангарда вводят в его параметры ряд еврейских художников, связанных с Культур-Лигой, – Исаака Рабиновича, Марка Эпштейна, Соломона Никритина, Александра Тышлера и некоторых других. И это, наверное, в известной мере справедливо, поскольку эти и другие художники Культур-Лиги, сосредоточенные на проблемах национальной школы еврейского искусства, не замыкались на них, но в большей или меньшей степени оказывались вовлеченными в общезначимые процессы авангардного искусства и украинского в частности.
Репрессии 30-х годов, угроза стремительно надвигавшейся «большой чистки» активизировали внутреннюю эмиграцию. В 1934 году уезжают в Москву упомянутые выше М. Шехтман и А. Черкасский, что, впрочем, не уберегло последнего от ссылки в Казахстан. В 1936 году в Ленинград и Москву переселяются живописцы Лев Крамаренко (1888–1942), Андрей Таран (1887–1967), Павел Голубятников (1892–1942) – из первого ряда мастеров украинского авангарда. Скорее всего, только эта «эмиграция» и спасла этих художников от участи их коллег. (Наверняка, жертв репрессий было бы больше, если б некоторым лидерам украинского авангарда не «повезло» умереть раньше и в своей постели. Так, младший брат Михаила Бойчука, на редкость одаренный Тимош, скончался в 1922 году, в том же году – ученик Г. Нарбута и М. Бойчука Л. Лозовский; Виктор Пальмов – в 1929-м, Александр Богомазов – в 1930-м.)
В годы войны и сразу после нее поднимается вторая, почти столь же мощная, как и первая, волна украинской художественной эмиграции. Познав в 1939–1941 годах, почем фунт советского лиха, снимаются с места западноукраинские художники – скульпторы М. Черешневский, С. Литвиненко, А. Павлось, живописцы М. Осиньчук, С. Гордынский, В. Ласовский, М. Бутович, И. Банах-Твердохлиб, П. Андрусив, Д. Горняткевич,
Я. Крушельницкий, П. Холодный-сын и другие. В этот поток вливаются и художники из Киева, Харькова, других городов, в их числе такие известные мастера, как поселившийся в далекой Венесуэле с сыном и дочерьми-художниками Василь Крический, Б. Крюков и ученик М. Бойчука Микола Азовский, осевший в Аргентине, скульптор Б. Мухин и другие.
В первые послевоенные годы советские власти, искореняя огнем и железом в западных областях Украины «буржуазный национализм», не забыли и художников. Мне не довелось быть свидетелем арестов тех лет, но в 50-х годах, когда я уже жил и работал во Львове, из тюрем, лагерей, ссылок возвращались многие: упомянутые выше Ярослава Музыка и Охрим Кравченко, графики Зиновий Кецало и Омельян Масляк (последний во время нацистской оккупации укрывал евреев), живописец и график Петр Обаль, буковинец Петр Головатый, искусствовед Вера Свенцицкая, дочь крупного ученого-слависта, основателя и многолетнего директора Национального музея во Львове Иллариона Свенцицкого. Не обошли вниманием и некоторых художников Восточной Украины: шесть лет – с 1946 по 1952 – лагерей и ссылок досталось ученице И. Падалки Марии Котляревской.
Судьба украинского искусства не уникальна: жестоко пострадала в годы сталинских репрессий творческая интеллигенция всех «братских народов». Оценивать понесенный ими урон по числу расстрельных, тюремно-лагерных и ссыльных приговоров по меньшей мере некорректно и неэтично, но даже в этом страшном контексте Украина оказывается едва ли не на первом месте. Всеми средствами партия и советская власть подавляли не только и быть может не столько «бойчукизм» и «формализм», сколько прежде всего национальное самосознание украинских художников, их право на самобытность своей культуры, волю к сопротивлению унификации и «художественной ассимиляции». Надо отдать должное карательным и идеологическим органам – в значительной степени это им удалось: с конца 30-х годов и на протяжении последующих сорока-пятидесяти лет украинские художники составляли один из самых активных отрядов верноподданных борцов за чистоту социалистического реализма. Тем сокрушительнее стал обвал его, когда начавшаяся перестройка, а затем и провозглашение независимой Украины смели господствовавшие догматы и запреты. Пришла пора «собирать камни» и естественно, что в ряду первых и самых насущных проблем оказались поиск и обретение своих корней, творческая реабилитация и изучение украинского авангарда, посмертная участь которого была столь же трагической, как и прижизненная.
Многие годы украинское искусство пребывало растворенным в русской культуре. Существовали понятия «советское искусство 20-х годов», даже «русский авангард», а все остальные поглощались ими. Попытки украинских критиков, искусствоведов, писателей – М. Семенко, В. Хмурого, И. Вроны, Е. Холостенко и других сформулировать особенности отечественного искусства объявлялись враждебными акциями националистов и формалистов. Тема М. Бойчука и бойчукистов, творчество В. Ермилова, В. Пальмова, А. Богомазова и других, не говоря уже об эмигрантах А. Архипенко, А. Грищенко, М. Бутовиче, П. Ковжуне, М. Осиньчуке, С. Гордынском и других, оказались под запретом: о них либо молчали, либо упоминали вскользь, со скрежетом зубовным и, как правило, в негативном ключе. Репутация А. Петрицкого, В. Меллера, А. Хвостенко-Хвостова держалась почти исключительно на их работе в театре. Еще в 70-х годах в «Словаре украинских художников» было сказано: «Обращение Бойчука и его школы («бойчукисты») к опыту мастеров раннего Возрождения, украинской иконописи, народного искусства часто имело оторванный от современности стилизационный характер». О Богомазове: «Произведения отмечены склонностью к деформации образов». Без таких оговорок эти имена вообще не имели шансов появиться в «Словаре». Любое честное и непредвзятое слово о бойчукистах и других художниках украинского авангарда, – а оно исходило от таких искусствоведов, как Д. Горбачев, Б. Лобановский и некоторых других, – встречалось в штыки и, как правило, имело следствием жесткий отпор, а то и неприятности по «служебной и общественной линии»; то же испытал на себе и автор монографии о В. Ермилове искусствовед 3. Фогель (к слову, недавний киевлянин, а ныне израильтянин). Только в середине и конце 80-х годов наступает перелом: в 1990 году во Львове состоялась организованная О. Рипко выставка «Бойчук и бойчукисты. Бойчукизм», предложившая во многом новую и более широкую концепцию этого явления; в 1990–1991 годах большая выставка «Украинский авангард» (куратор и основной автор научного каталога Д. Горбачев) побывала в Югославии и Франции, стали выходить книги, статьи, альбомы, каталоги, публикации документов. Не только в украинском, но и в мировом искусствоведении, в эстетическом сознании утверждается представление об украинском авангарде как о целостном и значительном явлении и национальной, и европейской художественной культуры первой трети XX века.
Искусство украинского авангарда уже становится предметом специальных исследований. Здесь не место для его анализа, сопоставлений, концепций. Хотелось бы только еще раз подчеркнуть, что оно не было ни провинциальным, ни вторично подражательным. Простая хронология свидетельствует, что возникновение и развитие таких направлений, как кубофутуризм, экспрессионизм, супрематизм на Украине было практически синхронно русским и европейским художественным процессам 1910-х годов. Творческие объединения «Ланка» («Звено») и «Кольцо» в Киеве, салон Издебского в Одессе в предреволюционное десятилетие, творчество А. Богомазова, В. Пальмова, И. Кавалеридзе, М. Бойчука, И. Падалки, В. Седляра и других, блистательная школа театрально-декорационного искусства, сложившаяся на Украине и представленная именами А. Петрицкого, И. Рабиновича, А. Хвостенко-Хвостова, Б. Эрдмана, Б. Косарева, В. Меллера и других, говорят о громадном потенциале украинского авангарда, взлет которого был прерван репрессиями.
Отдельной проблемой, на наш взгляд, является решительное, но достаточно спорное включение в их ряд К. Малевича, В. Татлина, Д. Бурлюка, А. Экстер, М. Синяковой, К. Редько и других, которых мы привыкли связывать скорее с русским, а не с украинским авангардом и которые – одни в большей степени, другие в меньшей – были, бесспорно, в силу тех или иных биографических или творческих обстоятельств связаны с Украиной и украинским искусством. Но это уже частности.
Важнее то, что украинский «расстрелянный авангард» вновь обретает принадлежащее ему по праву достойное место в истории искусства такого жестокого, драматичного и такого талантливого XX века.