(аналогии в поэзии М.Гробмана и Вс.Некрасова на раннем этапе)
Опубликовано в журнале Зеркало, номер 62, 2023
МОЛОКО
За окном смеются люди
Мухи бьются о стекло –
В чьи возвышенные груди
Молоко уж натекло?
Отчего жиличка дышит
Тяжело и глубоко?
И стекает вдоль по крыше
Голубое молоко.
За окном смеются люди
Громко радио поёт.
Тяжело набухли груди
И наполнился живот.
И тихонечко рыдает –
Кисея заволокла –
Там жиличка молодая
Молоком уж затекла.
(25–26 мая 1963 года. Душанбе.)[1]
В 63-м Гробман в Таджикистане полгода работал художником-оформителем в экспедиции от московского Института паразитологии и тропических заболеваний.
«И стекает вдоль по крыше / Голубое молоко» – заоконный пейзаж сопоставлен с состоянием роженицы. Это подтверждается и устройством последнего предотъездного в Израиль стихотворения 71 года «Утро»:
(20–21 июня 1971, Москва, Текстильщики)[2]
(окна–млечный сок–солнце–чрево–бремя. Сходны они и своей восточной темой: Душанбе – «пространство востока»)
В письме 2 июля 63 года Вс. Некрасов пишет М. Гробману:
«Кондовый» в контексте письма – не «старый», как в «Двенадцати», а «плотный» (в своём первом значении). В устных оценках Некрасов не раз использовал слово «плотный» в самом положительном смысле, говоря о стихах, и много лет спустя после этой переписки.
В недавней нашей беседе об авторитетах в поэзии для него в то время М. Гробман назвал два имени: Пастернак и Заболоцкий.
«Молоко» – стихотворение, действительно, «заболоцкое» не внешне-формально, а по его натурфилософской сути: мир – единый организм природы, где единица (живой атом) равна целому. В «Молоке» и «Прозрачных окнах» – это «чрево», рождающее человека, «позвоночного мальчика с выпуклой маминой бровью». Да и какой ещё образ так напрямую связывает нас с этим «нутряным» природным единством? Он и впрямь – природа, при родах то есть.
Говоря о связях в среде неофициального искусства с Заболоцким, интересным кажется, что связь эта была и обратной: последнее стихотворение «Городок» («Целый день стирает прачка / муж пошёл за водкой») – не случайное попадание в окраинную поэтику лианозовцев, но результат знакомства Заболоцкого с «ходившим тогда в литературной среде», по словам Алигер, стихотворением «неизвестного поэта» «Мы все отчасти проститутки»[4]. О том, что его автор – Игорь Холин, ни она, ни Заболоцкий, судя по её свидетельству, ничего не знали, что только подтверждает фольклорную составляющую его «барачных» стихов. «Городок» был сознательным собственным шагом Заболоцкого в том же направлении[5], и говорит о приятии им лианозовской поэтики.
В начале 60-х Гробман хорошо знал лианозовскую поэзию, но воспринимал её больше формально, что видно, например, по его стихотворению «Осы», написанном там же, в Таджикистане в 63-м году:
ОСЫ
Пролетают осы – самолётики,
Крыльями трепещут надо мной –
Осы – золотые самолётики –
Звери с полосатою спиной.
Солнечное марево сгущается
Тучи не увидеть ни одной
Осы золотые разлетаются –
Звери с полосатою спиной.
Верные, как совесть, самолётики,
Грустною гудящие струной –
Осы – золотые самолётики –
Звери с полосатою спиной.
Осы золотые возвращаются,
Крыльями трепещут надо мной –
И потом надолго разлетаются
Звери с полосатою спиной.
(15 июля 1963 года, Шаартуз)[6]
(симметричная строфическая конструкция: повтор двустишия в 1-й и 3-й строфах и ещё одного – во 2-й и 4-й, и всё это скреплено повтором строки «крыльями трепещут надо мной» в 1-й и 4-й строфе)
Стих напоминает идущую от триолета, широко разработанную к тому времени комбинаторную форму стиха Е.Л. Кропивницкого, где на малом пространстве очень лаконично и выразительно могут переставляться как отдельные строки, так и пары строк. Хотя характер поэтической речи, её пластичность, образы – тут совсем свои, не лианозовские. Отозвались они в 84-м в стихе «На смерть Эдуарда Штейнберга».
На лианозовскую орбиту Гробман заходит ненадолго: примерно в 66–67-х годах («Таблица», «Первая параллельная»: «Цвет полосы // Коричневый / Белый» и др.)
Скорее всего, «Молоко» отозвалось в Некрасове его собственным стихом, написанным как раз тоже ДО лианозовского периода, хотя в 63-м он уже работал в основном русле лианозовской поэтики, что видно и по тому вниманию, которое там уделялось его стихам, и по тому, как его самиздатские сборники оформлялись и распространялись Кропивницкими. Это стихотворение – «Синий сок»[7], написано в 59-м, ещё до того, как А. Гинзбург впервые привёз его к Рабину и Кропивницким.
Оба стиха Гробмана (а они, по-моему, по ощущению мира – два ракурса чего-то одного) перекликаются с Некрасовским в слове «сок»:
«голубое молоко», «млечный сок» – «синий сок»:
СИНИЙ СОК
Исподволь пропитывает стены,
Льётся внутрь комнат из окон
И выходим вон из комнат все мы
Потому что есть на то закон:
Послезавтра, если не сегодня,
Но когда воротится весна –
Всё равно достанет половодье
Самые высокие места!
Канул дом. Последний канул камень.
Кажется, затишье. Но –
Миг – и забродило огоньками
Разом загустевшее вино.
На пространстве города замкнулась
Электрическая ночь. И в ней
Протекая над огнями улиц,
Синева становится черней.
Ну, кому домой – а кто со мною,
До утра бродить, пока
Не осушим синее, хмельное
До последнего глотка.
Похоже, это точка встречи двух поэтов. В каком-то смысле стихи совершенно разные по состоянию: утренний «млечный сок», знойное, таджикского дня «голубое молоко» и – потепление в Москве, первые синие весенние сумерки, переходящие в ночь. Но и там, и там – речь о среде, о нераздельности с ней, как о воздухе, которым дышим. Такой гештальт-пейзаж с живым натекающим небом. М.В. Панов в лекции о Заболоцком[8] называл это «поэтикой континуума», «неразрывной слитности», где «всё спаяно». «Куском», как сказано ещё в одном стихотворении Некрасова на ту же тему:
(«а самое / интересное», этот фрагмент – 1973 года)
В конце «а самое / интересное» Некрасов вспоминает, цитируя, и «Синий сок», но делает это скорей, чтоб отречься от клишированных тропов, проникавших тогда в его поэтику на ранних этапах:
Гробман же, наоборот, скорее, подтверждает образы этих своих ранних стихов тем, что появилось впоследствии: во-первых, «Утро», спустя 8 лет, повторяет то же рождение человека, а во-вторых,
постоянный образ «с носом» в его будущих работах. Это своего рода травестия, поскольку «идиот» на самом деле – простой человек, родившийся в мир, простак. А кто из нас не простак? И уж так ли во всём не простак? Это онтологический, очень серьёзный знак даже скорей, чем образ. И, думаю, именно за эту универсальную глубину, бывшую с Гробманом с самого начала, Некрасов в своём письме о «Молоке» и зовёт его «мудрым». Неслучайным кажется в этой связи и то, что в споре за «простоту» в искусстве Гробман в 63-м чуть не подрался с Сапгиром[10], инициировавшим примирение потом только через год.
У Некрасова в поэзии тоже было понятие для себя, как простого человека, но с более выраженной социо-окраской:
Вот про этого себя-«среднего» помнятся принципиальные разговоры с ним и в конце 90-х. Понятие «дурак» тоже было, но «дурак» был больше напоказ, и, кстати, часто «для хитрых», тех, кому выгодно дураком казаться. Ведь и такие бывают.
Но совсем не таков длинноносый «дурак» Гробмана. Он там, где рождение и смерть (на работе 2009 года смерть сама оказывается дураком), приход и уход, не зоо-, а онто-логический. Потому и мудрый.
[1] Михаил Гробман «Последнее небо», М., 2006, «Новое литературное обозрение», с.35.
Место написания даётся по авторской рукописи из переписки (архив М. Гробмана)
[2] Михаил Гробман «Последнее небо», М., 2006, «Новое литературное обозрение», с.77
[3] Архив М. Гробмана, не публиковалось.
[4] «Помню, я прочитала Заболоцкому ходившие тогда в литературной среде иронические стихи неизвестного поэта, очевидно очень позабавившие его:
(М. Алигер «Встречи и разлуки», М, 1989, «Известия», с.351). Алигер неточно цитирует Холина.
[5] Попадание настолько сущностное, что лично для меня было бы неудивительным узнать, что Заболоцкий был знаком с лианозовской поэзией не только по одному этому стихотворению Холина.
[6] Архив М. Гробмана, из переписки, не публиковалось.
[7] Кроме своих ранних самиздатских сборников, Некрасов никогда не включал его в последующие издания. Но это стихотворение мне кажется интересным, не говоря уже о его связи с большой вещью «Синева», фонограмму с чтением которой он давал слушать друзьям, и с целым рядом более поздних стихов.
[8] М.В. Панов «Язык русской поэзии XVIII–XX веков», М., 2017, с.512
[9] Вс. Некрасов «Стихи 1956–1983», Вологда, 2012, «Библиотека московского концептуализма», с.486
[10] «11.12.1963. …Я был у Генриха Сапгира. У него Оскар Рабин, Игорь Холин, Гена Цыферов и Андрей Битов. Я говорил с Оскаром, что есть картины, понятные не только интеллигенции, но и простым людям, и тем не менее это подлинное искусство. Рабин говорил наоборот. Пили водку. Потом Генрих Сапгир стал со мной ругаться, я бросился на него с кулаками, но Гена Цыферов удержал меня. Тогда я обругал всех и ушёл» (М. Гробман «Дневники», «Левиафан», газета №2, апрель 1979).
[11] Вс. Некрасов «Стихи 1956–1983», Вологда, 2012, «Библиотека московского концептуализма», с.6. (из стихотворения «Что же делать / Нет чудес» 1958 года).