Опубликовано в журнале Зеркало, номер 59, 2022
«Война – отец всех вещей» (Гераклит), а спесь – мать всех вещей. Она та самая скрепа, тот самый хребет, который не разрубить никакому мяснику. Разделка туши не удалась. Итак, даем развернутое определение: «Спесь – мать всех вещей и представляет собою презентацию преимуществ, обладание коими, реальное или мнимое, ставит их обладателя в привилегированное положение по отношению к остальным». Для обозначения этих преимуществ в русском языке есть специальное слово: дефицит.
Что такое дефицит, каждый понимает в силу личных обстоятельств. Одна дама неодобрительно высказалась о другой даме: «Ах, эта вечная презентация счастья». Поэтому лучше повторить за Аркадием Гайдаром, несколько его перефразировав: «Что такое дефицит, каждый понимает по-своему, но все вместе люди понимали, что никакой другой земли для жизни не дано, кроме той, что зовется Советская страна».
Небезызвестный де Кюстин, долгое время служивший мишенью для упражнявшихся в стрельбе, отмечал особый талант русского человека[1] производить на стороннего наблюдателя желательное впечатление. Как скоро спесь не является вещью в себе, но взаимодействует с окружающим, дар лицедейства требует постоянного воплощения. Русская театральная труппа подписывает бессрочный ангажемент. Зарыть талант в землю, если он не в слитках, – грех, коему подпасть не дано, как не дано гайдаровским персонажам никакой другой земли для жизни. Господь озаботился тем, чтобы грех этот остался гипотетическим. Как бы я ни хотел, я не могу не писать; как бы я ни хотел, я не могу не петь; как бы я ни хотел, я не могу не выступать на подмостках жизни. Я обречен на нескончаемую презентацию себя. Я рожден жить напоказ. Кем рожден? Мой отец – война, моя мать – спесь. У меня в крови актерство, имеющее целью произвести впечатление: «И тут выхожу я в трех шубах, всем на зависть». Русские, кстати сказать, не учитывают потепление климата, оттого билеты на пьесу «Глядите, завидуйте» стали плохо расходиться.
С полюсов наступает цивилизация, повсюду в мире спесь мутирует, становится экологически чистой, переходя в свою противоположность, чем тоже можно бравировать, разъезжая вместо кареты с королевским гербом на велосипеде под умиленное помигивание фотообъективов. Но русская спесь архаична, она по-боярски расхаживает в трех шубах, она проявляется в формах, которые в чистом виде встречаются лишь у примитивных народов. Отнести себя к ним готовы сами русские, когда находятся в фазе «собачьего дерьма». («Кризис национального сознания: ах, как же так?! Как жестоко мы обманывались! Меч-то, оказывается, наш никуда не годен – это щит, падла, вводил нас в заблуждение… И волчье: караууууууууууул! Мы – собачье дерьмооооо!»)
Спесь спеси рознь. Если русских характеризует социальная спесь, то просвещенное человечество спесиво по части морали par exellence. Оттого в глазах просвещенного человечества Россия скорей граничит с Верхней Вольтой, чем с Германией – в ряде случаев мы все еще пользуемся политической картой «мирного времени». Русская спесь не ведает ханжества. Раскол на западную спесь и восточную произошел, когда русский человек сказал французу: мне лягушку хоть сахаром облепи, в рот не возьму. Для западного человека не стоит вопрос, вкусна ли белужья икра, которую ест царь в Кремле серебряной ложечкой, обложенную льдом, из хрустальной вазочки. Как всякий сноб, западный человек обделен чувством вкуса и в этом подобен певцу-кастрату, поющему: «И от стра-а-а-сти замирая…» – голосом Далилы из оперы Сен-Санса «Самсон и Далила».
Нет, есть в русском народе тоже «любители сыра» – с плесенью или с черным трюфелем, но их слой страшно узок, а русский человек широк. Подтверждением этому «великий уравнитель оливье» (цитата из М. Степановой). Значит ли, что гастрономическая спесь у русских отсутствует наравне с прочей культурной спесью: гендерной, политкорректной – да-да, той самой, без которой сегодня не пускают в рай? Вовсе нет. Слова «престиж» и «статусный» обрусели достаточно, чтобы сравниться со словом «дефицит». Вайль с Генисом, описывая праздничный стол, упоминали сайру как социально значимую деталь – показатель благосостояния хозяев дома. С тех пор страна шагнула в мир иной, где автомобиль стал синонимом «иномарки», слóва неведомого для собравшихся в шестидесятые годы за праздничным столом с его дефицитной баночкой сайры и еще одной дефицитной консервной банкой, на которой написано «печень трески». Сегодня хозяин дома по логике вещей должен есть дымящуюся картошку с белужьей икрой, черпая ее прямо из двухлитрового судна, которое пододвинет к гостю и скажет, зевая: «Присоединяйся, под коньячок самое тó». Коньяк для русского человека от века был водкой чайного цвета: точно так же пился, точно тем же закусывался; недавно еще прибавился брат-вискарь.
Но все же кулинарная спесь – не русский специалитет. Essen wie Gott in Frankreich (есть как Бог во Франции) не русское это дело. В России «мне вкусно» говорят только евреи («Мила, мне это будет вкусно?»). Но подразумевают все. Русский в еде не притворщик. Он будет есть то, что «ему вкусно». Он уставит стол своими майонезными «салатами» и «винегретами», капустными пирогами, корейской морковью, солянками и харчо, закажет шампур-другой шашлычка, а к чаю возьмет торт «наполеон» с кремом на сгущенке. Забелив борщ майонезом и хлопнув той же «Белуги», он покажет пальцем на рубиновую брошь в небе: «Видишь, самолет? Так у нас бабла еще выше». Завидя радугу, спесь идет в другую сторону: «Не пригоже мне нагибатися».
Прекрасный, как град Петров, неколебимый, как сама Россия, великорусский язык скуп на подарки другим языкам. Мало что перешло из него в иностранные языки. «Погром», «гулаг», теперь вот «новичок». Да еще выражение «Потемкинская деревня» (Potemkinsche Dorf). Последнее не просто очковтирательство. Дается театрализованное представление: глядите, завидуйте, как хорошо нам живется – естся, пьется, гуляется. Давать представление – страсть русских, и ей они предаются безоглядно. Если национальный интерес, которым руководствуются национальные лидеры, есть не что иное, как совокупный интерес индивидов, образующих нацию, то сразу многое становится на свои места и не нуждается в объяснениях.
Зритель не различает между изображенным и изобразившим. Зритель – но не актер. Актера, правда, обнадежили, дескать маска прирастает к лицу. Тщетные надежды: никакая маска не изменит его собственных черт. Героическая роль, как бы ни была сыграна, не превратит исполнителя в героическую личность. Здесь нет обратной связи. Нельзя одновременно забивать гвоздь и изображать, что забиваешь гвоздь – либо ты Марсель Марсо, либо ты плотник. Немало прибрежных заморских отелей хранит память о русских, гуляющих на полную громкость. Веселье стоит столбом, пусть все видят, как им весело. Еще скорей! Еще больше! Еще громче! Они обречены на эту показуху тайною мечтою: а вдруг им что-нибудь перепадет от того веселья, того счастья, что они изображают? Интересно: Барби, кукле, имитирующей оргазм, чтó ей перепадает?
Что бы ни делать, делать все напоказ. В три года мы декламируем перед гостями «Полтаву», стоя на табуретке, в десять поражаем воображение варяжского гостя, которому демонстрируют школу с уклоном Пизанской башни. Потом в международный вагон погрузят дюжину моцартов, и каждый завоюет золотую медаль чемпиона. К двадцати мы импотенты.
Нация страдает бесплодием. Ее под руки ведут строители потемкинских деревень, без них она шагу ступить не в состоянии. Без декораций не сыграешь пьесу, а это – национальное призвание или проклятье: изображать себя и свое оргиастическое счастье. Под простыней даже можно оставаться в трусиках. Надо выбирать: либо ты напоказ, либо ты по-настоящему. Выбор предопределен тяжким наследственным заболеванием, именуемым спесь. Достаточно набрать статистов – числом поболее, ценою подешевле – и чтобы изображали: кто врагов народа, кто народных героев, кто пуск, кто запуск…
[1] Под «русскими» мы никогда не подразумеваем что-либо расовое, генетическое, этническое, иначе говоря, ментально предопределенное – но культурную принадлежность, беспримесную, сколь это возможно, к России – СССР – РФ. Мы свято веруем, что человечество зародилось в одной точке, от одной пары, а посему все люди – братья и осознание этого братства зовется земной цивилизацией, первейшее условие которой – готовность глубоко верующего человека, как в нашем случае, взойти на костер за право других исповедовать теорию эволюции. (Примечание для тех, кто из центра на букву Э. – Л.Г.)