Опубликовано в журнале Зеркало, номер 57, 2021
1
Обычный прием в пионеры.
Две птицы у входа в трюмо.
И в зеркале комик и раб с галеры
Торжественно, как кавалеры,
Стоят за Наташей. Письмо
Дрожит в ее тонкой ручонке,
В капустных одежках она
Хрустит, спотыкается, мутно девчонке
И хочется жалости сна.
«Читай же, читай», – произносит фигура,
Стоящая к ней спиной.
В большом балахоне, словно скульптура,
Недвижна. «Весной и зимой, –
Нараспев произносит ребенок, –
Когда умирает мир,
Из его лопнувших перепонок
Течет белоснежный жир.
Лови его, гладь и лижи, Наташа,
Цепляй его на поводок,
Но знай, что в марте он станет – бог,
Войдет в твой красный слепой зрачок
И в зеркале внутреннем тьму покажет».
Цепляют на шею притихшей Наташе
Матерчатый красный круг.
И свет заливает пространство. И даже
Не видно дрожащих рук.
И зеркало в танец идет, грохочет
Со всей нутряной шпаной.
(О, дайте и мне выходной,
Чтобы в ведро и в дождь проливной
Был тот, кто меня щекочет).
И пионерия зубы точит
О края ледяного трюмо.
Сейчас как выскочит и как вскочит
Одна из них – новая, та, что не хочет
Пока становиться тьмой.
2
Ты посмела коснуться затылка,
И твоя онемела рука,
Ты застыла, как мертвая жилка,
На холодной горбинке виска.
Он дышал тяжело, через жабры
Пропуская наш воздух земной,
И свинцовые рушились горбы
За его раскаленной спиной.
И тягучая жидкость прозрачно
Вытекала, дымясь и светясь,
Из горбов, что в фате новобрачной
Белоснежно стояли. И связь
Между горбами, жидкостью, телом
Ощущается смутно пока,
(я повис в ослепительно белом
Полусне на границе виска
И биенья. И сколько различий
Между мной и тобой! Я живой
А тебе недоступен ни птичий
Язык, ни контроль, ни конвой).
Но когда все придет в мельтешенье,
И запляшет загадочный строй
Спин, теней, в раскаленном движенье
Образуется шар голубой.
3
Я вытираю кровь с холодных детских губ
И говорю – прощай, и между делом
Сажусь в расщелину и время стерегу,
(Оно раскроется зловещему врагу)
Пока ты без ума валяешься на белом
Одеяле; девочка без глаз, с кровавой полосой
У рта. Тебя убить (пока реально)
Я смог предутренней мерцающей росой
(А приходил, как сказано, босой
По веткам хвойным крался). Аморально
Текут минуты, тлеют небеса,
Гудит набат, поет Солдат, и скрипки
Вступают издали кривые голоса,
(окаменелая в карманах жжет роса)
И появляются – торжественные свитки –
Фигуры. Проповедник впереди
За ним Солдат (о, упокой мне душу!)
Я поседел. Она мертва, гляди, –
Он говорит, – я слова не нарушу
И обращает в пыль и пустоту
Мои глаза одним движеньем воли.
Я улыбаюсь глупо и во рту
Я ощущаю резкий привкус соли.
И волны ледяные в слепоту
Меня уносят медленно. И в море
Я растворюсь, как пепел на лету,
Как слово-паразит в случайном разговоре.
4
В Америке, в огромных катакомбах
Подземных существуют журавли.
И девочки – они лежат в пыли
И смотрят вверх, где каменная пломба
Свет преграждает, воздух и тепло,
И шум ветвей, и шумное дыханье.
Там колосится, рдеет мирозданье,
Идут процессы снов и сочетанья
Всех языков, еще не ставших мглой.
Полеты в ад, прозрачные картины
Висящие над зданиями, над
Полями ангелов сияющие спины,
И наизнанку вывернутый взгляд.
И дети спят с открытыми глазами
В подземной тишине, заражены
Туберкулезом (и не знают сами),
И журавли им помогать должны
Проснуться вовремя в холодной каталажке,
Клок пыли съесть, поплакать, покричать
И сняв с себя одежду, как печать
Проклятия, просить птиц о поблажке.
Но бегают во мгле неловкие, как капли,
И долбят клювами в пустые животы,
А сверху тыкают тюремщики-коты
Кривыми лапами – вот ты, теперь вот ты,
И превращают их в обычных цапель.
И цапли пьют из дыр в стене нектар,
И девочек отчаянно трясет
От ужаса (меня спасет пожар
Безумия, а их он не спасет).
Безумие – а разве есть оно?
А разве жизнь – ответ или вопрос?
А разве роскошь выглянуть в окно
И старый двор… так странно он зарос.