Опубликовано в журнале Зеркало, номер 53, 2019
Малевич умер, прах его скрыли и забыли о нем. Живая душа Малевича скитается с тех пор, но нет ей любви и нет ей родственности. После лет забвения взяли имя Малевича, облепили разноцветными бумажками и если бы могли откопать его тело – то сожрали бы его, как лакомое и модное блюдо.
Малевич – мода, Малевич – предмет рыночных спекуляций, Малевич – тема литературных антропофагов – такого Малевича нет, не было и не будет. Подлинный Малевич – революционер и пророк – до сих пор наглухо скрыт от глаз и пальцев сытых интеллектуалов.
Чтобы понять Малевича, необходимо понять дух и букву революционно-мистического созидания мира.
Основная и грубая ошибка всех, почти без исключения, исследователей русского авангарда в том, что они, как некогда Линней в естествознании, определяют духовную связь явлений искусства по внешним формальным признакам, не понимая внутренней логики направления. Таким образом Малевич попал в конструктивисты, в те самые конструктивисты, которые были не только чужды Малевичу, но и, более того, он боролся с ними всю жизнь. Нет ничего удивительного, что наше потребительское общество, в лице потребительски настроенных историков искусства, предпочитает считать Малевича праотцем холодильника или сушилки для волос и полностью игнорирует и не понимает того факта, что Малевич является одним из пророков ХХ века.
Величие конструктивизма в его революционной практике. Конструктивизм – есть борьба с аристократической вычурностью, конструктивизм – есть знак высшего развития капиталистического общества, конструктивизм и социализм – родные братья. «Конструктивизм – стройное дитя индустриальной культуры», – говорит Алексей Ган. Конструктивизм видоизменяет формы, он работает бескорыстно во имя социального идеала. Конструктивизм в состоянии построить дом для не родившегося еще человека, ибо конструктивизм пришел из науки, из точной мысли, из технологии. А наука бесстрастна, она намного обогнала человечество и ее не волнует, что атомной энергией распоряжаются орангутанги и что программы электронно-счетным машинам дают носороги. Величие конструктивизма, как и величие юриспруденции, в том, что они работают на общество, но независимы от него. Конструктивизм не вмешивается во внутреннюю духовность человечества, он только создает материальные формы, максимально удобные для цивилизации.
Малевич и супрематизм – все иначе, все наоборот. Линия у Малевича – это не признак логики, это признак духовной чистоты. Черный Квадрат Малевича – это символ духовного строительства, не физического. Малевич – есть плоть от духовной плоти и кровь от духовной крови библейских пророков. Поиски Малевича – это поиски Бога, далекие от поэзии технологической мысли; и не потому, что Малевич презирал или игнорировал технологию, но потому, что он стремился к переустройству, прежде всего, внутреннего мира человека. Конструктивизм – есть мера, Малевич стремился к безмерному.
«Ничего отдельного не существует и потому нет и не может быть предметов и вещей и потому безумна попытка достигать их», – говорит Малевич. А Татлин в это же время двигается к ВЕЩИ, к ПРЕДМЕТУ, к практической эстетике, ибо верит в ее благотворное влияние на общество.
«Первый лозунг конструктивизма – долой спекулятивную деятельность в художественном труде», – прокламирует А.Ган. Малевич же настаивает, что искусство не есть делание вещей, но в первую очередь – спекулятивное мышление. Искусство – мысль, против искусства – вещи.
В то время, как конструктивисты объявили «непримиримую войну искусству» (А.Ган) и провозгласили «интеллектуально-материальное производство» (А.Ган), Малевич объявил непримиримую войну ВЕЩИ во имя чистой Божественной мысли. Когда Малевич говорит – «Ниспровержение старого мира искусства да будет вычерчено на ваших ладонях» – это не есть отрицание стиля во имя иного стиля, не есть ломка вещи во имя новой вещи, как у конструктивистов, – это есть ниспровержение искусств, цель которых – вещь. То есть, по Малевичу: конструктивизм – это тоже старый мир искусств, ибо борьба конструктивизма с барокко вытекает не из разницы духовных структур, но из Эдипова комплекса новой культуры.
Конструктивисты были великими детьми своего времени, детьми новой социально-идеологической эпохи. Конструктивисты родились в недрах капиталистического искусства, чтобы объявить войну родившему их чреву. Малевич, при всей его связанности и неразрывности с революционной эпохой, есть тип провидца и жреца, духовному взору которого раскрыты вневременные перспективы человеческого бытия. Конструктивизм – есть строительство нового мира в муках отрицания, супрематизм – принципиально отличная от стандарта установка. Супрематизм – есть своего рода художественный иудаизм, не имеющий и тени соприкосновения с языческим поклонением вещественному миру. Супрематизм – есть путь к Богу. Мир в слепоте своей не увидел, что Малевич давно вышел за пределы искусства, Малевич построил визуально-мистическую систему, цель которой – моральное усовершенствование и движение по пути к Абсолюту. После раннего христианства Малевич есть второй опыт проникновения идеи абсолютного Бога в языческую среду. И снова, как некогда, это произошло во время наибольшей духовной смуты и неопределенности в жизни человечества.
«Что же возможно обнять, когда не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что возможно обмерить, и потому геометрия – условная видимость не существующих фигур», – так Малевич возвращает геометрию из области вещности в область чистых и абсолютных мистических переживаний.
«Человек, держащий зерно, держит вселенную и в то же время не может ее разглядеть…» – говорит Малевич. Черный квадрат – есть то зерно, которое, являя собой вселенную, до сих пор скрыто от глаз досужих исследователей, которые пытаются вдолбить в наши головы, что этот самый «черный квадрат» – не что иное, как первоначальный эскиз чернильницы, унитаза или парохода, то есть конструктивный элемент, позволяющий построить вышеозначенные предметы.
«Природа скрыта в бесконечности и многогранности и не раскрывает себя в вещах…» – этим Малевич сказал многое, в этих словах кроется и его отношение к философии технологии.
«То, что называем действительностью, – бесконечность, не имеющая ни веса, ни меры, ни времени, ни пространства, ни абсолютного, ни относительного, никогда не очерченного в форму. Она не может быть ни представляемою, ни познаваемою», – такими словами Малевич прощается со своей бывшей профессией художника, и отсюда начинается таинственный путь, роднящий его с монахами Рублевым и Савонаролой. Конструктивизм повернул искусство лицом к жизни, супрематизм – есть поворот искусства к Вечному.
«Через все свои производства он [человек – М.Г.] в надежде достигнуть Бога или совершенства собирается достигнуть трона мысли, как абсолютного конца, на котором он уже не как человек будет действовать, но как Бог, ибо он воплотится в Него, станет совершенством» – вот ключ к тому, как понимал Малевич свою работу. Искусства и производства – есть в понимании Малевича путь к достижению духовного совершенства, то есть путь к сверхчеловеку и сверхчеловеческому обществу. Там, где конструктивисты останавливаются, совершив гигантскую работу, – Малевич продолжает свой путь, не останавливаясь ни на минуту. Конструктивизм – есть чистое мечтание и работа молодости, супрематизм – зрелая мистическая программа совершенствования.
«К абсолютной мысли движется человечество через свои производства…» – так Малевич возвышает ВЕЩЬ и так определяет ее временное и второстепенное место. В этих словах кроется одна из причин, почему у себя в стране Малевич до сих пор остается объектом наиболее ожесточенных нападок. Советские партийные идеологи, как это ни парадоксально, выказывали большую интеллектуальную зрелость, чем западные историки изобразительного авангарда. Малевич не был признан в России, несмотря на тотальные реабилитации целых художественных стилей 20-х гг., потому что в Малевиче за художником партийные власти видели революционного философа-мистика, идеологически вредного им и опасного. «И думается многим, – говорит Малевич, – в особенности социалистам, что искусство для того, чтобы писать понятные бублики – тоже полагают, что автомобили и вся техническая жизнь служит только для удобства экономического харчевого дела».
«Совершение актов в чистой мысли достигнет того, что мысль будет средством перевоплощений…» – так Малевич погружается в пучину практической мистики, так он словом и делом преодолевает насильственные рамки системы, имеющей предел, так Малевич принимает искус богоборчества в библейском духе. И супрематические построения Малевича есть не что иное, как та же самая попытка преодоления времени и пространства визуальными средствами, то есть опыт воспитания сверхчеловеческого сознания, и он неоднократно пишет об этом и подчеркивает это, и вместе с этим, следовательно, прямо противополагает свое учение идеологии конструктивизма.
Малевич идет дальше и отождествляет поклонение технологии – язычеству, где место божка заняла фабрика или научная мысль, преодолевающая физическую слабость человечества. Малевичу, как подлинному мистику, глубоко чужд дуализм такого состояния, где религия занята проблемами духа, а технология есть голое тело физической жизни. Духовное и материальное у Малевича – есть нечто единое и не противоречащее друг другу, то есть начала не враждебные, но существующие в целом и неделимом. Расшифровка зримого и осязаемого мира – есть расшифровка духовных и вечных проблем бытия. Проблемы Малевича – это проблемы религиозного философа, но не социального работника – в этом кардинальное отличие супрематизма от конструктивизма. Прямой угол, линия, круг – это лишь общие исходные материалы двух великих движений мысли – супрематизма и конструктивизма, но цели различны, методы различны и только стиль кажется тождествен незрячим. «И так один человек строит жизнь или здание на материальном законе или реальности, другой на духовном, и оба видят, но видит материалист то, что человек с духовным реализмом строит здание без крепкого фундамента, даже вовсе не верит, что существует фундамент; другой то же видит у материалиста, в результате объективной реальности для них не существует, у каждого своя субъективная». Выход из тупика субъективизма Малевич видит в возвращении к религиозному сознанию с багажом технической мысли.
«Одинаково высоко Бог совершенства Религиозного и Гражданского техникумов…» – эта идея мистического единства мира ставит Малевича над христианским дуализмом и над языческой страстью социализма (выразителем коей страсти был конструктивизм).
Малевич создал термин «возбуждение» – и этот термин является ключом для понимания стиля супрематизма как стиля, отличного от других геометрий.
Опыт конструктивизма весь построен на высшей логике, ибо по мысли конструктивиста – логическая структура организованного пространства ведет к нравственному и социальному счастью. В геометрии конструктивисты нашли альтернативу несправедливости, в точных формах, наполненных краской, воздухом и солнцем, конструктивисты искали лекарство от человеческих несовершенств. Принцип конструктивных построений противоположен пластическому опыту доконструктивистского мира. Там земное тяготение – было враг. Там ошибка вавилонского строительства – насилие над телом, пренебрежение к земле, ненависть к весу, попытка всеми средствами (а средства не были найдены) оторваться от земли – и в итоге – нечеловеческая нежилая красота готики и ложь барокко. Вектор борьбы был всегда – к небу. Конструктивисты первые освободились от «вавилонского» комплекса, от «небесной паранойи». Конструктивисты внесли в мир парадоксальный, на первый взгляд, вектор – к земле. Конструктивисты были первыми, не постыдившимися своей матери Геи, и она не замедлила дать им, как Антею, новый стиль, новую свободу, новую силу. Там, где люди пытались преодолеть силу земного притяжения, конструктивисты заставили ее работать на себя. Раньше в воздухе висели только ангелы; конструктивисты повесили в воздухе целые организованные комплексы. Земное тяготение обернулось другом человечества. Малевич со своим термином «возбуждения» и своим пластическим опытом равно далек как от Вавилона, так и от преодоления «вавилонского» комплекса. Пластическая динамика Малевича никогда не нарушает линию земного притяжения и никогда не движется согласно с ней. Даже в ранних работах Малевича мы наблюдаем космогонические композиции, базирующиеся на внутренних волевых связях. «Возбуждение» есть та сила свободного волетворчества, которая уподобляет человека Богу. Так Малевич терминологически интерпретирует библейское «по образу и подобию Божьему».
В любом творчестве композиция является наиболее прозрачным и объемлющим отражением миросозерцания. Диагональная динамика Малевича есть отражение философии «возбуждения», а в мнимом параллелизме композиций Малевича кроется отрицание логики во имя интуиции. Но наиболее важным и скрытым элементом супрематической композиции является движение вне логики центра притяжения, которое выражается в систематизированной энергетической вибрации плоскости как пространства. Плоскость, преобразованная в энергетический сгусток, материя, волей человека преображенная и приближенная к Истине, воспринимаемая не только глазом, но и душой, магически апеллирующая, – вот что кардинально отличает практическую мистику Малевича от социоматематики технологистов.
«Погоня за совершенной культурой напоминает мальчика, выдувающего мыльный пузырь…» – так Малевич определяет мир искусства во имя искусства. Малевич бросил наше сознание за пределы детских игр с искусством, за пределы утилитаризма и потребительства, за пределы царства вещи.
«Сегодня интуиция мира меняет систему нашего зеленого мира мяса и кости, происходит новый экономический порядок сложения рытвин нашего творческого мозга для совершения дальнейшего плана своего продвижения в бесконечное, в том лежит философия современности, по которой должны двинуться наши творческие дни», – эти слова Малевича продолжают быть актуальными и сегодня.