Опубликовано в журнале Зеркало, номер 51, 2018
Кто не
ночевал с открытыми глазами под звездным небом, тот не знает ночи.
С
вокзала консул отправился на платформу «Счастье». Так она и называлась, и
находилась чуть дальше Мытищ и совсем недалеко от станции «Детство».
Детство…
Это вроде как синоним начала. А у него, скорее, конец жизни, или в лучшем
случае, еще одна попытка что-то изменить, возможно, последняя. Маршрут
посоветовал священник из прихода, около которого было общежитие. В нем консул
провел месяц с гаком, пока не кончились деньги.
К храму
его привели отголоски старых представлений. Он полагал, что в церкви еще могут
помогать незнакомым людям, и в чем-то оказался прав. Ему дали благословление,
сообщили, что все социальные программы закрыты. Но совет не пожалели и задали
направление, что в его положении было сродни спасению.
На
платформе он закурил сигарету и пересчитал одной рукой оставшиеся деньги. В
последнее время не было будней и выходных, надежд и планов. Был лишь вопрос –
как надолго хватит сигарет.
Консул
достал телефон, который после вчерашнего дня стал ему еще дороже. В книжке
светились номера из прежней жизни, которые он чуть было не утратил, когда
расплатился трубкой за продукты. Дороже и в прямом смысле, ведь выкупил он его,
заплатив две цены. Он заметил, что чем больше человек погружается на дно, тем
дороже ему всё обходится. Обеднение – это как падение: чем дальше, тем быстрее
летишь. «Странно устроен мир, – думал он. – Зачем тому, кто может себе
позволить многое, нужно бесплатное угощение на фуршете или приглашение на
дегустацию? Но именно богатым людям стремятся угодить такими вещами, а бедный и
голодный должен уплатить всю цену».
…Он
набрал номер, по которому ответили не сразу. Оно и понятно, брать трубку, боясь
услышать просьбу о займе, когда отказать не можешь, а помогать сил уж нет – не
самое приятное дело.
–
Привет, это я. Да, на месте. Нет, не надо. Еще пока не знаю, только сошел со
станции. Слушай, если здесь все будет «ок», и я начну потихоньку зарабатывать,
я буду каждый месяц тебе переводить деньги, закрывать карту.
Он до
сих пор стеснялся слова «долг», потому и говорил в ненужных подробностях –
закрывать карту.
–
Думаю, по десять тысяч смогу в месяц высылать.
Учитывая,
что на новом месте ему должны были платить не больше 400 рублей в день (это
было раз в 20 меньше, чем он зарабатывал раньше), предложение было щедрое и
немного наивное. На том конце только вздохнули…
О том,
чтобы позвонить коллекторам из контор, раздающих микрозаймы, и снова просить
отсрочить выплаты, не могло быть и речи. Только последние ночи он смог поспать
спокойно, когда избавился от прежней сим-карты, номер которой он оставил в этих
фирмах.
Чистый
долг он давно отдал, но проценты увеличили его в десять раз. Последнее смс он
хорошо запомнил. После всех угроз они написали об акции: мы простим вам
проценты, пени, обелим кредитную историю и даже дадим 50 тысяч нового займа,
если закроете прежний долг. По этому сообщению он понял, что они потеряли
надежду найти его и заполучить деньги силой.
Вдобавок
ко всему во время очередного выяснения с коллекторами у него случился инсульт,
после которого левая рука осталась неподвижной.
В дом,
где он раньше жил, возвращаться стало невозможно. Подъезд был обклеен
объявлениями и угрозами. Он до последнего пытался что-то отдавать, устроился комендантом
в общежитие. Его неработающая рука не стала проблемой, почти все на
собеседовании были с неважным здоровьем. Но после трех ночных дежурств его
выгнали без расчета. Оказалось, что это обычная практика. Здоровые мужчины
крепко спят ночью и получают деньги, пока инвалиды или больные сторожат
общежитие в итоге за бесплатно, радуясь, что нашли работу.
Место,
куда он прибыл сейчас, считалось благотворительным, хотя по сути являлось
работным домом. Тем, кто готов был работать, давали кров и еду.
Спали все,
кроме управляющего, в общем зале. Личное пространство ограничивалось метром от
кровати, на которой спал работник; туда же входила тумбочка или стул для вещей.
С
управляющим хозяйством он познакомился на перекуре.
Тот
высказался без восторга, оглядев его висящую руку.
–
Только и присылают женщин и больных, а кто пахать будет?
Он бы
мог сказать, что здоровые мужики вряд ли пойдут работать только за харчи и
кров, что те, у кого все хорошо, не будут надеяться на чужую милость и искать
прибежища, но не стал. Какой в этом толк…
– Все
думают, что мы тут благотворительность. Когда-то были деньги, да. Мы жили на
пожертвования. Но потом наступил кризис, и этот источник финансирования
закрылся. Сечешь? Видать, думают, что в тяжелые времена неимущим, беспомощным и
больным помощь не нужна.
Слушатель
продемонстрировал легкое удивление.
– Ну
да, с барского плеча нам перепадало, а теперь и плеча такого нет, все экономят.
Кто привык жить хорошо, не будет жить плохо. Просто уменьшит свои траты на
других.
Судя по
всему, за время работы в приюте управляющий стал почти профессором экономики и
человеческой психологии.
–
Короче, мы на самоокупаемости. Нас берут как дешевую рабочую силу. Работаем за
еду, кров и сигареты. Строим объекты, доставшиеся по госзаказу, там, где деньги
уже разворовали, и доделывать приходится нам.
–
Строить-то умеешь, – спросил он и рассмеялся, глядя на руку. – Слушай, совет
тебе. Не держи ее как культяпку. Даже у нас не любят немощных. Держи руку,
словно в кармане. Ну как будто вот-вот вылетит кулак или хотя бы фига
покажется. А лучше разрабатывай каждый день – кто борется, того уважают. Даже
если это бесполезно.
Он,
наконец, закончил и посмотрел вдаль, утомив и себя, и слушателя.
Пейзаж,
что открывался за воротами, не захватывал. Деревья, проселочные дороги,
репейники.
Тишина,
пастораль и безнадежность.
Соседи
консула, угрюмые мужики, обсуждали после вахты на стройках, как хорошо живут
люди из «центра»[1] и
как здорово было бы оказаться на их месте. Они нередко приглашали его к беседе
тем или иным вопросом, но в разговор он вступать не торопился. Было глупо
рассказывать о прежней беспечной жизни в одном из таких районов.
В
приюте его шутливо называли консулом, прознав про его профессию, которой он уже
не гордился. Настоящее имя никто спрашивать не стал.
* * *
В
субботу его позвали на работы. Рабочих дней было шесть, а не пять как в офисе.
Только в христианский день воскресенья он мог отдохнуть. Работы велись на
территории. Он разбирал доски, которые таскали более выносливые мужики. Его
вклад в общий труд оставался скромным, и платили за него крохи. Однажды утром к
консулу пришел управляющий. Он говорил о том, что его надо полнее использовать,
что каждый хорош в своем деле. Посоветовал обувь новую справить, для чего
необходим дополнительный заработок.
И
действительно, туфли из тонкой гладкой кожи совсем прохудились, и небритые
мужики в грубых ботинках смотрели на консула свысока. Многие из них отсидели
больше десяти лет в лагерях и твердо усвоили, что главное – практичность.
Он
пытался раздобыть ботинки в приюте, но ему смогли предложить только маленького
размера.
– Как
заработать? – уцепился консул.
– Ну, в
физическом труде ты бесполезен. А твои знания пригодятся.
Управляющий
обрисовал ситуацию. Показал договор, по которому работодатель должен был
платить переработку, но не платил.
–
Понятно, – протянул консул. – Трудовой спор.
– Чего?
Какой спор?! Говорят же тебе, кинуть меня хотят! Это же мои деньги, честно выстраданные!
В
общем, первые ботинки в новой жизни он заработал головой там, где, казалось,
кроме рук ничего не ценилось. Ему уплатили 300 рублей, на которые он справил
твердую, как пластмасса, обувь из винилискожи.
Через
неделю к его койке забрел понурый управляющий.
– К
тебе гости, – тихо сказал он.
Вошел
невысокий мужчина в кожаном пиджаке и с зализанными волосами. Консул опустил
ноги с кровати в истоптанные мокасины, служившие теперь тапками. Гость
проследил взглядом и поморщился. Достал пачку дорогих сигарет и протянул ему.
Консул взял и, кивнув, закурил. Прошло то время, когда он долго сомневался,
переспрашивал, цветасто благодарил.
– У
меня есть подчиненные, – сказал гость с интонацией хозяина. – Ребята неплохие,
работящие. Конечно, жадные иногда. Голова не их сильное место. Это хорошо и
плохо. Хорошо тем, что я всегда могу их поставить на место. Но тут один сильно
поумнел. Стал свои интересы отстаивать, не как раньше, мычанием и выпученными
глазами, стуча себя по груди, а бумажку принес, все разложил. Слова, правда,
еле выговаривает. Чужие слова, человека знающего. В общем, прошареный стал. А
мне здесь такие не нужны. Чтобы настраивали моих против меня же. Я же могу этой
шарашке перестать помогать. И тебя здесь не станет. Это понятно?
Консул
докурил.
– Ваш
работник не объяснил, с кем у него спор, – ответил он спокойно. – Сейчас все
понятно.
–
Хорошо, – тот слабо улыбнулся. – Деньги тебе здесь дают?
– Мало.
– Об
этом я позабочусь. А ты, если такой умный, посмотри одно дело, мое. И забудем
про ту неприятность.
– И в
чем там вопрос?
–
Что-то надо открыть, что-то правильно закрыть. Бардак с этими фирмами. А
подробнее в документах.
Консул
кивнул. Ликвидацией юрлиц и их созданием он занимался давно и успешно.
– И
сколько наличных в день?
Тот
уважительно скривился.
– Для
начала 500 рублей. На сигареты, еду. А дальше глянем.
Он
достал из кейса толстую папку и положил на стол.
Консул
отметил, какая тонкая кожа у портфеля, как у его прежнего босса. Но на этом
совпадения с прошлой жизнью заканчивались. Он понимал, это совсем другой
работодатель, который пришел в бизнес с заднего входа. И тень вряд ли исчезла с
большинства его дел.
На
следующий день консула подняли раньше обычного и послали на тяжелый для него
труд, где с одной рукой справляться было несподручно. Он чувствовал
неприветливые взгляды вслед, но продолжал работать. Ближе к полудню к нему
подошел управляющий с телефоном.
– Тебя,
– раздраженно сказал он.
–
Здоров, – прозвучало в трубке размеренно и вальяжно. – Когда сможешь закончить?
– Ну я
могу смотреть документы только по вечерам и…
–
Почему?
– До
этого работаю.
– Твоя
работа теперь – это мои дела, – твердо сказали. – Отдай обратно трубку.
Он
бросил управляющему пару слов, тот мрачнел и процедил: «Понял». Опустив трубку
от уха, управляющий некоторое время молчал, а потом выдавил:
–
Свободен. Раз ты на таком счету. Возвращайся к бумажкам. Эй, народ, сегодня
работы будет больше, наш умник выбыл – ему, видите ли, нельзя перетруждаться.
В тот
же день консулу занесли деньги. Управляющий бросил их на тумбочку и процедил:
–
Странный ты юрист, чужие дела решать мастак, а свои не смог. Прямо как
Склифосовский. Он тоже всё чужих спасал, а своих родных не уберег.
Сказал
и ушел. Было видно, что над этой фразой он вдоволь подумал.
Сжав
мятые деньги в кулаке, консул побрел до станции. Медленно он прошел несколько
километров, наслаждаясь покоем. На душе было тихо, он нес в кармане 500 рублей
за выполненную работу и хотя больше ничего у него на белом свете не было,
чувствовал себя счастливым и свободным. Он бормотал себе под нос, перечисляя,
что еще надо сделать. Выстраивая планы, он чертил границы своей беспокойной
жизни, которая давно вышла из берегов.
На
станции он купил растворимый кофе «три в одном», сосиску в тесте и пирог с
картошкой. Он стоял около пластмассового столика и, щурясь от солнца и
удовольствия, наслаждался едой больше, чем в свое время в ресторанах, когда
отведывал shrimp cocktail и каре ягненка.
Рядом
лежала собака, тяжело дыша. Он, поколебавшись, купил еще сосиску и дал ей.
Жадно жующих стало двое.
Солнце
ласково светило из-за плотных бледных облаков. Телефон непривычно молчал. Все
звонки кредиторов, угрозы от коллекторов остались на старой симке. Тишина
захолустной станции вызывала блаженство.
Перед
сном он быстро доделал работу и отослал заказчику документы.
Ночью впервые за долгое время он крепко спал. Сну не мешали десятки людей,
сложенных кто как. В общем зале они напоминали десятки надоевших игрушек в
детской комнате. Их объединили обстоятельства, похожие и разные, и место:
озлобленное и спасительное.
По
утрам первые минуты после сна были светлыми и ностальгическими. Мозг помогал
ему находить приятные аналогии даже в том, чтобы спать целой гурьбой в одном
помещении. Во сне прояснялись воспоминания о пионерском лагерь около Звездного
городка с типичным для того времени названием «Дружба». В палате спали восемь
человек, совсем еще малыши. 13–14-й отряд, им тогда было по семь-восемь лет. Их
селили по соседству с палатами девчонок, не отделяя пролетами и этажами. О
начале нового дня возвещал горн, и каждый раз казалось, что впереди самый
счастливый день, как бы хорош не был предыдущий.
Консул
опустил ноги в холодные мокасины и с ностальгией вспомнил теплый коврик в доме,
зеленый и ворсистый как трава, мягкие тапки и яркий запах кофе с кухни. Здесь
же пахло голыми прогнившими стенами и трухлявой мебелью. По полу сквозил
жалящий ветер – в зале постоянно устраивали сквозняк, борясь с запахом пота и
табака.
Рядом
вместо детей со светлыми улыбками он увидел высохшие осунувшиеся лица, из
которых, казалось, вместе с водой ушла вся жизненная сила.
Работники
просыпались и после умываний, штатно кряхтя, шли на улицу. Там было построение
отряда и распределение обязанностей. Потом скудный завтрак, на котором в тишине
были слышны лишь звучные движения челюстей. И только это движение было
наполнено энергией.
После
еды консула не позвали на работы по территории, и он пошел к компьютеру.
Обновив почту, он нашел информацию по налогам, которые платила фирма заказчика.
В письме шло пожелание к оптимизации, мол, сумма выходит чересчур заоблачной.
До 3 часов, не выйдя на обед, он копался в документах. Один из работников
принес ему котлету с макаронами и хлебом прямо к компьютеру, он благодарно
кивнул и схватил жесткую горбушку.
Вскоре
он завершил первичный анализ, составил предложения по оптимизации со ссылкой на
нормативные акты. И вышел подышать. На улице к нему подошел управляющий.
– Ну
чего, блатной, скоро у нас выборы – единый день голосования. Перед этим надо
провести опрос. Поможешь или как? Рожи нужны интеллигентные, внушающие доверие.
У некоторых из наших такие, что добропорядочный гражданин отшатнется и сделает
ноги. Работа скромно, но оплачивается. И приятная, как у палача. На свежем
воздухе и с людьми.
Консул
улыбнулся:
–
Конечно, помогу.
–
Поедем в Москву, на Речной. Голодными не останетесь. Во время выборов обычно
харчи знатные – избирательные комиссии кормят.
– Когда
приступаем?
– Да
сегодня и начнете. Надо поспеть к концу рабочего дня, когда народ валит
толпами.
* * *
Консул
курил около старого трухлявого дерева, пока не приехал старый автобус.
Работники
погрузились и мрачно двинулись на чужие заработки. Они знали, что получат лишь
10 процентов от того, что заплатят управляющему, но не в их положении было
смотреть в соседний карман.
Их
привезли к Речному вокзалу, и они, разделившись, заняли места около выходов из
метро, словно оцепление. Вскоре ручейками потекли сотрудники офисов и
кабинетов, и лишь немногие соглашались остановиться и ответить на пару
вопросов.
Чаще
люди с напряженными и одновременно отстраненными лицами стремились быстрее
пройти и порыв демонстрировали разве что обходя анкетирующих.
Большинство
из его соработников равнодушно отбывали свой номер.
Но он
был вполне доволен. Давно он не оказывался в людской гуще, среди людей не
враждебно настроенных, не требующих деньги и накручивающих проценты. Да, они
проходили мимо него, иногда чуть задевая плечами, и ему было даже приятно
чувствовать человеческое тепло и хотя бы равнодушие к себе,
незаинтересованность в своей персоне. Час прошел незаметно, и он даже
расстроился, когда бригадир сказал, что всё.
– Еды
сегодня не полагается, слишком скорая работа. Да, машина попала в пробку.
Можете погулять час. В приюте поужинаем.
Большинство
мужиков выругалось. Но консулу было приятно, что есть час свободного времени,
которое можно бесцельно потратить. И он пошел в парк «Дружба».
Там он
вспомнил, как оказался здесь, в парке с таким названием. Как один его друг
попросил взять на себя кредит, а потом исчез. Как второй помог, одолжив деньги,
чтобы расплатиться. Но потом выставил такие проценты, что и квартира не
покрыла…
На том
берегу консул видел лежаки и прислоненные к ним велосипеды. Возможно, где-то
там прогуливалась его жена, для которой последний год стал прощальным с ним.
Впрочем, она редко выходила из общежития, предпочитая лежать на кровати или
сидеть на кресле, смотреть в стену или потолок с трещинами, размышляя о годах,
которые растаяли без всякой пользы.
Он
опустился на лавку и, недолго посидев, лег во весь рост, держа на весу только
ноги. Издалека он стал похож на бездомного, которому негде спать, и в этом была
правда.
Консул
хотел насладиться лучами осеннего солнца, глядя в светло-голубое небо и бледные
облака. Последний раз он так валялся на лавке Тверского бульвара на пятом
курсе, прогуливая весной пары. А потом он заночевал во дворе, сделав себе из
листьев подстилку, и ночью не вернулся домой. Следующим утром он появился на
пороге дома, который тогда у него был, где его крепко отругали. Сейчас консул
вспоминал об этом как о величайшем счастье – быть наказанным за опоздание
домой, за то, что расстроил и заставил волноваться родителей. Тогда еще живых…
Вернувшись
в приют, он с большим аппетитом умял ужин, но не уснул. Ворочался, ворочался и,
чтобы не мешать другим, ушел работать за компьютер. К пяти утра он, наконец,
ощутил сонливость. Да и дело было почти закончено. Умиротворенный, он пошел
спать.
* * *
Проснулся
консул на удивление свежим. Жадно позавтракал и отослал документы заказчику.
Утро было ярким и теплым, солнце заливало дом и поле.
– Вот и
хорошо, – сказал управляющий, трогая босой ногой росяную траву. – Легче работать
на выборах, и народа меньше придет – на дачах останутся.
Автобус летел по шоссе, свободному в воскресный день. Солнце лежало на окнах и
казалось, что вернулось лето, а с ним и удача. Что вот-вот жизнь понесется по
треку аллюром, и в потоках света ворвется на пьедестал, сметя финишную ленту.
Хотя
какой пьедестал, – пресек он. Даже о том, чтобы вернуть прежнюю жизнь
оставалось только мечтать. Пока его удел – держаться наплаву и не опуститься
так низко, чтоб нельзя уже было подняться.
На
подъезде к городу погода испортилась, и столица их встретила негостеприимно.
Небо заволокли облака, которые с каждой минутой набухали и темнели. Около
автовокзала громыхнуло, и полил дождь.
«Черт
меня дернул одеться по-летнему», – запоздало подумал он.
О зонте
не могло быть и речи, такие элементы комфорта перешли в раздел излишеств.
Плащи-дождевики были, но достались кураторам.
Их
работа была вспомогательной и предполагалась на улице, около школы. К полудню
на консуле не было сухого места, одежда отяжелела и напоминала мешок с водой.
Туфли неприятно причмокивали, и уборщица попросила его реже заходить в
помещение, чтобы не оставлять луж. Так он оказался отрезан от тепла и бумажных
полотенец. Консул не обижался, понимая, что уборщица за долгое время встретила
кого-то, кому она сама могла указывать. У маленьких людей нет братства, да и он
своим никому из них не станет. Он для них из другой среды, пусть и выбыл из
нее. Разжалованный офицер остался чужим среди рядовых.
С его
носа катилась крупная капля, смахивать которую не было воли. Из отделения
потянулся запах котлет и картошки. На крыльцо вышла женщина и, оглядев его,
быстро погнала в помещение.
Она
разогрела припасенный мясной борщ. Консул смаковал суп, острый и горючий, и от
удовольствия прикрывал глаза. Он наелся и его взгляд затуманился, накатил сон.
Она вынесла ему чистую и сухую одежду, которую в школе собирали для
нуждающихся. И сказала идти переодеваться, дав полотенце. Он послушался.
Закрывшись в кабинке, консул тихо заплакал об утраченной заботе, домашнем
очаге. Последний раз он лил слезы в институте, когда в первый и последний раз
пробовал водку, которую пить не умел и так и не научился. Тогда он рыдал от
жалости к себе.
Вещи
консула женщина забрала сушить, сказав, что часа через два будут как новые.
День
шел спокойно и сонно, и лишь горячий кофе из автомата помогал не заснуть.
Вечером ему налили чарку кагора и после уже отпустили.
В
автобусе он задремал и ему снился дом, как он просыпается утром и идет на
солнечную кухню, где за стаканом свежезаваренного кофе проглатывает очередную
книгу. А потом встает жена и делает горячий завтрак.
Приехал
консул выспавшимся и благодарным. Ему хотелось сделать как можно больше, помочь
всем, даже если не просили. Заслужить уважение хотя бы на этом уровне. Чтобы
его снова ценили за труд, дела, способности, Он помог женщинам перенести дрова
в дом и выкатил на тележке мусор с территории.
А потом
забежал к компьютеру, хотя рабочей день уже был окончен и с нетерпением
посмотрел почту, так торопился сделать еще что-то. И задание было! Причем
такое, какое он хотел: интересное и непростое, позволяющее применить всю свою
квалификацию, которая давно лежала без дела. Слияние и поглощение. Ювелирная
операция по тайному приобретению одной компании другой. По сути, почти
законная, но оттого не менее плачевная для конкурента смена собственности. Он
закурил. Кровь прилила к голове, руки словно било током; его охватил азарт,
словно дивиденды от этой операции могли изменить его жизнь.
Консул
расписывал схему: кропотливую, сложную, продумывал пошагово, детально, чтобы не
оставить и шанса тойстороне.
Вышла
бледная луна. Ветра не было; в тишине громко трещали сверчки. Он курил на
завалинке, где и встретил управляющего, нередко бодрствующего по ночам.
Говорили, что за ним тянутся дела, за которые совесть не отпускает и после
того, как отдашь долг обществу. Но подробности никто не знал, а сам он исключил
откровенность, проще говоря, не пил в приюте и больше раскрашивал и слушал, чем
говорил.
– А
жена где? – спросил управляющий, глядя на кольцо. – От нищеты сбежала?
– Я
потерял жену не из-за бедности. Она терпела трудности и даже голод. Но потом
сказала, что я оскудел до последней степени. Я взял очередной займ, мелкий, на
ее паспорт. На мой уже не давали. Пришли кредиторы, я позвал ее. Я не струсил.
Не знаю, что со мной случилось, ведь я, пожалуй, догадывался, кто к ней пришел,
но действовал как в забытье, думая, что это нормально и естественно: звать,
когда спрашивают и не мешать разговору. Только потом я понял, что это было
малодушно.
Управляющий
молча выкинул сигарету и ушел, ничего не сказав в ободрение.
* * *
Утром
консула не разбудили, и он проспал начало рабочего дня. На почте ответа не
было. Скучая, он пошел на территорию помогать с подготовкой к зиме. Он думал
услышать хоть какие-то слова похвалы, но рабочим не было дела до его победы,
даже если бы они знали о ней. Управляющий прошмыгнул мимо в своих хлопотах. В
офисе консула бы ждало письмо от руководителя и похлопывания по плечу коллег,
крепкие рукопожатия, а потом к обеду, когда бы приехал шеф, посиделки в
каминном зале ресторана и разговоры о блестящем будущем.
К
вечеру управляющий передал ему деньги – пять тысяч бумажкой. И добавил:
–
Миллионная доля процента. Меньше в мире не было благодарности, настоящий
рекорд. А тот мужик, наверное, потерял свою компанию, – сказал он и отвел
глаза.
– Ну
это было слияние, – ответил консул.
–
Называй как хочешь, но бедолага остался без портков.
– Не
квартиры же лишился, – помрачнев, ответил юрист.
– И это
хорошо. А то бы к нам подселился еще один трутень-белоручка.
* * *
Хозяин
объявился через неделю. После будничных дел он взял с собой консула и повез в
сетевую кофейню на соседнюю станцию.
Там
скромно поблагодарил, словно и не было ничего значимого, не случилось ни
прорыва, ни победы. И попивая смузи с печеньем «макарон», немного заискивающе
попросил сделать еще одну простую работу.
«Ему
проще унизиться передо мной, чем расплатиться достойно, – поразился консул. – А
ведь мог признать, что я много сделал и отблагодарить как положено».
– Есть
простенькое задание, – продолжил хозяин. – Не затруднит, думаю. Речь идет об
оформлении дарственной, чтобы не ждать вступления в силу наследства.
Консул
поморщился. Исполнять ему не хотелось. Он вообще не любил все эти вопросы
наследования, больше только – семейное право. Но главное, он понял, что его
росту за выполненную работу есть предел, и он уже наступил. И планка оказалась
крайне низкой, даже по меркам его падения. И хотя недавно ему нужен был всего
лишь ночлег и деньги на сигареты, сейчас консул хотел получить более существенный
эффект от выполненных заданий. От того, что он помог заработать или не упустить
выгоду. Он понял, что не станет ни подчиненным, ни даже «сдельным юристом» для
этого человека. Никакое продвижение ему не светит, и новый виток карьеры – лишь
мечты. Он останется бездомным чудаком, сделавшим работу для большого человека.
И всё.
Но за
дело он взялся. Деньги всё еще были нужны.
Хозяин
уехал, оставив карту кофейни, на которой было две тысячи рублей.
В тот
день консул выпил много кофе, слишком много. Разумнее было брать на карту еду,
но аппетита не было. Он вливал в себя кофеин чашку за чашкой: начав с крепкого,
он перешел на капучино, латте, а потом уже и на фраппе и сладкое с сиропами.
Сердце забилось, как птица в клетке, но зато появилась воля что-то делать. Консул
вышел покурить на улице и под ливнем продумал неплохую схему. Она не отличалась
блеском, но позволяла решить вопрос. Эффективно, а это главное.
В конце
вечера он заказал сырники с ягодами и чизкейк – всё это он мог есть и не будучи
голодным. Именно тогда он решил, что точно уедет из приюта, покинет его, найдет
любую работу, которая будет покрывать квартиру, пусть даже по первости придется
недоедать.
Недавно
ему хотелось только одного – сбежать от старой жизни, забраться в любую нору,
подальше и поглубже. И схоронившись там, остаться наедине со своими мыслями. Но
в приюте последнее было невозможно. А значит, он будет искать и найдет другое
продолжение жизни.
Консул
открыл сайт поиска работ, и замелькали строки с вакансиями. Он вышел на
варианты в ближнем Подмосковье, где ждали на собеседование только выпускников
московских вузов и готовы были на месте снимать им жилье.
Из
кофейни он уехал к полуночи, еле успев на последнюю электричку.
Консул
долго не отсылал готовые документы, предчувствуя, что ему не заплатят ни
копейки за результат и выгоднее будет потянуть подольше и получить деньги за
каждый день работы. Таким образом, он перестал отличаться от других работников,
которые сколько бы ни делали, получали одинаково скудно. На эту тему разок
высказался управляющий с присущим ему экономическим анализом: «Такая мотивация
быстро превращает наемный труд в работу на отъ*бись».
Когда
тянуть было уже некуда, консул отправил документы. Ответа не пришло. На
следующий день управляющий не дал денег. А в разговоре сказал, что от
благодетеля фонтан иссяк. И если ему хочется что-то получить, то надо помогать
строить свинарник.
Консул пожал плечами и протянул: ну раз так.
– А он
не думает, что в следующий раз я не стану на него работать? – спросил.
–
Наоборот, он думает, ты резво ухватишься за его следующее предложение, когда
поймешь, сколько ты без него стоишь, – равнодушно ответил управляющий.
Консул
сходил на стройку и, получив сущие копейки, не расстроился. Денег покамест
хватало, а физический труд на свежем воздухе освежал мысли.
Шло
время, и приближался день отъезда. Он договорился о комнате на окраине Москвы,
стоимость которой мог покрывать за счет новой работы. Это была
низкооплачиваемая юридическая работа в небольшой компании, которая не имела
своей службы безопасности и не заморачивалась кредитной историей работников.
Консул
съездил на собеседование, где главная проблема была в том, чтобы рассеять
сомнения: почему юрист с таким образованием и опытом ищет довольно скромное
место. Но ему удалось убедить, что здоровье пока не позволяет работать тяжело и
упорно и тратить столько сил, как раньше. С ним, минуя посредников, побеседовал
собственник и сразу же дал добро.
С
жильцами работного дома консул общался все меньше. Им не понравилось, что ему
было куда идти, что он только и ждал, как сбежать из ночлежки. И воспринимал
этот вариант как самый худший, на крайний случай, и исключительно временный.
Они же годами пытались себя убедить, что приют не так уж плох. И им почти
удалось найти эту точку опоры. И сейчас он был тем, кто пошатнул эту
уверенность.
В
какой-то из таких тихих дней, когда с консулом снова никто не общался, приехал
новый жилец. Около станции его встретил управляющий на машине, что уже вызвало
интерес и глухое раздражение у местных – «чем он лучше нас?!».
Управляющий
довез его и взял на себя несвойственные хлопоты: открывал перед новеньким
двери, показывал хозяйство, лично распоряжался о кормлении и месте для сна,
постельном белье и душе. В общем, вел себя как усердный и обходительный метрдотель
или официант. Словно для всех это была ночлежка, а для этого посетителя –
гостиница. Это вызвало еще больший ропот среди местных.
С
новеньким они быстро сошлись. Оба были из другой среды, оба – случайные здесь
люди, которых еле переносили по похожим причинам. Оба воспринимали это место
как временное, оба с трудом скрывали брезгливость, думая, что в этом усилии
большая сила и такт, чем еще больше оскорбляли старожилов.
Оба искали покоя и наслаждались любым проблеском красоты, которую нельзя было проиграть,
потерять, заложить: закатным небом, блестящей и набухшей от росы травой,
солнцем в морозный день и тихим ветром.
В
первый общий выходной они взяли пиво и ушли подальше от всех на опушку леса.
Время шло к шести вечера, и солнце опускалось за пригорок.
Новый
гость рассказал, как попал сюда. О бизнесе, о потери компании, о заложенной
квартире. История была не оригинальна, сродни всем остальным. Но было одно
«но». В его судьбе явно был злой умысел.
– Я бы
не прогорел, если бы не мои конкуренты. Даже не знаю, кто из них подставил.
Компания
ушла у меня прямо из-под носа. А затем эта же сволочь сообщила в банк, что мои
дела пошатнулись. И вместо проверочной суммы банк затребовал весь кредит. Я не
смог погасить, и они подали в суд. Проблема в том, что залогом кредита была
квартира.
– Но
есть еще время, можно же жить там! Всяко лучше, чем здесь.
– Да
ведь не только в нормальных банках проблема. Есть те, что действуют другим
путем.
Консул
понимал – их истории слабо отличались. Но говорить ничего не стал. Новый
знакомый был единственным, кто за своим горем не видел, что консул тоже из
другого круга.
Новенький
посмотрел в темно-синее небо, по которому неслись облака, и сказал:
–
Я бы всё отдал, чтобы узнать хоть что-то…
Консул
помолчал, а потом спросил:
– И что
дальше?
Тот
пожал плечами…
– Жду.
Не было счастья, да несчастье помогло. Умер родственник, сейчас оформляют
наследство. Хорошо, что друг взялся помочь и решает эти вопросы, у меня сейчас
сил нет самому этим заниматься. И он же дал временный приют.
И консул
понял, чьими документами он занимался.
* * *
В
последний день в приюте была самая теплая ночь в месяце. На следующей неделе
должен был наступить октябрь. Землю покрывал плед из желтых листьев, шуршащий
под ногами. Вечер случился по-настоящему летним; консул сидел в одной футболке,
и ему было хорошо. Подул сильный, но теплый ветер, и листья с деревьев
закружились в танце. Так странно было смотреть на осенний пейзаж и понимать,
что скоро полночь, а на улице больше двадцати градусов. Консул смотрел на заброшенную
песочницу, заполненную ветками. Когда-то здесь был детский сад или интернат, но
те времена давно прошли, а песочница осталась, и вместе с ней старая желтая
игрушечная утка.
За день
до этого вечера он попытался намекнуть новому жильцу, чтобы он огляделся,
погрузился сам в свои дела. Понял тот или нет, но вопросы задавать управляющему
начал: «Когда приедет друг, как идут дела с документами».
А потом
управляющий растопил баню и пригласил новичка вместе попариться, хотя обычно
никого не звал. Вернулись они засветло и храпели больше обычного. По всему дому
бродил тяжелый и резкий запах водки…
Консул пролежал весь вечер на улице, на спине, под которую подложил куртку. Он
смотрел на темное небо, а луна освещала его задумчивое лицо, устремленное ко
всему новому. Наступила ночь, а он всё не шел в дом, в кровать в общем зале.
Он
услышал, как подломилась сухая ветка, и следом его лицо, закрытое от лунного
света, потемнело. Консул запрокинул голову и чуть улыбнулся: над ним, заложив
руки за голову, словно размышляя, стоял его новый приятель.
Он,
чувствуя за собой вину, был рад, что сможет попрощаться с ним, хоть напоследок
сказать пару нужных слов. Консул собирался вызволить его из ночлежки, как
только устроится покрепче и обживется на новом месте. Примерно такие мысли
пролетали в его голове, пока ее не накрыла тяжелая глыба, потушившая его
сознание.
Затопали
ботинки на каблуках по мокрой от росы траве, а потом среди всех звуков в ночи
осталось лишь размеренное дыхание ветра.
Утром
управляющий нашел тело и сделал два звонка. Первый в полицию, где он рассказал
про убийство и подозреваемого – сбежавшего нового жильца. Второй – чтобы
отчитаться.
В
ожидании следователей управляющий курил на пеньке и мял в руках заготовленную
фотографию беглеца. Он вспоминал разговор в бане, и ему было не по себе. Теперь
он стал бояться хозяина, который посоветовал раскрыть, кто тот юрист, что
придумал, как лишить всего новенького.
«Так мы
освободим два места», – закончил хозяин, и подобный вывод управляющему в том
момент понравился.
А
сейчас он боялся – за себя и свое будущее.