Опубликовано в журнале Зеркало, номер 50, 2017
Художник
Организм – это воля к жизни, принявшая вид тела.
А. Шопенгауэр
Уже несколько
дней, как я собираюсь позвонить заведующему клубом. Сегодня я просто обязана
ему позвонить. Театральный проект. Но сначала я звоню Инне и объясняю ей то,
что хочу объяснить заведующему. Она говорит: объясни ему точно так, как ты
объяснила мне. Только так не волнуйся.
– Разве я
волнуюсь?
– Ты страшно
волнуешься.
Наверное, она
права. Я звоню, но не уверена, что объясняю ему то, что я объяснила ей. Ведь
они не знакомы и не могут обсудить между собой то, что я им объяснила. Выхожу
из дома.
– Где бы купить
какую-нибудь пиццу? Например, если у меня гостья?
Гостья моя все
равно не придет, но я-то этого еще не знаю. Она позвонит позже и скажет, что
договорилась встретиться с тетей и только сейчас вспомнила, что договорилась
встретиться со мной. Она должна быть у меня полчаса назад и у тети полчаса
назад. И не знает, что теперь делать.
– Конечно, иди к
тете, – говорю я.
Тем более что
эта тетя в детстве подавилась сливой и чуть не умерла. С тех пор она
пережевывает все самым тщательным образом. Даже суп и мороженое по полчаса. И
уже дожила до глубокой старости.
– Но ты не была
из-за меня прикована к дому?
– Нет, – говорю,
– нет.
Говорю ей, что у
меня в руках кисть. Говорю ей, что на мольберте стоит холст. Но главного я ей
не говорю – что я чуть не потеряла собаку.
Права была Инна,
когда сказала: ты страшно волнуешься. Волнение не проходит сразу. На полдороге
из пиццерии я обнаружила – нет собаки, нет поводка в руке! Этого со мной еще
никогда не случалось!
Так вот почему
Инна сказала: ты страшно волнуешься. Страшно представить, что может случиться с
собакой в центре города.
Это центр
города. Бегу сломя голову назад. Издали вижу Нику. Она со скромным достоинством
сидит наискосок от пиццерии, и невидимый постороннему глазу ангел-хранитель
держит ее за поводок. Со стороны можно подумать: она сторожит свой небольшой
островок тротуара. Все ее вежливо обходят.
Потом мы идем с
Никой в гости. В рамочную к Саше Адонину,
которому приснился цветной широкоэкранный сон. И отчасти вещий. Но пока что он
кажется ему зловещим и абсолютно не поддающимся никакой расшифровке.
Происходит все в
той маленькой и светлой комнатке, которая была у него в детстве. Он лежит на
кровати у окна, хотя кровать там никогда не стояла, а всегда, наоборот, у
стены!
А брат сидит на
другой кровати с товарищем, и между собой они говорят:
– Художник! – и
показывают на окно, за и над Сашиной головой.
Саша за ними
повернул голову посмотреть: окно все заиндевело, стекло в кружевах, в ледяных
разводах. Летом – не может быть!
А в окне стоит
во весь рост неизвестный. Художник, у которого вокруг головы платок весь в
узелках, как скорбный нимб, а вместо лица фиолетовая каша шевелится как живая
на огне, как лава, вся волнуется и кипит.
Саша громко
закричал и замахал руками – хотел прогнать. Художник испугался и бросился во
двор к калитке, которая была на запоре, но под калиткой был открыт лаз для
кошки. Художник согнулся пополам – как лист бумаги. Он юркнул в лаз,
но наполовину только проскочил и так застрял. Как завод кончился – даже
ноги, омерзительная до чего картина, распрямились.
Адонин еще не перевел дыхание, а Художник уже по другую
сторону калитки, как черт за шнурок дернул, бросился бежать со всех ног и
исчез.
Осталось чувство
гадливости.
Как эпилог и
заключительная страница, по двору прошла девочка в белом, через которую
просвечивал частокол, как через гипюровую занавеску, а за частоколом
деревенский пейзаж.
Атомный реактор
Недалеко от Иерусалима было селение, называемое Вифания.
Там жили Лазарь и его сестры Марфа и Мария. Они были друзьями Иисуса.
Детская Библия
– Куда вы?
– К Лазарю на
пикник. Ведь Лазарь уезжает в Москву.
– Ненадолго или насовсем?
– Насовсем.
– А почему?
– Ну, жить не на
что.
– А там есть на
что?
– Не знаю – там
есть, где жить.
– Так что из
двух зол…
– Лазарь выбрал
Москву…
– Она больше.
Встречи на
кладбище. Мы с Никой не отклонились от обычного маршрута.
Вопрос
воскрешения стоит очень остро. Я и сама иногда пытаюсь кого-нибудь воскресить.
Кто мне особенно дорог. Воскресить во сне. Я изо всех сил пыталась во сне
воскресить Лотти – купить для нее обратный билет, но нет билета с того света,
пока не продают.
А вчера у меня
на кладбище была не встреча, а даже свидание. С бывшим учеником.
Он учится в
художественной академии, и ему задали написать пейзаж. И без подсказки с моей
стороны, он назначил мне встречу именно на кладбище.
Как хорошо, что Нико не
прислушивалась к разговору и сторожила нас до такой степени, что чуть не
произошло то мордобитие, которого я так стараюсь избежать.
Лазарь быстро
опустил руки, так что это мне одной пришлось «играть в четыре руки».
– Я увлекаюсь
скульптурой, ушел в нее с головой, – счел он нужным мне пояснить, – делаю
скульптуры из салями и не только. Из всех видов колбасных изделий, главная
проблема, как их хранить.
– Но почему?
– Почему из
мяса? У нас, у человечества, есть повышенный интерес к мясу. Мясо, мясо, мясо…
– А, понимаю, ты
не ешь мяса?
– Нет, я ем. Но
мы забываем, что мы сами мясо, под тонким слоем кожи – мясо, – он ущипнул себя,
– я сделал атомный реактор из мяса, но воняет ужасно. Я сушу мои произведения
на улице из-за вони. И тем не
менее одну мою скульптуру съела кошка.
– Все кошке под
хвост.
– В каком-то
смысле. Не знаю, жива ли она. Съела скульптуру вместе с нейлоновой пленкой.
– Но где же ты
берешь столько мяса?
– Достаю. Я же
повар. Работаю в ресторане. Другие шефы мне уже оставляют. Меня знают.
– А как же
хранить, действительно?
– Пока храню в
холодильнике. Холодильник полон.
– На здоровье.
Лучик
Гюльчатай тряслась
от старости или от любви к сыну, но не могла ничего сказать ему. Она только
водила по его телу руками, испуганно ощущая свое счастье, и не верила в него,
боясь, что оно пройдет.
Андрей Платонов. «Джан»
Саша Адонин продал свою рамочную мастерскую и жил в крохотной
каморке, денег не было, кроме пенсии, которой не хватало. Детей Лена приводила
к нему на конец недели, и он был преданный отец, но и этому был положен конец.
Новый друг, подходивший Лене по возрасту, в остальном оставлял желать лучшего,
имел две судимости и состоял на учете в полиции за торговлю наркотиками, он
наложил вето на свидания с отцом.
Подумав, Адонин решил не бороться с Леной, ему стало жаль ее, она
выглядела больной и затравленной. Он решил, что будет лучше не привлекать
внимания к этому семейству, так как социальная служба может запросто отобрать у
Лены детей. Он надеялся, что дети его помнят и придут, чуть подрастут. Прошло
полгода, как он их не видел. Летом он был убежден, что на школьные каникулы
Лена уехала в Екатеринбург к своей маме, как и в
прошлые годы.
На самом деле
она никуда не поехала, и известие о ее смерти вследствие передозировки он
получил уже после похорон. Официально по всем документам он был отец, но даже в
свидании с его детьми ему напрочь отказывали.
Социальная служба заочно его невзлюбила. Удалось лишь узнать, что дети в
детском доме. Состоялось заседание, на котором должна была решиться их судьба,
случай был более чем нетривиальный, и Сашин взрослый сын от первого брака был
приглашен тоже высказать мнение. Он как раз женился и
снял трехкомнатную квартиру, что по понятиям Адонина-старшего
было огромной площадью, где и он с детьми мог легко разместиться. Надо было
объединяться, чтобы спасать детей, он мыслил по-простому, по-деревенски. Но сын
его понимал по-другому «квартирный вопрос», на заседании комиссии брякнул
однозначно, что отцу ни за что не справиться с детьми. С точки зрения
социальных служб все говорило о том, что дети подлежат усыновлению.
Здесь начали
происходить чудеса в решете. Возникли не дальние родственники, а вообще не
родственники – новые репатрианты из Москвы, бездетная пара, знакомые Иды,
крестной матери Стасика. Они хотели усыновить детей даже вместе с их отцом
Сашей Адониным. Хотя их моментально отмели, у
социальных работников были свои критерии, – новоявленные родственники не
сдавались. Дело должно было решиться в суде. Я проконсультировалась со своим
адвокатом, он не видел ни малейшего шанса выиграть дело. Но всегда есть место
чуду, иначе нельзя было бы на свете и дня прожить. Забракованные социальными
работниками приемные родители взяли дорогого, но опытного и преданного
адвоката. Саша наконец смог видеть детей: сначала раз
в две недели, потом раз в неделю. Он обожал детей, и дети обожали его. Хотя они
были хорошо присмотрены и ни в чем материальном не нуждались, но рвались к
отцу, это было всем ясно. Когда через полтора года суд
наконец состоялся, то решение суда было в пользу отца.
Сразу же по
щучьему велению все устроилось в кратчайший срок – снята квартира, всем миром
привнесено туда все необходимое: холодильник, плита, стиральная машина,
кроватки для детей, посуда, почему-то пять утюгов. Полки для книг и письменный
стол Адонин смастерил сам.
Так они и
зажили. На субботу детей забирают из школы Федя и Оля, приемные «дядя и тетя»,
на дачу – играть с собакой и кататься на велосипеде. Социальная служба
полностью реабилитировала Сашу Адонина: ему ящиками
привозят продукты – он жалуется, что не хватает места в холодильнике.
Адонин развесил картины. Дом старой постройки, высокие
потолки, работы излучают свет и энергию. Это мои молитвы, не в первый раз
говорит мне про картины Адонин, и я нечаянно
вспомнила историю про одного незадачливого священника, на которого пожаловались
митрополиту, что он-де завтракает перед заутреней, против всех правил, так что
митрополит вызвал его к себе отчитать, призвать к порядку. Священник подождал в
приемной, а когда пригласили войти к владыке, то снял пальто и второпях не
найдя, где повесить его, повесил на солнечный лучик, протянувшийся через окно.
Владыка, объяснив ему правила чтения заутрени, дошел с ним до двери и увидел,
как провинившийся снимает пальто с солнечного луча. Развел руки
митрополит и отпустил его со словами: иди и молись, как знаешь.