Опубликовано в журнале Зеркало, номер 49, 2017
КРАСНАЯ ШАПОЧКА
Вера всегда играла
Красную шапочку в школьных спектаклях.
Потом ей стали
предлагать роль мамы Красной шапочки
(К тому времени
Вера уже была учительницей).
И вот однажды ей
предложили роль
Бабушки Красной
шапочки.
Вера впервые
задумалась… и согласилась.
В ту ночь
почему-то ей снилось
Море.
Теплое.
Бирюзовое.
Как тогда, когда
она на поезде ездила в гости
В подружке Оле.
Им обеим было лет
по двенадцать. А, может быть, по четырнадцать.
Это не важно. В их
девичьем разговоре
Было так много
солнца,
Что приходилось
литрами пить холодную газировку –
Чтобы не спалить
друг друга.
Вера всегда играла
Красную шапочку в школьных спектаклях.
Странное дело: она никогда не думала, что однажды вырастет из этой
роли.
В письма подружке
Оле
Она часто
вкладывала свои фотографии в красной атласной шапке.
Оля, теперь я
бабка.
Бабушка, баба,
бабуля.
Красная шапка на
стуле
Висит, как
поблекшее фото.
Кто же я, Оля?
Кто-то.
Дальше – земля,
болото?
Желтый песок,
глина?
Будет ли у меня
имя?
Оля, ты знаешь,
мне страшно.
Впрочем, пожалуй,
это не важно.
Знаешь, в детстве
на Пасху
Мне надевали
красный платок.
Все думали: с нами
красное знамя.
А я верила: с нами
Бог.
Вера всегда играла
Красную шапочку в школьных спектаклях.
Роль бабушки
Красной шапочки получилась у нее ничуть не хуже.
Теперь каждый год
ее приглашали сыграть
Добрую любящую
бабулю, к которой бежала юная, как весна, внучка.
На сцене Вера
появлялась в красном атласном платке.
Все удивлялись:
откуда у нее такое спокойствие и такая уверенность на сцене?
Ведь она не
профессиональная актриса!
Вера улыбалась в
ответ, поправляла свой красный атласный платок
И отправлялась
играть. Или жить.
И, когда в конце
спектакля
В ее объятия
бросалась юная, как весна, Красная шапочка,
Весь зал начинал
плакать –
Так много добра,
света и веры
Было в этот момент
в лице человека,
Исполнявшего роль
бабушки Красной шапки.
Вера всегда играла
в школьных спектаклях.
Вера.
Вера всегда была.
ТАПОЧКА
Утром стрижешь
монастырский газон,
Вечером куришь с
друзьями траву.
В понедельник в
восемь еле-еле продираешь глаза,
Садишься в метро и
куда-то проваливаешься –
До 19:00 пятницы.
В твоей квартире –
студии сорока девяти метров –
Нет ни животных, ни растений.
Даже пауки, мошки
и комары
Никогда в нее не
заглядывают.
В квартире пахнет
побелкой, известкой и чем-то еще –
Неживым – дом
совершенно новенький.
Твоя квартира на
двенадцатом этаже.
В подъезде два
лифта – в каждом из них по зеркалу.
Ты часто глядишь
на свое отражение,
Морщишь лоб,
кривишь губы и говоришь
Несвоим голосом:
– Ну здравствуй,
Женя.
– Ну здравствуй,
Саша.
– Ну здравствуй,
Валечка.
Прикасаешься
тощими пальцами к бледным щекам
И шепчешь:
– Это что, ты?
Утром стрижешь
монастырский газон,
Вечером куришь с
друзьями траву.
В правом кармане
твоего пиджака
Крохотный
молитвослов на церковнославянском.
Иногда в полдень
ты обнаруживаешь себя
У
кристально-чистого офисного окна,
Глядишь из него на
огромный город
И неожиданно
говоришь вслух:
– Следующим летом
я поеду на Валаам.
Следующим летом я
обязательно поеду на Валаам.
А, может быть, в
Псково-Печерский.
Утром стрижешь
монастырский газон,
Вечером…
Поезд. Метро.
Метро.
Плеер в ушах.
Молитвослов в
кармане.
Вот приеду в
квартиру и обязательно позвоню маме.
Мама ответит
голосом, роднее которого нет:
– Здравствуй,
Женя.
– Здравствуй,
Саша.
– Здравствуй,
Валечка.
Ты в холодной
квартире стоишь с телефоном в руке,
На ногах в виде
собачек тапочки.
20:00. За окном
темнота.
Ни собаки, ни
рыбок в квартире твоей,
Ни мурлыкающего кота.
– Здравствуй,
Женя.
– Здравствуй,
Саша.
– Здравствуй,
Валечка.
Ты стоишь с
телефоном в руке
И гладишь за ушком
Тапочку.