Опубликовано в журнале Зеркало, номер 48, 2016
Литературное
творчество художника Павла Яковлевича Зальцмана
(1912−1985) лишь недавно стало доступным читателю: при жизни Зальцман не мог надеяться на возможность публикации. К
настоящему времени издан роман «Щенки», «в значительной мере изменивший историю
русской прозы ХХ века» (О. Юрьев)[1],
малая проза 1930−50-х гг. и сборник стихотворений[2].
Данная публикация открывает новую страницу литературного наследия Зальцмана − его прозу т.н. азиатского цикла.
Художественная
биография Зальцмана началась с его знакомства с
Павлом Филоновым в 1929 г.: Зальцман
становится его учеником и членом группы «Мастера аналитического искусства». В
то же самое время Зальцман начинает работу
художником-постановщиком на ленинградской фабрике «Союзкино»
(с 1934 г. − «Ленфильм»). Сотрудничество с Филоновым
и его школой на всю жизнь задало направление творческого развития Зальцмана, а работа в кино, кроме источника заработка,
позволила молодому художнику в 1930-е годы поездить по стране и открыла ему
новые горизонты − в первую очередь культуру Средней Азии и Зауралья. Эти
поездки послужили источником как живописного, так и литературного
вдохновения: во время работы на съемках фильма «Анненковщина»
(1932) Зальцман начинает писать роман «Щенки»,
а поездки по Средней Азии в 1934, 1938−39-х гг. и, конечно, переселение в
Алма-Ату после эвакуации из блокадного Ленинграда в 1942 г. нашли свое
непосредственное отражение на страницах дневника художника, в романе «Средняя
Азия в средние века» (1944−51; неопубл.), а
также в рассказах и сказках, которые здесь предлагаются вниманию читателя.
По времени своего
создания эти произведения относятся к одному из самых плодотворных, но то же
время и одному из самых мучительных периодов жизни Зальцмана.
Потеряв родителей в первую блокадную зиму, чудом выбравшись с семьей из
осажденного Ленинграда[3],
Зальцман оказывается в Алма-Ате, где первые годы живет в чудовищных бытовых условиях. В
августе 1944 г., после того как столичные киностудии стали возвращаться из
эвакуации обратно, Зальцманы получают часть номера в
здании бывшей гостиницы «Дом Советов». Дочь художника Е.П.Зальцман
вспоминает: «Тут зощенковские и обэриутские
традиции черного юмора придутся как нельзя более кстати. <…> О какой-либо
звукоизоляции не могло быть и речи. В коридорах пахло смесью еды и клозета,
керогазы и керосинки стояли у каждой двери, ящики хлама − по стенкам. В
жуткой уборной, единственной на весь огромный коридор, ржавые раковины всегда
были засорены, а на цементном полу стояла страшная аммиачная желто-зеленая
лужа, через которую были проложены деревянные доски (они мало помогали). А самым
страшным местом был чудовищный стульчак, загаженный сверху донизу. <…>
Постоянная необходимость добывать еду, на фоне тяжелой работы, − фильмы
тогда шли один за другим, − круглосуточное напряжение в попытках
контролировать реакции и быть предельно осторожным в высказываниях, − всё
это истощало нервно и физически. Кончилось это тифом, который Зальцман подцепил в 1946 году»[4].
Реалии жизни в Доме Советов появятся в прозаическом творчестве Зальцмана чуть позднее, а произведения осени 1944 года
отличает своеобразный эскапизм, уход в иное время: в довоенный 1936 год −
в рассказе «Лошадь в яблоках»; в еще более далекое европейское средневековье
− в мистическом рассказе «Зима 1614 г.»; и, конечно, в волшебный мир
азиатской прозы.
Уходом это можно
считать лишь весьма условно: блокадные реалии в рассказе «Лошадь в яблоках»
видны невооруженным глазом, а в рассказе «Зима 1514 года» Зальцман
пытается осмыслить, возможно ли в волчий век сохранить человеческое лицо. Даже
в азиатской прозе, как бы она ни была далека от окружавшей художника
реальности, неожиданно прорывается свойственный Зальцману
юмор «подпольного человека» (см. окончания «Бахаэддина»
и «Махаона»). Но главная отличительная черта этих произведений − сверкающий
красками сказочный мир среднеазиатских культур, совмещающий в себе разные
языки, реалии, пространства и эпохи, но в то же время вмещающий в себя
центральные для Зальцмана проблемы и темы: голод и
болезнь, предательство и вероломство, предопределение и чудо… Обилие локального
колорита не должно смущать читателя − здесь мы имеем дело не с восторгом
туриста-неофита, а с попыткой создания параллельной художественной реальности,
дающей возможность выхода за границы обычного восприятия. Не случайно мотив
проникновения в сказочный мир − временами спасительного, но иногда и
губительного − присутствует фактически во всех текстах. Зальцман, прекрасный знаток среднеазиатской культуры,
пользуется одним из своих излюбленных приемов − совмещением различных
языковых, временных и пространственных плоскостей; так достижения
аналитического искусства продолжают жить в его творчестве вне авангардной
парадигмы[5],
а сказочный, мифологический мир являет собой альтернативу абсурдизму
исторического времени[6].
Произведения
публикуются по правленой авторской рукописи; «Золотая муха» − по
машинописи, содержащей слегка измененную редакцию рассказа 1980-х гг. В этом
произведении в нескольких спорных случаях были сделаны исправления по ранней
авторской редакции. Специфика авторского написания, в особенности в
отношении реалий азиатской культуры, оставлены без изменений, за исключением
явных описок и опечаток, исправленных безоговорочно. Вычеркнутые автором
пассажи, необходимые для понимания текста, сохранены и заключены в прямые
скобки; редакторские конъектуры − в угловые скобки. В примечания помещен
краткий историко-культурный комментарий к большинству из реалий. За помощь в
комментарии я благодарю внучку художника Марию Алексеевну Зусманович,
а также верных хранителей архива Зальцмана и первых
пропагандистов его творчества − Елену Павловну Зальцман
и Алексея Георгиевича Зусмановича, благодаря которым
наследие художника дошло до наших дней.
[1] Юрьев О. Павел Зальцман: Заполненное зияние-2 или Солдат несозванной армии // Юрьев О. Заполненные зияния. М.: НЛО,
2013. С. 76.
[2] Зальцман П. Сигналы Страшного суда. М.: Водолей, 2011; Зальцман
П. Щенки. Проза 1930−50-х годов. М.: Водолей, 2012. Отметим
также первое издание литературных произведений Зальцмана
в сборнике «Мадам Ф» (М.: Лира, 2004).
[3] См.: Зальцман П. «А
потом пришла страшная блокадная зима…» (Из блокадных воспоминаний) // Знамя.
2012. № 5. С. 129–155
[4] Зальцман Е. История жизни и творчества Павла Зальцмана
// Эл. ресурс: http://pavelzaltsman.org (раздел «Биография»).
[5] Авангардный эксперимент был свойственен Зальцману
в 1930-е гг. См., кроме ряда стихотворений в сборнике «Сигналы Страшного суда»,
рассказ «Парагвай», опубликованный с более поздним рассказом «Запонки» в
журнале «Крещатик» (2013. № 60. С. 262-269. −
Эл. ресурс.: http://magazines.russ.ru/kreschatik/2013/2/z23.html). Фрагменты
заумного языка присутствуют и в романе «Щенки».
[6] Об абсурдизме Зальцмана см. ценное
эссе П. Казарновского «Вещи любят, чтобы их называли
точно» (О стихах и прозе Павла Зальцмана)» (Крещатик. 2013. № 60. С. 251–261).